Очнулась она в своей машине, на заднем сиденье. За рулем сидел незнакомый кавказец. Мертвая собака лежала на полу. Анжела не могла говорить, тихо простонала, и человек за рулем произнес, не оборачиваясь:
- Я оставлю тебя в твоем дворе. Приедет "скорая". Ты скажешь, что это сделали трое неизвестных пацанов. Если скажешь что-то другое, тебе не жить. А будешь умницей, Шамиль поможет, оплатит лечение. Ты все поняла?
Анжела поняла. И сделала так, как было приказано. Правда, позволила себе одну мелочь. Когда немного пришла в себя, отправила факс в кипрский банк, сообщила, что у нее украли кредитную карточку и она просит поменять кодовый номер.
Дело было в том, что после открытия счета Шамиль забрал у нее карточку и маленький запечатанный конвертик с номером. Она не могла снять ни копейки с этого счета, а он мог через банкомат в любой точке мира получить любую сумму.
Через десять дней она достала из почтового ящика плотный конверт, в котором лежала золотая "Виза", а еще через неделю ей отдельно прислали конвертик с новым кодом. Она накрепко запомнила четыре цифры кода, конвертик сожгла в пепельнице, а карточку спрятала за платяным шкафом, в щели под плинтусом.
Шамиль не сразу оплатил лечение. Сначала он исчез на полтора месяца. Потом появился, позвонил ей, стал просить прощения и через очередного маленького человечка в кепке передал продюсеру сумму на лечение в клинике пластической хирургии. О том, что она сделала с испанским счетом, он пока не знал.
Анжела смотрела в потолок. По потолку двигались бледные блики от огней далеких ночных автомобилей. Она думала о том, что с новым лицом она начнет все с начала. Уже без Шамиля. У нее хватит сил. В конце концов это просто очередной вопрос в бесконечном интервью, которое ведет с ней жизнь. На все предыдущие она отвечала блестяще. Ответит и на этот.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Майору Логинову приснилась Юлия Николаевна. Они вдвоем шли по мокрому гравию. Кусок пространства, огороженный высоким забором с колючкой, был заполнен теплым мягким туманом. Бледное солнце скользило за голыми деревьями. Все тонуло в тумане, как будто плеснули воды на лист бумаги, на плоский акварельный пейзаж. Только Юлия Николаевна оставалась отчетливой, и хотелось прикоснуться к ней как к единственной реальности. Но он не мог. У него не было рук. У него вообще ничего было. Он, как человек-невидимка из романа Уэллса, состоял из пустоты, обмотанной бинтами.
Утром пришла медсестра Катя, принесла завтрак. Чай с молоком, геркулесовую кашу, йогурт. Сергей принялся за еду, Катя уселась на стул напротив. Вопреки обыкновению, она сидела молча. Глаза ее таинственно блестели.
Когда он допивал чай, она поднялась и встала над ним, загадочно улыбаясь.
- Наелся? - спросила она и отодвинула столик.
- Да, спасибо,- кивнул Сергей. Из кармана халата она достала маникюрные ножницы, с ловкостью фокусника разрезала бинт на затылке и сняла повязку.
- Только, пожалуйста, не падай в обморок, - быстро произнесла она и протянула ему небольшое круглое зеркало.
В первый момент ему показалось, что вместо лица у него сине-розовая подгнившая картофелина. Зрелище было отвратительное.
- Ну что скажешь? - спросила Катя и посмотрела него так, словно преподнесла ему какой-то потрясающий подарок, дорогой и совершенно незаслуженный.
- Если бы я был женщиной, то, наверное, сейчас умер от разрыва сердца, ответил Сергей и бросил зеркало на койку.
- Погоди, ты ничего не понял, это все заживет очень скоро, сойдут отеки. Ты обрати внимание, какой у тебя стал правильный, мужественный нос. А уши? Ты же был лопоухий и, наверное, поэтому не женился до тридцати шести лет.
- Вот оно что, у вас тут, оказывается, подпольная брачная контора. Так бы сразу и сказали, - Сергей отвернулся и уставился в окно.
- Не валяй дурака, - рассердилась Катя, - ты же отлично знаешь, что скоро будешь выглядеть совершенно нормально. Никаких рубцов не останется. Доктор, которая тебя оперировала, классный специалист. Возьми зеркало. Посмотри, какая тонкая работа!
- Да, - кивнул он, продолжая глядеть в окно. Я оценил. Я в восторге. Выйди, пожалуйста. Мне надо побыть одному.
- Как скажешь, - она обиженно поджала губы, - но только учти, скоро явится ее светлость Юлия Николаевна. Мне-то все равно, понравилась тебе ее работа или нет. А мадам доктор может и обидеться. Она очень старалась.
- Почему же в такой ответственный момент ее нет с нами? - спросил он, рефлекторно искривил в усмешке то, что должно быть губами, почувствовал неприятное натяжение кожи и тут же представил, как безобразно это выглядит со стороны.
