К счастью, на него никто не обратил внимания, и Лакассань, чтобы не вызывать лишних подозрений, двинулся в сторону ворот дома Зеленских вместе с уже начавшей собираться на крик толпой. Обнаружившая еще не остывшие трупы баба визжала так, словно с нее живьем снимали кожу, и Лакассань старательно морщился, чтобы скрыть улыбку: он любил не только проливать кровь, но и сеять панику, считая это невинным развлечением. В конце концов, баба визжала так громко исключительно потому, что ей самой ничто не угрожало. Если бы она знала, что убийца охотится и за ней тоже, она обратила бы на мертвых внимания не больше, чем на два придорожных камня, будучи озабоченной спасением собственной шкуры. Следовательно, вопила она только ради собственного удовольствия или, если угодно, потому, что считала именно такое поведение наиболее приличным в подобной ситуации.
Ворота были заперты наглухо, и открывать их, судя по всему, никто не собирался. Потолкавшись среди зевак еще немного, Лакассань спиной вперед выбрался из толпы, пока его не приметил здесь кто-нибудь из знакомых. Вряд ли кому-то могло прийти в голову как-то связать его имя с двумя убитыми в каретном сарае крепостными мужиками; тем не менее, рисковать не стоило, поскольку теперь, когда Наполеон сидел в московском Кремле, французов модно было обвинять во всем подряд, вплоть до дурной погоды.
Свернув за угол, он заглянул в бакалейную лавку - ту самую, где прислуга княгини Зеленской обыкновенно покупала тот дрянной кофе, которым Аграфена Антоновна как-то пыталась попотчевать пана Кшиштофа. Бакалейщик, плюгавый, беспричинно хихикающий мужичонка с редкой бородой и подвижными, как шарики ртути, глазами, Лакассаню не понравился. Француз купил сигару, про которую ему было сказано, что это контрабандный товар из самой Англии, бросил на прилавок мелкую монетку и вышел, на ходу скусывая кончик сигары и уже жалея о том, что не выбрал лавку, расположенную подальше от дома Зеленских. У бакалейщика была скользкая физиономия соглядатая, и Лакассань с опозданием сообразил, что тот может рассказать кому-нибудь о его посещении - кому-нибудь, кому знать об этом вовсе не следовало бы.
Тем не менее, он чувствовал, что сумел предупредить следующий ход противника: теперь никто, кроме Огинского, не знал о его роли в истории с письмом Багратиону. Некоторые опасения внушал ему граф Бухвостов: Лакассань не знал, что успел и чего не успел разнюхать предводитель местного дворянства. Стоя на углу и раскуривая сигару, которая, кстати, оказалась еще более отвратительной, чем тот кофе, которым угощала Огинского княгиня Зеленская, Лакассань не торопясь обдумывал свои дальнейшие планы, уделяя особенное внимание именно персоне графа Бухвостова. Придя к вполне определенному, лежавшему у самой поверхности решению по этому поводу, он с удовольствием выбросил сигару в лужу и, помахивая тростью, двинулся к тому месту, где уговорился встретиться с княжной Вязмитиновой, чтобы вместе отправиться обратно в имение.
Ждать Марию Андреевну ему пришлось совсем недолго: через две или три минуты после того, как он остановился на углу, в отдалении показался ее экипаж. Кучер натянул поводья, лошади стали, и Лакассань, сунув под мышку трость и придерживая шляпу, нырнул в карету, усевшись на стеганые кожаные подушки.
Княжна Мария выглядела задумчивой и была непривычно бледна. Только теперь Лакассань вспомнил, что она ездила с визитом к Зеленским; вернее, не вспомнил - с памятью у него был полный порядок, - а обратил внимание на это обстоятельство и, наконец-то, сопоставил его с тем, где был и чем занимался он сам все это время.
- Как прошел визит, принцесса? - ни к чему не обязывающим светским тоном спросил он, когда карета тронулась.
- Могло бы быть и хуже, - ответила княжна, - только вот беда: я не вижу, каким образом.
- Каким образом что? - переспросил Лакассань, который отлично понял, что имела в виду его собеседница, но не счел нужным ставить ее об этом в известность.
- Каким образом все могло быть еще хуже, - пояснила княжна. Лакассань обратил внимание на ее странный взгляд: внимательный, ищущий, почти физически ощутимый, он шарил по лицу француза так же, как забравшийся в лабиринт под египетской пирамидой грабитель шарит руками по кажущейся глухой и монолитной стене в надежде отыскать потайную пружину, которая откроет вход в сокровищницу. - Княгиня и ее дочери... Впрочем, не будем о них. Вы совершенно справедливо предостерегали меня от чересчур тесных контактов с этим семейством, и я благодарна вам за это. Ваши советы мне очень пригодились, хотя и не в той мере, в какой могли бы, если бы я следовала им с самого начала.
