Олеся. Встретила его на ночной дороге, когда начинался дождь. Села за руль. Ну а что? Дорога пустая, до базы меньше километра. Пусть дочка учится рулить. Что может случиться на ровном месте?
– А тут и Егор Веснин со своей камерой из леса вышел, – понял Стас.
– Да. Видно, увидел свет от фар и решил попросить, чтобы подбросили до базы, ведь быстро идти он не мог. Машину, по-видимому, занесло и парня отбросило в сторону поля. Девчонка в истерике, а отец, который мне лично сказал, что не собирается тащить ее всю жизнь на себе, решает скрыть преступление. Отправляет ее обратно на базу, где она всем говорит, что отца не дождалась и сильно промокла. А сам отправляется обратно в Москву. Камеры слежения его машину не опознали именно из-за плохих погодных условий. Уже в Москве он быстро избавляется от «BMW», продав ее соседу, а сам пересаживается на новый «Мерседес». Все, дело сделано. Теперь слово за Дроздовым. Если он обнаружит следы крови Егора на машине, то дело сразу можно отправлять в суд.
Стас разлил по кружкам чай.
– А что там Веснин? – спросил Гуров.
– Заперт в пятизвездочном СИЗО, – констатировал Крячко. – Завтра с утра повезут на судебно-психиатрическую экспертизу. А там уже видно будет.
– Получается, его младший сын Денис остался совсем один?
– Не совсем, – покачал головой Крячко. – Приехала то ли какая-то родственница, то ли крестная его. Я не разобрал. Документы не проверяли, а он теперь совершеннолетний. Но во время обыска держался молодцом. Оправится, наверное.
– О чем хотел поговорить Шлицман перед тем, как его убили? Все время теперь задаюсь этим вопросом, – с досадой проговорил Гуров. – Может быть, хотел рассказать о произошедшем? Если так, то убийства можно было бы предотвратить.
– Не думаю, Лева, – вздохнул Стас. – Не забывай, что на тот момент Веснин уже подмешал ему «Ретардо» в спиртное. Процесс был запущен. Ты ни при чем.
– И как только Серову в голову пришла мысль использовать диктофон в своем телефоне? – вспомнил Гуров. – По сути, он же записал чистосердечное признание убийцы.
– Выкрутился, – добавил Стас. – Ну что, Гуров, теперь в отпуск?
– Да, – ответил Лев Иванович и посмотрел в окно. – Теперь точно да.
Где-то там внизу, на Петровке, просигналила машина. «Кому-то тоже не спится, – подумал Гуров. – Только бы не свернули в нашу сторону».
– Входите, Алексей Иванович, входите, – отозвался на стук в дверь кабинета худрук подмосковного чаплинского музыкально-драматического театра «Серена».
Город Чаплинск был небольшим, со своей уютной атмосферой и своими провинциальными нравами, которые еще не затронули столичные нововведения. Может быть, именно по этой причине и московский бомонд, и столичные чиновники с удовольствием приезжали в этот неспешный по своему жизненному укладу городишко, чтобы отдохнуть в нем от больших скоростей, духоты и загазованности мегаполиса.
– День добрый, Антон Бенедиктович. Вы меня вызывали?
Вопрос был, конечно же, риторический – иначе зачем же еще актер Алексей Сенечкин пришел бы к начальнику? У актеров в театре задача конкретная и определенная – играть на сцене, а не ходить по кабинетам. Тем более что репетиция нового спектакля была в разгаре. Хотя сам Сенечкин и не был задействован в этой новой постановке, зато там играла его супруга Аличка, и Алексею Ивановичу было весьма интересно наблюдать за ее игрой. Вызов в кабинет худрука был для него досадным и весьма неудобным на данный момент событием. Но что поделать? С начальством не поспоришь. Зовет – значит, надо идти.
– Да, проходите и садитесь, – худрук сделал приглашающий жест рукой.
