Главная новость опять узналась случайно, от того же Кузнецова: Сулема переезжает в хоспис.
– У нас их нет, – ответил Юрай.
– У нас нет, а у них есть. У богатых. Это какой-то частный, закрытый госпиталь с часовней и кармелитками.
– Это еще что?
– Ну, это я, чтоб красивей сказать… Тем более, я понятия не имею, как называются наши прислуживающие от имени Бога голубицы. Страсть как хочу на это посмотреть. Учти, Юрай! Я верю в безграничность и всепроникновенность плотского греха, потому как люблю его сам и очень.
– Адрес хосписа ты знаешь?
– Узнаем! – небрежно махнул Валька. – Сулема еще сама толком не знает.
* * *
У Егора-Егори дым стоял не коромыслом – много круче и сильнее, чем раньше. Но сам Егор был трезв, собран и как-то сразу, с пол-оборота, понял, чего хочет Юрай.
– Мне бы только знать заранее, – ответил он. – У нас сейчас дела нет, видишь – гуляем, но всегда лучше знать заранее.
– Я попробую, – ответил Юрай. – Но тут могут возникнуть неожиданности. Вернее, тут только неожиданности и могут быть.
Он попросил Кузнецова узнать между делом, когда Сулема будет уезжать в хоспис, но Кузнецов сказал, что у него сейчас другой интерес – женщина из банка.
– Ты же знаешь, я все пробую на вкус. У меня не было женщины из банка. Это звучит по-новому. Еще я хочу дилера и киллера.
– Но киллер-то тебе зачем?
– А кто это?
– Убийца.
– Хорошо, что сказал. Тогда киллера не надо. А визажист – это прилично?
Ну что возьмешь с Вальки Кузнецова, если у него к чему-то интерес есть, а к чему-то нет. Хрен возьмешь.
Юрай пошел к Сулеме сам. Странно, но встретила она его спокойно, сказала, что через неделю уезжает в хоспис, что ей это даже нравится, «эдакое нечто».
– Я буду крутить там романы направо и налево, – сказала она. – Так и знай.
Болтали про то и се, про ее комнату, в которой по проекту будущего хозяина будет буфетная.
– Как в старых английских романах: мажордом в отсутствие хозяев тайком потягивает джин из хрустальных рюмок.
Юрай не мог понять, что его беспокоит. Ну ладно, больной вид Сулемы. Это он уже видел. Проткнувшая стену дрель, тоже не повод для беспокойства, если комнат графини и Раисы Соломоновны уже нет вообще, а есть огромный холл с эркерами там, где у старух были заставленные банками подоконники. Юрай так и ушел с ощущением непонятного беспокойства, и только на улице до него дошло: Сулема уезжает не через неделю, а сегодня. Возле ее двери стояли «козлы», и парень, поставивший их, объяснял молодому пацану, какая стена несущая, а где совковая времянка. «В той комнате завтра все поймешь», – кивнул он на комнату Сулемы. Но ведь разговор этот Юрай услышал потом, после ухода, а было еще что-то в самой Сулеме, что встревожило раньше. Выражение глаз. В них были серьезность и напряжение. Но ведь не в санаторий едет девушка. Естественно, напряжение. Но вот боли не было, печали – тоже не было, а натянутая струна, можно сказать, звучала. Это ощущение годилось Нелке, не Сулеме… Ну не тот она человек, чтобы натягиваться и ждать, когда лопнет. Сулема – человек нетерпеливый, не ждущий, нервный. Она все рвет сразу, а тут ждет и терпит, терпит и ждет.
Из автомата Юрай позвонил Егору и попросил приехать к дому Сулемы. Они встали прямо напротив подъезда. Роскошная машина не может и не должна прятаться в кустах. Она по происхождению должна торчать на виду. Юрай сидел в глубине, натянув до самых глаз вязаную шапчонку. Егор же разгуливал, как человек свободный, знаменитый и имеющий всех входящих и выходящих в виду.
Вздыбленный на высоких колесах пикапчик приехал уже затемно. Егор устал, лежал в машине и тихо выл какие-то мелодии, странно соответствующие моменту.
– Изготовьсь! – тихо сказал Юрай. – По-моему, это то, что мы ждем.
– Ну и славненько, – ответил Егор, бесшумно включая машину, – а то я притомился.
Сулема вышла в сопровождении четверых мужчин. Один из них нес чемодан, другой обнимал Сулему за плечи.
– За ними, – сказал Юрай, – и да поможет нам Бог.
Через какое-то время Юрай решил, что они едут к дому на взгорке. Но пикап проскочил автобусную остановку, на которой недавно выходил Юрай, и мчался дальше. Ехали уже сорок минут. С боковой дороги на шоссе выползла дребезжащая «Скорая» и на какое-то время разделила их с пикапом.
– Вот старая дура, – ругнулся Юрай.
– Обойти? – спросил Егор.
– Пока не надо. Может, это даже лучше, что она нас прикрывает, она все равно свернет когда-нибудь. Это колесо до Рязани не доедет.
