Выстрела не последовало — Алексей не успел снять оружие с предохранителя. Мне досталась еще секунда жизни, и теперь я решила, что ждать нечего. Хватит про чужие права слушать, мой сын тоже имеет право. Право жить! Перескочив через тело хрипящего от удушья поэта, я бросилась к Кристине и вцепилась в ее руку, сжимавшую маленький револьвер.
— Отпусти, стерва! — шипела Кристина, стремясь располосовать мне лицо своими длинными наточенными когтями. Ее рот был перекошен злобой, подбородок трясся. Умею я вызывать сильные эмоции! — Гадина, дрянь, тварь!
Не обращая внимания на все эти эпитеты, я отворачивала лицо от пяти маленьких ножей и, одновременно, выкручивала руку с бульдогом. Мы кружили по комнате, то назад, то вперед как неопытные партнеры в танце, когда ведущим становится тот, кто сильнее. Мне было страшно смотреть в глаза подруги — столько в них было ненависти, но я уже чувствовала адреналин в крови, желание победить. Да я просто обязана победить — жизнь Ильи от этого зависит!
Неожиданно Кристина изменила тактику и вцепилась своими ножами мне прямо в горло. Подруга была невероятно сильной! Я закашлялась и, по-настоящему, испугалась, что она придушит меня. Едва дыша, я захватила ее правое запястье левой рукой и с силой вывернуть его. Кристина вскрикнула от внезапной боли и на мгновение ослабила свою отчаянную хватку. Я с силой толкнула ее в грудь. Она потеряла равновесие и полетела назад. Позади нее оказался стеклянный столик.
Потом получилось странное: будто бы во сне я увидела, как красивая женщина с каштановыми кудрями летит вниз, как волной разлетаются осколки стекла, как падение тела подруги заканчивается на полу, на хромированном каркасе столика. И как раскрывается рот красивой женщины и из него выходит окровавленный узкий стеклянный осколок. Кристина конвульсивно содрогается, ее ноги слабо елозят по паркету, и пальцы сжимаются — разжимаются, сжимаются снова…
Мне захотелось закричать, чтобы время перемоталось назад и тогда я не войду в этот номер, не забуду свой сотовый, не окажусь застигнутой Алексеем и не увижу вот этого…
И тут в дверь постучали. Я очнулась. Паники не было, я совершенно четко знала, что мне теперь делать. Смоталась в ванную, принесла полотенце. Сглотнув тошноту и сцепив зубы, подняла голову Кристины над полом, усыпанным стеклом, замотала ее полотенцем. Осколок стекла так и остался в горле подруги. Зато другой осколок, который я торопливо выпутывала из ее волос, врезался мне в правую ладонь. Не обращая внимания на порез, я отволокла тело подруги в спальню, затолкала его под кровать и завесила покрывалом. Вернулась в первую комнату, подобрала револьвер, вытерла об штаны и сунула в ящик телефонного столика. Потом открыла дверь.
На пороге стоял портье.
— Помогите мне, — сказала я по-английски, используя свой убогий словарный запас на все сто: — Мой муж… У него приступ с сердцем, он разбил столик и вот… Кровь!
Портье заговорил, но я лишь пыталась ловить знакомые слова, не понимая ничего. Теперь мне казалось, что моя голова полна густой тягучей жидкости и в ней плавают яркие пластиковые рыбки. Сейчас все рыбки поразевали рты и пялились на портье. Он втолкнул меня в номер и стал осматривать его. Первым делом портье увидел разбитый столик и красные пятна. Глянув на мою руку, покачал головой (рыбки сделали то же самое). Через секунду портье обнаружил Алексея. Я и сама взглянула на мужа впервые за последние несколько минут. Его лицо посинело, глаза закрыты, а ноги поджаты. Рядом валялся баллончик с лаком для волос.
Кажется, портье сказал, что надо позвать доктора. Он вышел, а я протерла баллончик носовым платком и поставила на место. Вернулся портье и человек с саквояжиком. Он кивнул мне, склонился над Алексеем. Что-то сказал портье, отошел от мужа и взялся обрабатывать мою руку. Порез был довольно глубоким, но я все же волновалась, как бы доктор не сообразил, что из моей раны не могло вытечь столько крови, сколько было на осколках стекла.
— Ваш муж нуждается в помощи, — поняла я слова эскулапа. — Мы повезем его в больницу, вы не возражаете? Это будет дорого стоить. У вас есть деньги?
Я ответила, что все отлично, что деньги есть. Вскоре прибыла карета скорой помощи, Алешу вынесли. Я взяла сумку Кристины, небрежно брошенную у входа, и попросилась ехать с врачами.
Из больницы мне удалось исчезнуть через пять минут после того, как Алешу устроили в палате.
