Савин повертел в руках листок с расшифрованными координатами местности и текстом и положил в письменный стол: текст он знал наизусть – местонахождение тайника. "…Восемнадцать шагов к северу от головы моржа в расщелине между братьев…"
Координаты оказались не очень точными, и только благодаря хорошо выполненному плану поисковая группа вышла к ручью, который находился в горном массиве примерно в тридцати километрах от ручья Г-ях, где был обнаружен труп Власа Ахутина.
Но тайник нашли сразу: еще на подходе к перевалу увидели мрачную голую скалу, чем-то напоминающую клыкастую голову моржа, а рядом – два высоких каменных столба. Расщелина между ними была завалена камнями, заросла мхом и лишайниками; там и лежал полуистлевший кожаный мешок, в котором было около сорока килограммов самородного золота…
Савин сложил фотографии в конверт, посмотрел на часы: конец рабочего дня. Собрал бумаги, разбросанные по столу, положил в сейф, закрыл. И тут включилась селекторная связь.
– Савин! – голос дежурного по райотделу.
– Слушаю.
– Здесь один человек принес заявление… Короче говоря, Кудрявцева сейчас нет, направляю к тебе.
– Давай, – вздохнул Савин: надо же, в конце дня…
В кабинет вошел высокий, еще довольно крепкий с виду старик в поношенном полушубке. Степенно поздоровался, снял лохматую собачью шапку и, покопавшись в рюкзаке, который принес с собой, вытащил разобранное на части ружье. Быстро собрал его и положил на стол перед Савиным; затем вынул из кармана сложенные вчетверо написанные корявым почерком тетрадные листы и протянул Савину.
– Вот… Там все…
– Садитесь… – Савин с недоумением прочитал первые строки заявления Балабина Евсея Тарасовича и тут же, словно очнувшись, во все глаза уставился на ружье: 16-й калибр! Одноствольное магазинное пятизарядное ружье центрального боя со скользящим цевьем системы "Кольт"! Сверловка ствола "парадокс"!
– Так это… вы? – Савин почувствовал, как неожиданно вспотели ладони.
– Я… вот пришел… Может, заявление не по форме?
– Да нет… почему же… Все правильно.
– Грех на душу взял, гражданин начальник. Не хочу в могилу уносить. Жить осталось всего ничего… Евсей Тарасович поднял рюкзак с пола, надел шапку.
– Куда идти?
– Обождите, пожалуйста. Если можно, расскажите, как все было…
– Для протокола?
– Это потом. Просто расскажите…
– Рассказывать особо нечего… Ну если вы так хотите… – Евсей Тарасович снова уселся на стул.
– В сорок первом под Псковом в плен попал. В лагерь нас согнали немцы тысяч двадцать. Люди всякие были: кто покрепче, а кто и с червоточинкой… Побыл я в лагере с полмесяца, отощал – помоями кормили, да и то через день. Ну и разговоры всякие шли промеж нас: как же так, говорили, писали, что войны не будет, а если что случится, воевать будем на территории врага, а тут такое… Ругали мы, не все, конечно, командиров, комиссаров. Ну и я тоже… случалось… Его к нам с очередной партией пленных пригнали где-то в начале октября. Через месяц семь человек бежали из лагеря, среди них был и он. Вскорости шестерых поймали и на наших глазах повесили. А его среди них не было… Евсей Тарасович вздохнул и продолжил:
– В первых числах ноября меня и нескольких человек забрали из лагеря и привезли в Псков. Накормили, переодели, дали отдохнуть два дня. А потом появился и он, Влас Ахутин, – это я уже опосля узнал его имя… Уговорил, гад, к немцам служить пойти в полицию, видно, подслушал наши разговоры и подобрал таких же болтунов, как я… Евсей Тарасович расстегнул полушубок
– Жарко.
– А вы снимите полушубок.