– Не скажи, – заметил Егор. – Она и дребезжит, и шатается, но мотор у нее новый и сильный. Машина придуряется старой, это фокусы для дураков.
Пикап свернул на проселочную, впереди темнел лес, а где еще и быть хоспису? «Скорая» поехала дальше, и тут Юрай понял, что ситуация у них безнадежная. Вот они сейчас тоже свернут на дорогу, и станет ясно, очевидно: они едут следом. Четверо хорошо подготовленных парней остановят свою машину, выйдут и подождут их с Егором. «Вам куда, ребята?» – спросят они. «Да мы тут хоспис ищем». – «Хоспис? А що це таке?»
Ну, в общем, придумывать разговоры – дело для Юрая плевое, главное, что свернуть они свернули, а пикап метров через двести как в воду канул.
Дорога в лесу превратилась в обычную лесную тропу, ни слева, ни справа никаких поворотов не было, вокруг стоял мощный лес и впускал в себя только индивидуальных проходимцев.
– Е-мое! – ругался Егор. – Обвели, как малолеток. Куда они девались?
– Тут где-то секрет, – сказал Юрай. – Ты оставайся возле машины, а я мордой потыкаюсь в природу.
– Пустое дело, сынок, – ответил Егор.
– А я думаю иначе… Они тут исчезли, они тут и объявятся. Нам надо схорониться и ждать. Таких потайных дорог не бывает много. Надо только сообразить, как встать правильно, чтоб не попасться им на глаза сразу.
Но соображение не срабатывало. Сосны, кусты, трава – все было без секрета, все было естественным и живым.
– Я отгоню машину вбок, – сказал Егор. – Вот за ту бузину.
И он исчез за деревьями, и стало почему-то очень тихо. В общем-то, шумно и не было, какой шум вечером в лесу? Но тут тишина нависла тяжелая, вязкая. Она легла на плечи, она сдавила руки и ноги, она охватила горло. Юрай понял, что так хитро придуривается его страх, потому что четверо спокойных и сильных вышли из глубины земли и один из них сказал красивым баритоном:
– У нее просто сверхчутье. Как она его вычислила?
Последнее, что видел Юрай – это вздыбившуюся землю и тяжелые каменные ступени, ведущие вниз, к издававшемуся в глубине стону.
«Образ ада, – подумал он. – Кто-то мне говорил эти слова…» Хотелось вспомнить, и еще хотелось крикнуть Егору, предупредить… И он это сделал, а может, ему казалось, что сделал, ведь баритонистое «Выруби его» было раньше? Или одновременно? Или все-таки позже?
Для Юрая это уже не имело значения.
Он так и не узнал, как на плечи этим, вышедшим из земли, откуда-то сверху прыгнули тоже не слабые ребята, как, дребезжа старым кузовом, подъехала к нему та самая знакомая «Скорая» и много других машин. Он так и не увидел, как из подземелья, оставшегося от не пригодившегося в хозяйстве потайного входа в метро, выходили старые грязные люди. Графиня почти несла на себе потерявшего разум Степана Петровича, который выл по-собачьи, спрятав голову в авоську. Люди шли слепо, и тот, кто упал, оставался лежать.
Это не имело значения для безумных стариков. Они так и не узнали, что прошли по лицу Лидии Алексеевны Муратовой, которая была сбита с ног не ими, – куда им, слабым, – а враз возникшей и повисшей над адом луной. Луна подмигивала, плавилась, исходила паром. Сволочь глумилась над ней, и у нее было имя – Юрай. Она только что послала за ним людей, она знала, что он едет за этой больной проституткой. Где же они, где? Почему не идут добры молодцы, а она тут лежит. Так некрасиво и неудобно.
Луна же – кокетница – просто зашлась от любопытства, зависнув над подземельем, которое сошло с ума, давя грудь, живот, лицо женщине с перекрученным желтым шарфом на лице. Будучи сама желтой, луна сочувствовала шарфу, люди же давно не вызывали у нее ни сочувствия, ни удивления. «Дичают», – думала она спокойно. На ее веку так уже бывало не раз.
* * *
Милицейская машина на всей мощи мчалась в Москву, и пожилой генерал, держа в руках безжизненную ладонь Сулемы, все повторял: «Спасибо вам. Спасибо». И добавил, когда они въехали во двор Каширки: «Вас будет оперировать лучший хирург. У вас все будет хорошо».
Сулема же молчала. Она думала, что позвонит завтра Юраю и Нелке, она вела с ними себя как скотина.
Егор же ехал за «Скорой», которая увозила Юрая. До него никому не было дела, его музыкальная известность была тут как бы и ни к чему, здесь творились другие дела, посильнее, чем этот придурошный Фауст у этого долгожителя Гете. Пихнуть бы умника на часок сюда, к старым детям подземелья… Каково бы ему было? Зачем, зачем он, идиот, пошел отгонять машину? Проклятая е…ная железка, он о ней только думал больше, а потерял человека. Ну и как теперь жить, как вообще жить со знанием всего увиденного?