- Пустое, Мария Андреевна, - сказал Лакассань самым легкомысленным тоном. Он чувствовал, что необходимо снять напряжение, но пока не знал, как это сделать. - Не о чем жалеть. Все мы время от времени совершаем ошибки...
- Это верно, - быстро, почти неучтиво перебила его княжна. - Вы снова правы, Эжен. Вы заметили, что всегда оказываетесь правы? С чего бы это, вы не знаете?
Холодный, испытующий тон княжны, тон проводящего допрос инквизитора, слегка покоробил Лакассаня, но он не подал вида, что задет или, упаси боже, напуган.
- Богатый жизненный опыт, - с улыбкой ответил он, - плюс крупица обыкновенного здравого смысла. Вот мой личный рецепт правоты. Но что это с вами, принцесса? Неужели эти четыре курицы вас так расстроили?
- Не думаю, - ответила княжна. - Просто, пока я была там, в доме произошло убийство.
- Что вы говорите?! - ужаснулся Лакассань.
- Представьте себе. Я своими глазами видела трупы. Это было ужасно. Отвратительное зверство.
- Но кто же убит? Вы сказали "трупы". Значит, убито несколько человек? Надеюсь, это не члены княжеской семьи? Моя неприязнь к князю Аполлону Игнатьевичу и его домашним не распространяется столь далеко.
- Нет, это не члены княжеской семьи. Это двое дворовых князя. Их нашли в каретном сарае. Один был зарезан чем-то острым, другой заколот вилами, буквально пришпилен ими к стене, как жук на булавке.
- И вы все это видели? Действительно, ужасно. Ужасно и достойно всяческого сожаления. Не обижайтесь, принцесса, но, живя в России, я все время жду чего-нибудь в этом роде. Ваши люди совершенно не знают меры в пьянстве, а напившись, превращаются в диких зверей. Вспомните хотя бы ваши знаменитые кулачные бои стенка на стенку - голые, на льду, в кровь, насмерть... Это настоящее варварство, и оправдания ему нет.
- Кстати, - сказала княжна, оставив эту блестящую речь без ответа, вы их знали. Это Степан и Прохор - те самые, что сопровождали нас из Москвы.
- Точнее, те, которых сопровождали мы, - невесело пошутил Лакассань. Что ж, они жили как животные и умерли точно так же, вцепившись друг Другу в глотки. Ваша русская водка, принцесса, развязывает и выпускает на свободу самые низменные инстинкты. А этим двоим, вдобавок, было за что ненавидеть друг друга. Такое часто происходит между преступниками, боящимися предательства со стороны сообщника. А ведь они были преступниками, не так ли?
- Послушайте, Эжен, - сказала княжна, опять проигнорировав рассуждения Лакассаня о вреде пьянства и психологии преступников, - вы помните тот привал на берегу реки, когда я пошла прогуляться, а когда вернулась, обнаружила, что у одного из лакеев - кажется, это был Прохор, - в кровь разбито лицо? Он тогда сказал, что споткнулся и ударился об колесо кареты...
- Как же, - сказал Лакассань, - отлично помню. Он так шмякнулся, что я ожидал увидеть в траве его мозги; он же встал, утерся рукавом, выругался и пошел себе дальше, как ни в чем не бывало. Хороший череп, крепкий. С таким черепом хорошо служить в армии - больше, знаете ли, шансов уцелеть.
- Мне тогда показалось, - упрямо гнула свою линию княжна, - что никакого падения не было, а было что-то совсем иное, о чем и вы, и лакеи по какой-то неясной мне причине предпочли умолчать. Если быть откровенной, я уверена в этом и сейчас. Там, у реки, между вами что-то произошло. Вы не хотите сказать мне, что это было?
- Мне нечего сказать вам, принцесса, - глядя прямо ей в глаза, ответил Лакассань. Сейчас он вспоминал слова Огинского о том, что княжна похожа на пантеру - красива и грациозна, но дьявольски опасна. Впервые за все время знакомства он смутно почувствовал в ней то, о чем столько раз предупреждал его пан Кшиштоф. - И что вам дались эти двое рабов? Забудьте о них, вы ошиблись.
- Что ж, возможно, - сказала княжна. - Как вы справедливо заметили минуту назад, все мы время от времени совершаем ошибки, и некоторые из них дорого нам обходятся. Вы не позволите мне взглянуть на вашу трость, Эжен?
- Что? С какой стати?
Вопрос прозвучал гораздо резче, чем следовало бы, но Лакассань, увы, оказался совершенно неподготовленным к подобному повороту беседы. Он пребывал в полной уверенности, что играет с княжной, как кошка с мышью, и вдруг оказалось, что все это время кошкой была она. А он, Виктор Лакассань, капитан гвардии, личный порученец Мюрата и персональный кошмар пана Кшиштофа Огинского, внезапно почувствовал себя маленькой глупой мышью, угодившей в мягкие лапы, оснащенные острыми, как бритвы, кривыми когтями...
