– Так дело не пойдет, – обратилась она к Сатину. – Вы скрываете важную вещь, которая может пролить свет на смерть трех женщин. Почему?
– Я ничего не скрываю! – отрезал тот.
– Лукавите, Федор Петрович…
Он промолчал, упрямо глядя перед собой на сплетенные пальцы. Чтобы не постукивать ими, банкир сложил руки в замок.
Глория решила подойти с другой стороны.
– Вы женаты? – спросила она.
– Нет.
– В вашем возрасте обычно…
– Я не овца, чтобы подчиняться стадному инстинкту! – перебил он. – Связать свою жизнь с другим человеком можно только по большой любви… или по большой глупости. Я не дурак. Для постели найдется сколько угодно женщин, если вы об этом… Но жить под одной крышей с чужой бабой, – увольте.
Его прямота, граничащая с грубостью, как ни странно, импонировала Глории.
– Кем была для вас Полина?
Сатин засопел и покрылся красными пятнами.
– Кто нас подловил? – злобно сверкнул он глазами. – Какой-нибудь детектив-папарацци? Наподобие вас? Я бы ему с наслаждением переломал ноги!
– Вы чрезвычайно любезны…
– Мне начхать, нравлюсь я вам или нет, – без тени смущения парировал банкир. – Я согласился поговорить исключительно потому, что не желаю ссориться с Зубовым. У меня шкурный интерес, не скрою. Мы партнеры, как вам, вероятно, известно. На вашем снимке – эпизод, который не имел последствий. Но Валера этого не поймет. Он не в меру горяч, несдержан, а порой просто невменяем.
– Что значит «эпизод»?
– То и значит… Год назад я познакомился с Полиной. Без ведома Зубова, естественно. Начал ухаживать за ней. Тайно! Мы провели вместе несколько вечеров… Ну да, да! Наши отношения не были платоническими. Жемчужная оказалась довольно чувственной дамой, я увлекся ею… однако любовный угар быстро рассеялся. Как только я раскусил ее, моя страсть угасла.
– Раскусили?
– Видите ли… – Сатин откинулся на спинку кресла и закатил глаза. – Зубов придумал эту женщину. Он создал ее в своем воображении, изваял из мрамора своих иллюзий, как Пигмалион – Галатею. И возвел на пьедестал. Он думал, что любовь оживит эту статую, как по просьбе Пигмалиона Афродита оживила вышедшую из-под его резца скульптуру прекрасной девушки. Но мифы остаются мифами. А в жизни – другие реалии. Признаться, меня заворожила эта история. Зубов так носился с Полиной Жемчужной, что я…
– Захотели отведать плода с чужого дерева? – подсказала Глория.
Банкир, казалось, обрадовался. Он с готовностью ухватился за эту идею и принялся ее развивать.
– Вы правильно выразились! Запретный плод сладок. Весьма и весьма… Я сам не ожидал от себя такой прыти, такого любовного пыла. Я заразился от Зубова его иллюзорной страстью к актрисе. Начал молиться его богине и чуть не принес на чужой алтарь собственное сердце. Актриса меняла маску за маской, а я принимал ее игру за чистую монету.
– Заблуждения заразны, – кивнула Глория. – Вопрос в том, насколько вы поддались наваждению?
– Моя любовная лихорадка длилась месяц, не больше. Я быстро пошел на поправку.
– Что же вас исцелило, если не секрет?
– Лекарство простое: я заглянул в душу «богини» и… отрезвел. Полина была не той, за кого себя выдавала. Знаете, склонность к лицедейству – опаснейшая штука! Человеку неискушенному трудно отличить притворство от правды.
Сатин казался искренним. Но за этой нарочитой искренностью скрывалась недосказанность. Чем больше и охотнее он говорил, тем сильнее Глория сомневалась в его словах. Не то чтобы банкир лгал… скорее, он недоговаривал. Признавая очевидный факт, он вуалировал истинную подоплеку дела. И этой истинной подоплекой являлась отнюдь не страсть…
Возможно, он обхаживал Жемчужную в надежде с ее помощью добиться того, чего не мог заполучить иным путем. Он переоценил ее влияние на Зубова…
– Что вы пообещали Полине? – без обиняков спросила она. – Вечную любовь? Законный брак? Деньги?
Сатин при всем его хваленом самообладании не сумел скрыть изумления. Его брови дрогнули, подбородок отвис. Это секундное замешательство не укрылось ни от Глории, ни от Лаврова. Банкир взял себя в руки, но было поздно.
– Я сулил ей золотые горы… – не стал отрицать он. – Мне вдруг показалось, что, если она отвергнет мои чувства, все рухнет…
– Что именно рухнет?
Сатин сболтнул лишнее и озадаченно замолчал. Эта красивая, уверенная в себе дама провоцировала его… тонко, почти незаметно загоняя в расставленную ловушку.