Антон Бенедиктович был довольно молодым человеком лет тридцати с небольшим. И хотя в театральном искусстве он разбирался так же, как корова в луговых цветочках, зато он был энергичен, умел добывать необходимые для существования театра деньги и пробивать различные новомодные (а значит, и доходные) режиссерские проекты. Эти проекты по большей части отдавали эротическим душком, но такое обстоятельство ни нового молодого худрука, ни старого – по всем параметрам – режиссера не смущало, потому как такие переделки классических постановок на современный лад приветствовались высшим руководством из городского комитета культуры. А этим руководством, надо сказать, являлся тесть новоиспеченного худрука, который и выдвинул своего энергичного зятя на эту весьма перспективную должность. Перспективную, конечно же, не в культурном, а в денежном смысле – деньги на новые проекты выделялись щедро. Вот только зарплата актеров отчего-то не росла, хотя на спектакли народ Чаплинска шел с удовольствием.
Алексей Иванович Сенечкин, человек сам по себе весьма скромный, но зато талантливый актер, уже больше двадцати лет играл в чаплинском театре и был, как и большинство местных актеров, приверженцем старой, академической театральной школы, где Станиславский и Немирович-Данченко считались столпами и непререкаемыми авторитетами. Фамилия Сенечкин была славная и знаменитая в Чаплинске, а вернее, в театральных кругах городка. Еще дед и отец Алексея Ивановича выступали на подмостках «Серены», играя такие значимые роли, как городничий из «Ревизора» и купец Ермолай Лопахин из «Вишневого сада». А сам Алексей Иванович тоже, можно сказать, родился как актер в этом небольшом, уютном театре. Поэтому относился он к своей профессии не только с гордостью, но еще и с нежным трепетом, считая себя не только актером, но и носителем культуры среди жителей Чаплинска.
Зная, что новое руководство «Серены» решило сменить курс и перейти от классических постановок к современному «шлягеру» (именно такое название было дано артистами чаплинского театра новомодным постановкам старых спектаклей), Алексей Иванович понимал, что вызов к новому руководству не сулит ему ничего приятного. Поэтому вошел он в кабинет худрука с волнением и смутным нехорошим чувством.
– Я хотел бы поговорить с вами по поводу вашего дальнейшего пребывания в нашем коллективе, уважаемый Алексей Иванович, – не отвлекаясь на политесы, худрук решил вывалить на Сенечкина все и сразу. – Ни мне, ни нашему режиссеру, Константину Павловичу, не по душе ваша игра на сцене. Нет, мы понимаем, – худрук предостерегающе (а может, успокаивающе) выставил перед собой ладонь, – что вы один из старейших актеров нашего театра! К тому же потомственный актер. Но искусство, дорогой Алексей Иванович, – оно, как и жизнь, на месте не стоит. В отличие от вас. Вы как играли по старинке, так и играете, не желая перестраиваться. Постоянно спорите с режиссером, отказываетесь выполнять его указания, не обращаете внимания на его советы… А ваши диссидентские высказывания и критика в адрес руководства, то есть меня и Константина Павловича, негативно влияют на всю труппу. Можно сказать, они ее разлагают изнутри. Люди стали возмущаться и даже требовать. Ну, куда это годится? И проблемы возникают из-за вас…
Антон Бенедиктович делано-горестно вздохнул и покачал головой. Он встал и, подойдя к сидящему на другом конце длинного стола Сенечкину, отодвинул стоящий рядом с ним стул и сел, выражая тем самым свое участие к происходящему действу и выказывая свое доброе отношение к актеру. Но Алексей Иванович прекрасно понимал, что все это – актерство и позерство со стороны начальства, а потому еще больше напрягся и насторожился, готовясь к худшему.
– Так вот, – продолжил худрук. – На чем это я остановился? Ах да – на вашем диссидентстве. Оно мешает нам работать. Очень мешает! К тому же… – Последовала многозначительная, как принято говорить, театральная пауза. – К тому же, если говорить предельно
