я знаю. Поэтому нам с самого начала говорить было не о чем.
— Вы обсуждали это с Глисоном?
— Конечно нет! Ведь мне пришлось бы лгать! Такая ложь, такой позор! Они бы никогда не разобрались в моих словах.
— И все же ее завтра арестуют.
— Тогда нужно срочно подключить Айвена. Нанять адвокатов. Лучших юристов Америки… Мне говорили, в этой стране хороший адвокат может вас вытащить из чего угодно.
— О том, что произойдет, догадываются многие. И она сама уже знает, что ее могут арестовать в любую минуту.
— Сейчас я должен быть с ней.
— Не уверен, что это разумная мысль.
Мне только не хватало, чтобы мои собеседники встретились друг с другом и стали обмениваться впечатлениями. Случись такое — мне не миновать серьезных неприятностей.
— Понимаете, сейчас за ней следят; если решат, что вы в какой-то мере можете оказаться ее соучастником, ваши показания в ее пользу не будут стоить ломаного гроша.
— И даже если так…
— Кроме того, она мне говорила, что вечером намерена встретиться с адвокатами. Подождите до завтра. Есть лишь одна вещь, которую стоит сделать, единственная действительно разумная вещь, которую следует сделать…
Еще несколько минут я продолжал его отговаривать, но ушел, так и оставшись не уверен, удалось мне это или нет.
Мистер Уошберн опоздал на десять минут. Мы с ним договорились поужинать в маленьком французском ресторанчике на Пятьдесят пятой улице. Там была отличная кухня и уютный полумрак.
— Сюда намерен заявиться Элмер Буш, — сообщил он, усаживаясь, даже не потрудившись поздороваться.
— Вы считаете, это разумно?
— Разумно или нет, нам следует с ним встретиться. Он в курсе всех событий не хуже Глисона, — фамилия инспектора в его устах звучала как ругательство.
Мы заказали легкий ужин. Полумрак полумраком, но на кондиционере тут явно экономили… Казалось, что мы находимся в какой-то африканской пещере.
— Полиция намерена произвести арест?
Мистер Уошберн кивнул.
— Джейн?
— Я делаю все, что могу, чтобы этому помешать. Сегодня днем был в мэрии, говорил с мэром, потом с губернатором в Олбэни.
— Полагаю, вы сможете найти ей приличного адвоката?
— Представлять ее интересы будет Бенсон… Постараемся провести расходы за счет труппы.
Я понимал, что он всерьез обеспокоен: зря мистер Уошберн денег не тратил.
— Джейн еще ничего не знает, да?
— Вы — единственный, кто может ей сказать.
— Сейчас она дома. Она боится… Это так ужасно, так глупо! Вы не пытались объяснить Глисону, что у нее нет никакого мотива, абсолютно никакого? Как бы ни сложились обстоятельства, полиция будет выглядеть чертовски скверно, если попробует свалить все на нее.
— Мне кажется, он очень уверен в своей правоте.
— И вы не можете его остановить? Ведь такое обвинение погубит ее карьеру.
— Все, что я могу — это добиться, чтобы ее оправдали. И ее оправдают… я в этом уверен.
Я решил, что неплохо владею собою, так как главным моим побуждением в тот момент было желание немедленно отправиться к Глисону и изложить ему в деталях все, что я думаю про его расследование.
— Кроме того, — продолжал мистер Уошберн, — у меня есть основания полагать, что судебное разбирательство будет ускорено, чтобы Джейн поспела на открытие наших гастролей в Лос-Анджелесе.
Я смутно начал понимать идею заговора.
— Вы должны быть очень уверены в том, что к окончанию судебного процесса полиция утратит к делу всякий интерес… и Игланова будет вне опасности.
Теперь я четко понимал: Джейн должна послужить громоотводом для всей труппы в целом и Иглановой, в частности.
— Не понимаю, о чем вы, — резко осадил меня патрон, и я заткнулся. Впереди будет еще масса времени сказать то, что я думаю.
Первое блюдо мы съели в полном молчании, потом, между рыбой и жарким, я довольно небрежно спросил:
— Скажите, мистер Уошберн, почему вы хотели, чтобы Игланову сменила Армигер? Еще до того, как погибла Элла?
Думаю, если бы я плюнул ему в лицо, это произвело бы меньший эффект. Он резко откинулся в кресле, челюсть у него отвалилась, как у боксера, получившего нокаут.
— Как вы узнали, что я ей писал?
— Однажды в почте мне попался ее ответ.
— Не уверен, что когда-либо поручал вам читать мою почту.
— Поверьте, это произошло случайно, обычно я чужих бумаг не читаю. Хотя меня удивило… Да, у меня возникла мысль: не может это как-то быть связано с убийствами? Ведь мне куда важнее спасти Джейн, чем вам — Игланову.
— Вы никому не говорили про письмо?
— Пока нет. Но завтра собирался рассказать про это Глисону… Я готов на все, чтобы пустить его по другому следу.
— Все это может быть неверно истолковано, — мистер Уошберн явно был встревожен.
— Да, могут заподозрить даже вас.
Уошберн фыркнул.
— Получается, я сам накликал на себя большие неприятности! Хотя всего лишь собирался уволить балерину… Не могло быть ничего проще. Я никого не собирался убивать… Хотя порой они меня приводят в ярость.
— Зачем вы писали Армигер?
— Сразу после открытия наших гастролей в Нью-Йорке Саттон заявила, что они с Луи собираются оставить труппу и перейти в мюзикл, чтобы зарабатывать настоящие деньги. Конечно, я пришел в ярость… я делал все возможное, чтобы ее остановить… Обещал ей больший гонорар, чем Иглановой… Одним словом, пошел на все, но она была неумолима.
— Тогда это развязало вам руки.
— Не совсем, — очень твердо возразил мистер Уошберн, не сводя с меня глаз. — Потом, уже после письма Армигер, я узнал, что Элла ничего не сказала о своих планах Луи… Точнее, они обсуждали эту тему, но, по его словам, никто не собирался покидать труппу. Просто она захотела вывести меня из равновесия, добиться обещаний платить больше. Я так и сделал… Что бы мне оставалось после ухода Иглановой? Вот как сложилась ситуация к моменту ее гибели. Элла так и не созналась, что взяла меня на пушку, но после разговора с Луи я знал, что она останется…
— Но вы написали письмо Армигер?
— И некоторым другим тоже.
— Это очень непорядочно.
— Иногда я жалею, что не остался в Боземане.
— Где-где?
— В Боземане, штат Монтана. Я там родился… у меня до сих пор там дом. Потом я приехал на Восток, и бывшая жена втянула меня в балетный мир.
Признание прозвучало как гром среди ясного неба. Прежде патрон ни словом не касался своей биографии, да и в труппе никто не заикался о его прежней жизни. Я как-то из чистого любопытства попробовал кое-что выяснить — и ничего не узнал. Официально местом его рождения считался Сан-Франциско, он слыл наполовину русским, считалось,