– Пар костей не ломит… Ну так вот, в январе сорок второго года нам приказали расстрелять трех военнопленных. До этого я нес в основном караульную службу, а тут… Повели мы их к скотомогильнику. Оборванные, исхудалые, у одного руки нет культяпка замотана тряпками… Не мог я их, жалко такие же, как и я был… Уговорил остальных полицейских – меня за старшего назначили – отпустили их.. Ну и кто-то доложил начальству. Хотели нас в расход пустить, да выручил Ахутин – все-таки его выкормыши, сам подбирал. Сам он и порол меня нагайкой из проволоки… Всю спину ободрал до мяса… Провалялся я почти месяц в лазарете, а когда выписали, домой сбежал. Всю войну отсиживался в погребе, боялся даже по ночам выходить на улицу. А в сорок шестом пришел с повинной. Срок дали – понятно, по заслугам, попал на Колыму. Здесь и остался, как амнистия вышла. Жена приехала, дети, так и жил здесь, хозяйством обзавелся работал. Выбросил из памяти все… Да, видно, судьба у меня такая, по-своему распорядилась…
Евсей Тарасович надолго задумался, хмурясь. Затем поднял глаза на Савина и продолжил свой рассказ:
– Три года назад ранней весной задумал я посмотреть себе охотничье зимовье подальше от мест обжитых. На ручье я тогда и встретил Власа Ахутина. Я его сначала не признал – ну идет себе человек, да и ладно, наверное охотник. Это потом уже сообразил, что на охотника он не больно схож, да и ружья нет, и хромает, а куда хромому в тайге? Но Ахутин меня узнал, как только к костру подошел. "Здорово, – говорит, – Евсей. Обедом угостишь?"
Вроде вчера мы с ним расстались… Смутил он меня сильно, но делать нечего, пригласил его к костру. Посидели мы с часок, о том, о сем поговорили – все больше о погоде да охоте, ну и о житейских мелочах, – а потом и распрощались. Ушел он. А я себе думаю: "Ох, неспроста он здесь появился, надо быть настороже, его я волчью натуру знаю…" Как в воду глядел: собрался, ружье на плечи и дальше пошел; не успел забраться на косогор – выстрел из-за кустов. Ну я, понятное дело, сразу скумекал что почем, скатился вниз и ложбинкой зашел к нему в тыл. Ходок он никудышный, а я по тайге брожу лет двадцать, все места знаю, вот и подстерег его. Сижу в засаде, руку правую забинтовал – попал все-таки он в меня, жду. Снег еще не стаял, тишина кругом; слышу, наст хрустит, бежит Влас. Пистолет в руках, а все оглядывается – боится, значит. Подпустил я его поближе, хотел живым взять, а потом такое зло взяло, как вспомнил все… Ну и… порешил я его… одним выстрелом… Потом документы посмотрел, вижу – чужие. Положил бумажник в его рюкзак, туда же сунул пистолет и зарыл все это километрах в пяти от того места под корнями вывороченной лесины. Его прятать особо не стал – в те места редко кто заходил, а медведи да росомахи лучше всякой могилы тайну сохранят…
Уже совсем стемнело, когда Савин собрался уходить домой. Еще раз вытащил конверт с фотографиями, взял в руки снимок портмоне
Тайна длиною в полвека… Человеческие судьбы, кипение страстей, радость, боль, надежду, горе хранит целых полвека этот кусок выделанной кожи. Хранит надежно: одну из его тайн удалось разгадать только после того, как нашли ключ к шифру. Оказалось, что костяная пластинка и кусок кожи с буквами служили подкладкой серебряной застежке – кто-то сменил их на медную пластинку, оклеенную замшей…
Вечер окунул улицы в густой туман. Савин торопливо шагал по мостовой, на которую уже упали первые дождевые капли. Город, устало подмигивая капитану потускневшими уличными фонарями, спокойно засыпал.
[1] Тойон (якут.) – начальник; хана барда? – куда пойдем?
[2] Симбир (якут.) – все равно.
[3] Нюча (якут.) – русский.
[4] Улахан (якут.) – большой.
[5] Чай кут (якут.) – чаю налей.
[6] Дайка (геол.) – жила.
[7] Учугей сох (якут.) – нехорошо.
[8] Улахан-тас (якут.) – большая гора.
[9] Сопкачан (якут.) – малая гора.
[10] Дулаг (нем.) – пересыльный лагерь.
[11] Шталаг (нем.) – постоянно действующий лагерь для рядового и сержантского состава.
[12] РСХА (нем.) – главное имперское управление безопасности.
