– Милицию вызвали, сейчас приедут, – заверил Валерьян Юрьевич, потом повернулся к Галине, взял ее за руку. – Ждем Берегового. Твой отец в полном порядке, нам не велит идти к нему.
– Что там было?
– Узнаем.
Сумерки сгущались, но в салоне свет Валерьян Юрьевич не включил, чтоб не стать мишенью. Перебирая пальцы Галины, он гадал, кому и зачем понадобилось стрелять в Панасоника, если, конечно, тот не ошибся. За выстрел можно принять любой громкий хлопок, тем не менее спокойствия эта мысль не прибавляла.
Когда Береговой осмотрел кабинет и понял, что в Панасоника действительно стреляли, он вызвал криминалиста – пули его дело. А сам опрашивал свидетелей, в первую очередь сторожа, который был напуган не меньше Панасоника:
– Я телик смотрел. Слышу – стреляют, выстрел ни с чем не спутаешь. Думал, палят по лисице. У нас же здесь недалеко утки, лисы повадились на ферму. Потом думаю себе: выстрел из охотничьего ружья совсем другой, громче, а тут – пах! Коротко так... Ну, я выглянул на улицу. Слышу – мотор ревет. Я на звук побежал, чтоб посмотреть, кто здесь ездит. Из-за угла вижу – машина с хозяйства выезжает. Потом вернулся, зашел в кабинет Валерьяна Юрьевича...
– Что за машина была, чья? – спросил Береговой.
– Легковая, – замялся сторож. – Не разглядел чья.
По его вороватым взглядам, которые он кидал на Валерьяна Юрьевича, полагая, что их никто не замечает, Береговой понял: врет, знает машину. Сторож обязательно доложит хозяину, чью машину видел в час, когда в хозяйстве нет посторонних, да и работников раз-два и обчелся, не упустить бы этот момент. При всем при том выстрелы явились буквально подарком, подтвердив, что заговор родился в семье Валерьяна Юрьевича. Ну а кому еще нужно убрать с дороги Панасоника, сломавшего все планы заказчика? У детей Валерьяна Юрьевича возникли огромные проблемы, непреодолимые. С другой стороны, очень глупый поступок, прямо сказать, невежественный, ибо указывает на семью. Либо товарищ очень торопится, оттого потерял чувство страха, либо дурак набитый, либо он уже по уши в дерьме, у него нет иного выхода, кроме как довести до конца начатое.
– Валерьян Юрьевич, – подошел к нему следователь. – А у вас хозяйство хорошо охраняется, на въезде есть люди?
– Нет. Вы попробуйте объехать нашу площадь, всюду охрану не поставишь, да и огородить невозможно. На ферме дежурит сторож, в этом здании есть сторож, ну, на участках по сторожу, бассейн закрывается.
– А как дело обстоит с воровством? Рыбку не ловят граждане?
– Ловят, как же без этого. И мы ловим. Рыбу забираем, заявляем в милицию, составляем протоколы.
– Кстати, о воровстве, – осенило Берегового. – Вы давно проверяли показатели? Ну, сверяли, сколько рыбы должно быть продано, есть ли недостачи? Я, конечно, в этом ничего не смыслю, но что-то подобное должно быть и у вас. Или в вашем хозяйстве полное доверие и сплошной ажур?
– Безусловно, учет ведется, делаем сверку, как на любом предприятии, но она же приблизительная.
– Что значит – приблизительная?
– При той же транспортировке живой рыбы какая-то часть товара портится, рыба, случается, болеет и в прудах, мы лечим... да много всяких нюансов, все не перечислишь. Пять-восемь процентов потерь, иногда больше, обеспечено, это закон пищевой промышленности.
Вот где, возможно, собака зарыта – в потерях. А если потери значительно превышают запланированные проценты? Если некто работает «налево», проще – ворует? И наворовал, пользуясь доверием Валерьяна Юрьевича, столько, что боится разоблачения? Это ведь тоже норма в преступной среде. Возможно, здесь все чисто, но проверить не помешает.
– Валерьян Юрьевич, вы не будет возражать, если я пришлю двух профессионалов, чтоб разобрались в ваших потерях? Они и рабочих поспрашивают, бухгалтерию прочешут, глядишь – откроется нечто неожиданное?
– Воровство, думаете? – догадался Валерьян Юрьевич. Он хоть и Кувалда, а понял, что следователь копает глубже воровства. – Я, Константин Михайлович, вышел на тот уровень, когда лично мне уже незачем скрывать доходы. Давайте ваших профессионалов. Скажите, премию выдам немалую, если найдут вора.
– Заметано, – улыбнулся Береговой.
Он отошел к шкафу, поймавшему пулю, заметив, как сторож делает знаки шефу. Как только они вышли в коридор, Береговой, якобы осматривая кабинет, в котором находились Галина с отцом, добрался до двери и приоткрыл ее. Повезло, он услышал шепот Валерьяна Юрьевича:
– Точно? Ты не ошибся?
– Нет, я ж его машину знаю, – свистящим шепотом докладывал сторож. – Мирон, Валерьян Юрьевич, Мирон.
– Ты его видел за рулем?
– Так уже смеркалось, кто за рулем, я не рассмотрел, но машину узнал.
– Ты вот что... помалкивай, ладно? И обо мне никому ни слова.
– Могила! Валерьян Юрьевич, я ж для вас...