- Ну мало ли, вдруг ты неадекватно среагируешь? А так к ее приезду первый шок будет позади. Ты налюбуешься собой, успокоишься и встретишь мадам без агрессии.
- Как у вас здесь, однако, берегут нервную систему доктора, - проворчал он.
- A y нас вообще к людям относятся бережно и уважительно. Особенно к профессионалам. Юлия Николаевна классный хирург. Если бы у меня были проблемы с внешностью, я обратилась бы только к ней, - Катя сделала умное, серьезное лицо, - а ты, между прочим, ведешь себя как капризная баба. Все тебе не так.
- Ладно, иди!- зло рявкнул Сергей. Оставшись один, он взял зеркало и повернулся к свету. Лицо было покрыто рубцами, оставалось отечным, но уже проглядывали, определялись черты. Из зеркала глядел незнакомый человек. Даже глаза стали чужими. Они потемнели и налились тоской, из серых сделались почти черными. Сергей сразу, с первого взгляда, возненавидел это лицо. Какая разница, будет оно красиво или безобразно, когда сойдут отеки и заживут швы? Чужое лицо сулило ему абсолютное, глухое одиночество на всю оставшуюся жизнь. Оказывается, Юлия Николаевна не мудрствовала, слепила нечто правильное, абсолютно пропорциональное и стандартное, с квадратным подбородком, прямым носом, жестким тонким ртом и аккуратными ушами.
У настоящего Логинова был широкий вздернутый нос, полные губы. Большие тонкие уши при ярком солнце отсвечивали нежно-розовым огнем. Волосы на голове обрили еще давно, когда он попал сюда, и теперь вместо прежних мягких, рыжеватых, вьющихся, отрастал седой жесткий ежик.
Он вдруг с удивлением понял, как на самом деле любил свое неправильное лицо. Ни к чему так страшно не привыкаешь, как к самому себе.
Настоящий некрасивый Логинов глядел на отличную, красивую работу хирурга-пластика с тоской и отвращением, и стоило отложить зеркало, новое лицо тут же забывалось. Вероятно, так было задумано. Можно сто раз встретить эту физиономию в толпе и не узнать. Никто теперь его не узнает. Никогда.
"А мама?" - спросил кто-то внутри него незнакомым отрешенным голосом.
Ничего уже не болело. Чесались швы. Впервые он разрешил себе вспомнить тонкую стопку фотографий, которые видел в кабинете полковника Райского. Худенькая строгая старушка в гробу, такая же чужая, как его нынешнее лицо. Он не верил, что его мамы больше нет. Он мог себе это позволить, потому что его самого тоже нет. В госпитале при секретном центре ФСБ вернули с того света, соскребли со стенок, собрали по кусочкам кого-то другого.
* * *
Наталья Марковна Герасимова вошла в квартиру сына, аккуратно повесила плащ на плечики и несколько минут просто сидела на скамейке в прихожей, отдыхала.
У квартиры был нежилой вид. Наверное, потому, что Стас давно не ночевал здесь.
Зазвонил телефон.
- Ладно, нечего рассиживаться, - вздохнула Наталья Марковна и тяжело поднялась. Дел было много, а времени и сил мало. Она хотела собрать кое-какие вещи сына. Через три дня они всей семьей улетали в Грецию.
В трубке молчали. Она решила, что сейчас перезвонят, подождала немного, но повторного звонка не последовало.
"Как неприятно, наверное, кто-то проверяет, дома ли Стас. Обязательно надо будет потом поставить определитель. Володя всегда говорил..."
Она не успела вспомнить, что по этому поводу говорил муж, и застыла на пороге спальни, уставившись на большую кровать.
Стас с детства был приучен аккуратно, по-солдатски убирать свою постель. Вокруг него мог царить любой беспорядок, но постель всегда была застелена гладко, красиво, без единой складочки. Наталья Марковна знала, что сын ее каждое утро делает это автоматически, так же, как умывается и чистит зубы. То, что она увидела, вызвало у нее озноб и тесную глухую боль в груди.
Голый матрац. Две подушки, одна на полу, другая на стуле. Ее любимое итальянское покрывало исчезло. В белоснежном тугом матраце зияла омерзительная дыра, грязно-коричневая по краям. Наталье Марковне показалось, что дыра - след пули. В Стаса стреляли, когда он спал.
У нее не было сил объяснить себе, что это полнейший бред, потому что Стас давно не ночевал здесь, к тому же на матраце нет следов крови, а сын, живой и невредимый, находится сейчас у них дома, на Смоленской. Опасаясь очередного приступа астмы, она еле дошла до прихожей, дрожащими руками достала из сумки баллончик с вентолином, прыснула в рот и заметалась по квартире, пытаясь найти покрывало, но не нашла.