– О, черт! Вы бьете прямо в цель…
– И не промахиваюсь, – подтвердила Глория.
Лавров переводил недоуменный взгляд с банкира на женщину и обратно, пытаясь разгадать их тактику.
Глория представила, какой сложный выбор встал перед Жемчужной, когда та познакомилась с Сатиным. Новый поклонник ничем не уступал Зубову, – ни по достатку и общественному положению, ни по внешним данным… Да, он не любил театр и не был одержим искусством, как Валерий Яковлевич. Зато он предложил ей руку, сердце и обеспеченное будущее. Она отдавала себе отчет, что все старания Зубова не сделают ее звездой первой величины… каковой в свое время являлась непревзойденная, несравненная Прасковья Жемчугова, окруженная романтическим ореолом любви и смерти. Больше всего Полина боялась не оправдать надежд своего покровителя и потерять его поддержку. Тогда придет конец ее сценической карьере и материальному благополучию… ее беззаботной жизни в столице. Раз за разом играя любовь на театральных подмостках, ей ничего не стоило сыграть любовь в реальной жизни. Разве жизнь – не тот же театр? И что есть реальность, как не очередная иллюзия, в которую все верят?
Полина перестала ощущать себя вне театра, перестала разделять свое бытие на две части – истинную и мнимую. Она перешла зыбкую грань между воображаемым и действительным. Перевоплощение стало привычкой, характером, судьбой…
Она сумела уверить себя, что любит Зубова всей душой и готова на любые жертвы ради него. Она усмиряла свою гордыню и прикидывалась той, которую он хотел в ней видеть. Она черпала вдохновение в мечтах о счастье, которое переживала на сцене… и которое ускользало от нее за порогом храма искусства…
И вот Полине попадается человек, который не связывает свои чувства к ней с артистическим талантом… и любит ее прежде всего как женщину, – не как певицу и актрису. Видит в ней ее самое, а не давно умершую Прасковью, не Офелию, не Джульетту, не Клеопатру…
И Полина решается пройти по канату над пропастью. У нет нее никаких гарантий, нет страховки… Каждый шаг может стать роковым. В чувствах Сатина ее прельщает новизна, острота, которую придает вожделению риск. Они оба рискуют. Зубов не простит измены ни ей, ни ему. Страсть на лезвии бритвы приобретает особый, неповторимый привкус крови и страха. Возможно, она воображает себя Дездемоной, которая – совсем не по Шекспиру – отдалась Яго… или Кармен, которая отдается тореадору, зная о неотвратимости ножа Хозе…
Темны лабиринты души, охваченной страстью. Еще темнее лабиринты опасных расчетов, где пожар плоти преграждает путь к спасению…
Пожалуй, Полина предпочла бы Зубову Сатина, если бы последний, разочарованный неутоленными ожиданиями, не отверг ее. Он обманулся в ней так же, как она обманулась в Зубове…
Полина оступилась, допустила ошибку… и на нее градом обрушиваются беды: разрыв с банкиром, шантаж Наримовой, неудачная беременность, аборт, предательство и шантаж Шанкиной, пророчество «горбатой вещуньи». При всем том ее преследует зависть товарок по ремеслу. Она мечется, словно загнанный зверь. А ведь надо потрясающе выглядеть, играть, блистать на сцене… поражать зрителей силой отчаяния и шквалом эмоций. Впрочем, какая игра? Актриса просто выплескивает наружу собственные страдания, которыми ей не с кем поделиться. Но облегчения не наступает. Узел затягивается все туже и туже. Она может разрубить этот узел одним ударом, – уйти из жизни. Вполне логично… обоснованно…
А Лихвицкая?.. А Бузеева?..
«Логика уводит тебя в сторону, – шепнул ей карлик. – Для того она и предназначена. Ты попалась…»
– Нет! – вырвалось у Глории.
Сатин замолчал и недовольно уставился на нее.
– Что «нет»? – не понял Лавров.
«О чем они говорили все это время? – спохватилась она. – Я прослушала!»
«Ты ничего не потеряла, – успокоил ее карлик. – Они толкли воду в ступе: занятие столь же почтенное, сколь и бесполезное…»
Между тем банкир воспринял ее неуместный возглас как должное.
– Разумеется, нет, – кивнул он. – Полине Жемчужной было далеко до божественной Прасковьи, которая очаровала и покорила графа Шереметева. Я обманулся в ней «благодаря» Зубову. Она оказалась меркантильной особой, готовой повыгоднее продать свое тело и свою пылкую чувственность. Мне хватило месяца, чтобы разглядеть всю фальшивую позолоту ее души и бедность ее внутреннего мира. В ней каждый жест, каждое движение лица, каждое слово были показными, – заимствованными из тех пьес, где она играла. Надо быть слепцом, чтобы не понять этого. Смазливые черты, стройная фигурка, длинные ножки – вот вам и образ «вечной возлюбленной».
