— Нет! — вскрикнула она и обняла его за плечи. — Не уходи! Просто я растерялась! Пойми, я не знала, что так бывает, когда ты вся… Понимаешь, вся, каждой клеточкой, каждой точкой на коже чувствуешь, ощущаешь себя как единое целое с другим человеком. Это невозможно объяснить словами… Я, наверно, глупости говорю, и тебе смешно, но прости тогда, ради бога!
— Ничего смешного и глупого в этом нет, — произнес серьезно Никита. — Честно сказать, я боялся к тебе подступиться!
— Ты? Ко мне? — поразилась она. — Этого просто не может быть!
— А ты видела себя со стороны? Плохие парни вроде меня таких девушек обходят стороной!
— Неужели? — засмеялась Саша. — А мне как раз плохие парни нравятся — отчаянные и безрассудные!
— Недавно я слышал обратное! — усмехнулся Никита.
— Я тебе соврала, чтобы не слишком возомнил о себе!
— Безрассудный — точно обо мне! Иногда даже боюсь за свою голову! — Никита потянулся так, что хрустнули суставы, и умоляюще посмотрел на Сашу. — И все же, если бы кто-то меня накормил, я бы опять расстался с рассудком!
— Сейчас! — Саша закуталась в простыню и поднялась с кровати. — Хочешь кофе?
— Да! И бутербродов, а еще жареной картошки с мясом!
— Картошки не обещаю, а вот бутерброды сделаю! С мясом! Есть у меня кусочек деревенского окорока.
— Только мяса больше, чем хлеба, — блаженно улыбнулся Никита. — А сверху сыр положи! Тоже побольше!
Саша вышла из спальни, а он крикнул вслед:
— У тебя музыка есть?
— Посмотри в гостиной! — отозвалась она.
Но в гостиной он обнаружил лишь сломанный проигрыватель и стопку старых виниловых пластинок. Никита подобрал с ковра джинсы, нашел телефон. Гитары и саксофоны взорвали тишину квартиру. Хрипловатый голос Джо Бонамассы вырвался наружу. Это был кавер на песню Сэм Браун «Stop!», которую в конце восьмидесятых знала вся страна, которую любили его родители и которую он всегда включал, когда на душе было светло и чуть печально…
Саша, уже в халатике и с влажными прядями волос, выскользнула из ванной и прошла в кухню. Никита слышал, как стукнула дверь холодильника, затем — кухонного шкафчика, и вскоре она вернулась в гостиную со старинным серебряным подносом в руках, на котором стояли две крошечные чашки и приличных размеров блюдо с бутербродами. Никита прикрыл от удовольствия глаза и втянул носом воздух. Окорок источал великолепные запахи — дымка, специй и сочного мяса.
Саша поставила поднос на журнальный столик, ловко уклонилась от объятий и улыбнулась.
— Я кофе сварила! И бутербродов, надеюсь, хватит насытиться?
Никита радостно потер ладони.
— Санек! Ты — прелесть! — и полез целоваться.
Саша притворно нахмурилась.
— Осторожно, кипяток! Сядь куда-нибудь!
Никита покорно присел на краешек дивана, взял крохотную чашку, отхлебнул и поморщился.
— Без сахара?
— Ой, прости, я по привычке! — встрепенулась Саша и хотела бежать на кухню, но он отмахнулся.
— Не надо, так выпью! Не суетись. Я никуда не ухожу!
Саша села рядом, чувствуя, как хочет прикоснуться к нему снова, прижаться щекой к спине, а тут еще Джо Бонамасса надрывно пел о любви — невозможной, невыносимой, с рвущейся наружу болью, с неприкрытым страданием. И оттого, наверно, сердце Саши таяло от счастья, а душа плакала и металась от мрачных предчувствий…
…Oh you’d better stop,
before you tear me all apart.
You’d better stop,
before you go and break my heart,
Ooh you’d better stop…[16]
Никита поставил чашку на столик и снова потянулся к ней, обнял и развязал поясок на халате… И она, счастливая, мигом выбросила из головы дикие мысли…
Утром их разбудили назойливые трели телефонных звонков. Никита, заспанный, лохматый, недовольно сунул телефон под подушку и улегся обратно, причмокивая губами, но звонки не прекращались, подушка вибрировала и глухо гудела.
Не хотелось вставать, тащиться на работу и уныло перебирать бумаги. Саша вспомнила прошедшую ночь и с наслаждением потянулась. Надо же, как оно, оказывается, бывает? Никакого сравнения с ее прежним, очень жалким сексуальным опытом.
Никита лежал на животе, лицом в подушку. Саша, недолго думая, взгромоздилась на него, прижалась к горячей спине. Он поерзал, повернул голову и сонно улыбнулся.