Береговой усмехнулся: папа покрывает сыновей. Или отказывается верить в их подлость, или отцовские чувства взяли верх, поэтому не хочет сдавать детишек. Но ситуация уже не зависит от него.
Приехал криминалист, занялся пулями. Он вычислил, откуда стреляли. Выяснив, как повел себя Панасоник, который упал после второго выстрела на пол, подал ценную идею. Короче, по его совету нового «дирехтора» увезли на «Скорой» в больницу, а распространить слух, будто Панасоника смертельно ранили, взялся сторож, одновременно давший клятву держать язык за зубами. Разумеется, в больнице, если у докторов справятся о здоровье Панасоника, будут говорить, что положение безнадежно. Такому повороту «раненый» не обрадовался, у него же бражка подошла, пора продукт изготовлять, обещал из собственного дома, казавшегося ему надежной защитой, ни шагу не делать, но упрямца убедили отдохнуть в больнице.
Словно юноша, влюбившийся первый раз, Валерьян Юрьевич целовал Галину с упоением, на какое, думал, уже не способен. Впрочем, он на самом деле чувствовал себя юнцом, у которого в избытке энергии и сил, длинная жизнь впереди, полно надежд и планов, исчез страх начинать все сначала. Почувствовав страх смерти, он каждый час проживал смачно, мечтал: когда освободится из вынужденного плена, так и продолжит жить. В такие минуты время не замечаешь, оно проносится быстрее, чем обычно. Не успел Валерьян Юрьевич насладиться полной свободой, когда не надо шептать, следить, чтоб не слишком софа скрипела, прислушиваться к храпу Панасоника, как наступил рассвет.
– Эх, Галка, Галка... – сжимая ее ручищами, счастливо произнес Валерьян Юрьевич, она только ойкнула:
– Задушишь, бешеный.
– И задушу, если откажешь мне.
– Да отказа ты как раз не получаешь, замучил.
– Я не про то. Замуж пойдешь за меня?
– Ты не развелся.
– Пф! В два счета разведусь, дай только срок. А пока суд да дело, переселишься ко мне сразу же, дом у меня... нам хорошо там будет, обещаю.
Галина приподнялась, в ее глазах искрились смешинки:
– Не врешь?
– Зуб даю.
– А я соглашусь. Вот будет смеху.
– Какой смех? Почему?
– Валерьян Юрьевич вместо молодой жены взял старую бабу. Смешно.
– Смешно было, когда я, дурак старый, женился на Светке. Назло детям женился, чтоб позлить их, а сделал себе хуже.
– И меня берешь, чтобы злить их?
– Нет, – протянул Валерьян Юрьевич. – Тебя беру потому, что... оладьи мне твои нравятся. И вареники.
Галину накрыл приступ хохота, она откинулась на подушку и никак в себя не могла прийти.
– И нравится, что ты хохотушка, – дополнил он, одеваясь.
– Куда ты? – всполошилась Галина.
– Я... я сейчас.
Валерьян Юрьевич нарвал у соседей цветов – очень уж хотелось сделать приятное Галине, вернулся и положил на ее колени букет.
– Где взял? – рассмеявшись, спросила Галина.
– За забором.
– Украл? У соседей?
– Просто сорвал. Потом отдам деньги...
Галина обхватила руками его шею, при этом смеялась, смеялась, как ненормальная. Даже когда Валерьян Юрьевич целовал ее в губы, она продолжала смеяться. Веселая.
Гаррик долго караулил Валерьяна Юрьевича, но вчера тот поздно приехал, не удалось его сфотографировать. Мобильник вечером и ночью дает вспышку, как отключить ее, да и отключается ли она, Гаррик не знал. А спозаранок он караулил Валерьяна Юрьевича, притаившись за кустами и держа в поле зрения входную дверь. Дождался. Сделал несколько снимков и во флигель пошел досыпать. Кинув на Дрозда презрительный взгляд, Гаррик улегся на кровать, сон не шел, он думал о напарнике. Дрозда было трудно узнать, раньше он тоже особой храбростью не отличался, а теперь шороха за окном стал пугаться. Гаррик спрашивал, мол, у тебя случайно не сносит башню, чего трясешься? А он: уедем да уедем. Гаррик убеждал напарника: здесь их ни один легавый не найдет, помогало мало, главное, Дрозд не говорил о причинах своей придурковатости.
Кстати, Гаррик был недалек от истины, Дрозд, никогда не живший в деревне, действительно пугался шорохов. То ему чудилось, будто за ним наблюдают, то куст казался призраком с человеческими очертаниями, потому один оставаться Дрозд не любил, особенно вечером. А вчера, дожидаясь Гаррика, вышел покурить в сад, от флигеля далеко не отошел, жутко выла собака, тишина давила на уши. И вдруг в чаще он увидел светящиеся глаза. Дрозд шарахнулся назад, врезался в стену флигеля, от ужаса замер, так как светящиеся глаза приближались... Потом разглядел кошку, прошмыгнувшую, как тень, бесшумно. Всего-то кошка, но в его преломленном сознании она показалась дьяволом, Дрозд понятия не имел, что, когда электрический свет попадает на кошкину мордочку, глаза ее светятся. А поделиться страхами с Гарриком, который поднимет его на смех, не хотел. Под впечатлением он долго не засыпал, сон сморил Дрозда на рассвете.
