снега и быстро жмет на кнопку паузы, чтобы прекратить шум. Когда телефон замолкает, Лиза вдруг чувствует острый приступ жалости к нему: он похож на дворового котенка, чья мать умерла.
Лиза сворачивает окошко видео, бережно обтирает телефон от снега – кажется, с ним все хорошо, промокнуть не успел. Уговаривая себя, что нужно проверить, хорошо ли он работает, Лиза пробует зайти на портал агентства. Это привычное действие, оно всегда успокаивает, но, не обнаружив на своей страничке никаких новых адресов – успел ли Владимир Сергеевич нажаловаться на Лизу? знают ли в агентстве, что ее ищет полиция? – Лиза торопливо захлопывает портал и гуглит еще раз.
Ян Евгеньевич Пахомов – сколько их, Янов Евгеньевичей? Есть Пахомов Павел Владимирович, специалист израильской клиники “Хадасса” в Москве. Есть Пахомов Алексей Евгеньевич, должник по алиментам. Брат? А вот и интервью. Ян Евгеньевич Пахомов о своей маме, Людмиле Николаевне: воспитала одна; все детство по больницам; что было бы, если бы не она.
Ошибки быть не может. Других Янов Евгеньевичей Пахомовых гугл не знает, и это значит, что либо нужный ей Ян Евгеньевич давно умер и выпал из цепких лап агрегаторов, либо этот аккуратно причесанный блондин в коричневом пиджаке поверх коричневой же футболки, который застыл на картинке, внимательно глядя куда-то мимо зала, и есть Ян Евгеньевич Пахомов. Адрес в таблице принадлежит его маме. А музыка, которая забрала Лизу, дело его собственных рук.
Лизе срочно нужно услышать эту музыку еще раз. Перед тем как нажать на треугольник пуска, она озирается – куда это ее занесло? Улица Парковая. Если свернуть сейчас налево и долго-долго идти по узкой дорожке, уворачиваясь от машин, то впереди появится кремовый, пахнущий изюмом и ванилью храм, а сквозь серо-коричневые голые ветки кустов выглянут серо-коричневые голые кресты Егошихинского кладбища. Лиза не пойдет туда, там слишком много неизбежности, слишком много людей со сморщенными лицами. Лиза пойдет прямо-прямо по Парковой, пока Парковая не станет улицей Достоевского. Бесит. Что за иезуитская манера – на ходу менять улице имя, кто так делает.
Просторная улица Достоевского с садом Декабристов по левую руку нравится Лизе больше. Лиза помнит, что в саду есть туалет, – и тут же вздрагивает от мелкой мысли о грязи и запахе. Не позволяя себе останавливаться, она лезет в рюкзак, ловко отвязывает провод наушников от пустой уже бутылки – жутко хочется пить, понимает Лиза, – и, едва надев рюкзак обратно, тычет разъемом в телефон, сжавшись от напряжения в углу собственного тела, просторного и темного изнутри, как пещера, вход в которую завален камнем. Прижмурив оба глаза, Лиза надевает грязные наушники прямо поверх шапки – потом все-таки придется выбросить и то и другое – и жмет на пуск, но вместо звуков на нее обрушивается тишина. Ян Евгеньевич спокойно и совершенно беззвучно перебирает клавиши рояля. Громкость. Нужно прибавить громкость, и тогда, наверное, Лиза не услышит грязи, не заметит запаха.
Но идти туда, куда нужно, не получается. Лиза останавливается посреди тротуара. Нельзя идти, когда внутри происходит такое, лучше смирно постоять. Поток людей огибает Лизу, словно она большой камень. Боясь, что кто-то ее заденет, она закрывает глаза, так безопаснее. И слушает дальше. Да, такое – возможно, это и музыкой называть не стоит – она могла бы слушать всегда. Потому что оно живое. Неправильное. Впервые в жизни при звуках музыки Лиза не чувствует зуда под кожей, ей не хочется расчесать себя до крови, а хочется слушать еще, чтобы разобраться, что же такое происходит с ней и что не так с этой музыкой, почему не хочется немедленно разложить всю ее на формулы и таблицы, что в ней так невыразимо неправильно и как может нравиться что-то, неправильное до такой степени.
Наконец Лиза открывает глаза. Она думала, что прошло много часов, а на деле – несколько минут, пока длился трек. В голове прояснилось. То ли пирожки, то ли музыка, но Лиза входит в сад, ощущая себя сложным уравнением, обе части которого наконец-то сошлись.
Выйдя из сада, Лиза бредет до перекрестка на Островского. Она ничего вокруг не видит, просто автоматически перебирает ногами, слушая, как играет незнакомый парень в коричневой одежде, и вдруг воздух перед ней темнеет, и из грязного снега уплотняются разношенные валенки в галошах. Лиза чувствует мягкий толчок и, подняв голову, с удивлением смотрит на бабушку: ее лицо покраснело, она говорит что-то быстро и сердито. А ведь ей нельзя волноваться. Не задумываясь, Лиза берет бабушку за плечи, успокаивающе сжимает пуховичок, ощущая под ним птичьи, совсем не бабушкины руки, и тут же, коротко глянув ей в лицо, избегая глаз, мгновенно понимает – это кто-то другой, какая-то другая женщина, которая притворилась бабушкой, чтобы сбить Лизу с толку, а тем временем настоящая ее бабушка сидит сейчас в пасмурной кухонной полутьме, пропахшей корвалолом. Лиза поспешно отпускает чужие плечи и почти бежит к перекрестку.
Переходить следует только на зеленый, знает Лиза, но думать о бабушке и одновременно следить за светофором не выходит. И выключить беспокойные мысли никак не получается. Лиза топчется на переходе, пока та самая чужая женщина – ее легко узнать по галошам – крепко прихватив Лизу за рукав, не переводит ее через дорогу. Лиза предупреждает, что бить нельзя, нельзя, но охотно подчиняется. Она вообще очень устала одна, она рада уже кому-то подчиниться, и скажи эта чужачка Лизе идти к ней домой и жить теперь там, Лиза тут же подчинится. Но, пока Лизе очень хочется снова где-то жить, старушка отпускает Лизину руку и, коротко махнув на прощание, быстро уходит куда-то вбок. Лиза мгновенно ощущает невыносимый груз рюкзака. Болит шея. Ноют ноги. Для того чтобы вернуться куда-нибудь, думает Лиза, надо вначале найти всех этих людей с пробковой доски. Чтобы вернуть бабушке Лизу, придется действовать.
Она пока не знает, куда идти дальше, поэтому останавливается, гуглит еще – и выясняет, что Ян Пахомов уезжает в трехмесячный тур. Ее обнимает облегчение. Она расправляет плечи, набирает побольше воздуха. Все. Она сделала, что могла, он уезжает, и это значит, что она может не ходить к нему, не искать его, не разговаривать с ним.
Следующая вкладка сообщает, что финальный концерт блестящего молодого джазового композитора и пианиста Яна Пахомова и Аниты Соболь, вокал, состоится послезавтра, первого декабря. На фото огни, шторы, снова огни, рояль, немного Яна и худая женщина в мучительно красном платье.
Пойти на концерт? Услышать еще этих теплых, неярких, хаотично рассыпанных звуков, которые – только чуть подожди – складываются в кристаллическую решетку алмаза? Смерти подобно. За