— Вставать, что ли, пора?
— У нас еще есть с полчаса. Или чуть больше, если не будем завтракать, — прошептала Саша, удивляясь собственной смелости. И когда все повторилось — не так, как ночью, без яростной страсти и почти без поцелуев, с необычной, трепетной нежностью, страхи покинули ее окончательно.
Одевались они второпях. Бегали по квартире и хохотали, когда находили свою одежду в неожиданных местах, затем мигом спустились к машине и помчались к Саше на службу, лавируя между такими же торопыгами, сновавшими по шоссе.
— Заедешь за мной вечером? — спросила Саша, когда Никита, визжа тормозами, остановил «Фольксваген» возле здания администрации.
— Постараюсь, — неуверенно ответил Никита. — На сегодня у меня два больших дела. Одно — важное, другое — неприятное.
Из машины он не вышел, дверь Саше не открыл. Утренний романтизм, казалось, выветрился без остатка. Саша, которая уже вообразила красивый финал, мгновенно вышла из себя.
— Понятно! — холодно сказала она, но дверью машины стукнула так, что Никита тотчас словно очнулся, выскочил следом, схватил ее за руку и заставил остановиться.
— Что тебе понятно?
— Заметь! — Саша гордо вздернула подбородок. — Все, что произошло, тебя ни к чему не обязывает! Вешаться на шею никому не собираюсь!
Она поджала губы, окинула Никиту суровым взглядом и втайне порадовалась, что, кажется, он ошарашен ее заявлением.
— Ничего я такого не думал, — промямлил он.
Но этот беспомощный тон взбесил Сашу еще сильнее.
— Вот и не думай! — вскипела она и пошла прочь, тоненькая, с прямой, как у солдата, спиной.
Никита, как она на то надеялась, тут же догнал ее, схватил за руку и, развернув к себе, проникновенно произнес:
— Саша, не злись! Дело есть дело! С работы ведь меня пока не уволили! Саша! Все хорошо! Послушай!
Он заглядывал ей в глаза, а она отворачивалась, кусала губы и чувствовала себя полной дурой, потому что всегда презирала истеричных клушек, которые устраивали сцены по поводу и без повода, да еще в расчете на аншлаг. Вон тетки из соседнего отдела едва из окон не выпали, когда узрели ее с мужчиной. Конечно же, многие из них узнали Никиту, поэтому своими капризами она подставила не только себя, но и его. Слухи поползут по городу, обрастут неприятными подробностями, и все потому, что она решила взбрыкнуть и продемонстрировать свою независимость. В конце концов, на что она обиделась? На то, что придумала себе нелепую сказку, в которой Никита, встав на колено, подносил бы ей домашние тапочки? Как это в духе романтичных идиоток, мечтающих о принцах, которые одновременно целуют ручки, клянутся в любви и сражаются на мечах с толпами монстров! Всего лишь после одной-единственной ночи, которая для принцев обычно не так важна, как работа.
Саша выдохнула и обняла Никиту. Почувствовала, что он напрягся, и даже успела испугаться, но он засмеялся и поцеловал ее в ухо. Тетки в окнах не выдержали и распахнули створки.
Никита махнул рукой и бегом направился к машине. Саша окинула теток победным взглядом и мысленно пожелала: «Чтоб у вас глаза повылазили!» Окна мигом захлопнулись. Саша усмехнулась и направилась к входу в здание администрации.
* * *
Вопреки опасениям Быстрова была на работе. После обстрела на шоссе Никита ждал, что муж заточит ее в высокую башню, откуда Юля будет с тоской взирать на суетный мир. Парковочное место, которое обычно занимал ее «Кайен», оккупировала чья-то серая «Тойота», и, судя по гневным взглядам, это обстоятельство Юлю невероятно огорчало. Появлению Никиты она не обрадовалась, сердито глянула из-под насупленных бровей и рухнула в кресло.
— Смотрю, ты жива-здорова! — тактично заметил Никита и даже приветливо улыбнулся.
Однако энтузиазм пропал зря. Юля смерила его мрачным взглядом, выдержала паузу и со всем сарказмом, на который была способна с утра, ответила:
— Очень смешно! Просто умираю от смеха! Если хочешь кофе, сам наливай, я вам тут не нанималась!
То, что клокотало в ней и рвалось наружу, совсем не походило на сожаление о временно утраченной машине и скандале с мужем. Но Никита, не думая о том, что чашка с недопитым кофе может прилететь ему в голову, неразумно подлил масла в огонь.
— А в чем печаль? — спросил он, безмятежно улыбаясь. — Глаз не подбит, ребра целы! Валерка твой — святой человек! Третью тачку угробила за три года, а он лишь нотации читает! Не вру, мне приятно видеть тебя в добром здравии!