Артем выслушал меня довольно спокойно. Заключительную часть своей речи я произнесла уже над раскрытой сумкой его погибшей жены. В бархатной темной глубине потайного кармашка мерцал чистый, идеально круглый бриллиант в сто каратов. Кроме него, моей добычей стала стопка документов. Порывшись в них, Артем сказал:
— Здесь твой настоящий загранпаспорт, выданный на твой российский паспорт. Вот эта писулька — завещание твоего отца. Здесь — подтверждение нотариуса, что ты это ты и что этот булыжник твой.
— А теперь?
— А теперь надо удирать, пока не обнаружен труп в спальне номера. Скорее всего, горничная уберет осколки стекла и смет кровь в первой комнате номера, а дальше и не сунется. Так что… ее, — он произнес это местоимение с легкой запинкой, — ее найдут только завтра. Собирай свои вещи!
Вспышка.
Белое сияние вокруг. Я лечу в него, и мне кажется, что где-то в теле поселилась пульсирующая точка боли. Но страшнее именно это ощущение полета в белизну. От него тошнит. Вокруг меня говорят люди, они говорят по-русски, но я не понимаю родной язык. Слова не складываются во фразы, они не несут никакой смысловой нагрузки. Где я? В Швейцарии? Нет, наверное. Я в России, в Гродине! Здесь плачут женщины. Я слышу, что плачут они обо мне.
Вспомнила: мы же приехали из Швейцарии и привезли «Безымянного»! А что со мной случилось? Господи, почему никто не предупредил меня, что вспоминать — это самая трудная работа в жизни человека? Но жива ли я?
Стоп! Жив ли Илья? Я помню, помню, помню его крик! Он падал? Не могу…
Вспышка.
Илья падал, но я не видела этого своими глазами. Последнее ощущение, которое я помню, это запах разогретого толя. Я утыкаюсь в него носом, хотя никто не толкает меня и не валит с ног. Так чего же я разлеглась? Илья кричит. Я падаю. Что произошло до этого? Кажется, какая-то искра взлетела в синее яркое небо… И, кажется, был крик взрослого мужчины. Это не Артем. Совершенно точно, не Артем! Артем должен ждать меня внизу, перед зданием «Меркурия». Значит, я пришла в бизнес-центр! Значит, я ходила на встречу с Вавиловым. Илья! Не могу…
Вспышка.
— Она открывает глаза! Вера, ты слышишь меня?
Я вижу, как из белизны выплывает и надвигается на меня лицо отчима. Он говорит что-то, но я уже не понимаю. Да и как понять такое? Мне надо знать, что с Ильей, а он произносит какие-то неважные слова, неважные междометия! Что же было до крика мужчины? И кто кричал? Да, до этого я стояла прямо перед инвалидным креслом и сверху вниз смотрела на склоненную лысоватую голову инвалида. Кресло стоит у маленького заборчика, шириной в один кирпич. Это крыша «Меркурия», а заборчик — ограждение крыши. Справа, далеко внизу шумит улица. Я жду вердикта инвалида. А Вавилов не торопился! Он скрупулезно, долго рассматривает камень, чертит на его гранях специальным карандашом. На чарующе, небывало гладкой поверхности «Безымянного» появляется четкая сплошная черта.
— Вот видишь, милашка, — говорит мне человек со змеиными глазами, — это «алмазный карандаш». На той подделке, что ты мне подсунула в прошлый раз, чернила сбились в капельки. Это означало, что ты пыталась меня кинуть, как лоха. Теперь ты исправляешься, милашка! Только поздно… — добавляет он, продолжая любоваться чистотой кристалла.
И вот тут-то происходит то самое страшное, что я никак не могу вспомнить. Будто память отказывается выдавать припрятанную информацию, боясь, что психика не выдержит такого удара. Надо вспомнить! Не могу…
Вспышка.
— Ну, прогнозы благоприятные… — раздается уверенный тенорок. — Леонид Ильич, просто надо проявить немного терпения. Вы же сами понимаете — огнестрельное ранение, задет позвоночник, кровопотеря, упущенное время. И все же, благоприятные прогнозы, благоприятные.
Удушающая белизна — это больничный потолок. Больше я ничего не вижу. От добродушного голоса хочется кричать. И я кричу:
— Где Илья?!
— Она захрипела! Срочно сюда…
Надо объяснить им, рассказать, что я не хриплю, я говорю! Не могу…
Вспышка.
— Надо было мне идти с ней! — это говорит Артем. В его голосе слышна досада: — вечно же влипает! Хорошо еще, что все кончилось так!
— Да уж, повезло нам с этим ремонтом! — поддерживает его Дорогой Леонид Ильич.
Какой еще ремонт? Ах да, в «Меркурии» проводился ремонт! Но везение-то в чем? Помню: «алмазный карандаш», а потом:
