«Должен? — спросил себя капитан. — Почему должен? Опять пресловутые правила игры… Но ведь сыграть можно и по-иному. Довести Викторию до крыльца, попрощаться, поймать у вокзала такси и уехать в Межрейсовый дом моряков, а там выпить с Ваней Иконьевым чаю и завалиться спать. Василий, конечно, меня не поймет, меня вообще никто не поймет, сейчас я сам себя не понимаю… Должен… Ишь ты!»
Он вспомнил вдруг, как ровно сутки тому назад шел по ночной улице Калининграда с теми двумя, как ловил для них машину и смотрел вслед удаляющимся от него красным огонькам. Они ехали к себе домой. Галка и Станислав Решевский. А у него не было тогда дома. Тогда… Сейчас все изменилось. Перед ним замаячила возможность задавить одиночество близостью с этой женщиной, она введет капитана в свой дом, тот станет прибежищем и для него.
— Нам налево, ваш путь, друзья, совсем наоборот, — дурашливо пропел Мокичев. — До связи, капитан! Вика знает, где нас найти… Аривидерчи, Рома! Гудбай, Вика!
Васька подхватил Соню под руку, и вскоре они исчезли в темноте аллеи.
Капитан стоял неподвижно. Пауза затягивалась, Волков чувствовал себя крайне неловко, надо было предпринимать нечто, и капитан исполнился благодарности к Вике, когда она не то чтобы робко, а скорее нерешительно тронула его за рукав и полувопросительно сказала:
— Пошли?..
От чашки кофе Волков отказался. Уж очень показалось ему это традиционным, книжным, что ли. Сколько раз он читал и видел в кино, когда мужчину так спрашивают или чаще он сам набивается на чашку кофе. Дескать, не зайдешь ли… Или, иначе, когда женщина колеблется, ее подготавливают просьбой: не угостишь ли чашкой кофе… Неужели современное человечество не в состоянии придумать десяток-другой новых приемов?
Квартира была однокомнатной.
— Кофе выпьешь? — спросила женщина капитана. — Нет… Тогда посиди на кухне, пока я постель приготовлю…
Проговорила она эту фразу спокойно, буднично, и сначала Волков криво усмехнулся, подумал: «Привычное дело».
— Курить можно? — спросил он.
— Конечно, кури, — отозвалась из комнаты Вика. — Форточка на кухне открыта, а потом я и балкон раскрою…
Волков закурил, и усмешка с лица его исчезла. «А что, — подумал капитан, — в этом есть нечто… Сексуальная революция, говорят. Дело вовсе не в терминологии. В наш век небывалых коммуникабельных возможностей люди как никогда разобщены духовно. Можно всю жизнь встречать соседа, который живет за дверью напротив, и не знать, как его зовут. Телефон, телеграф, телевизор, теле, теле… Черт бы их побрал! Таинство секса… Оно отнюдь не исчезает, если мы сегодня, не сговариваясь, решим, что спать будем вместе. Я против нудизма, но и в пуританство впадать без нужды не годится. Все должно быть естественным. Уже в этом оправдание, в естественности. Опасна только пошлость. Если нас потянуло друг к другу… Но ведь она знала, что ее ждет некий мужчина, и шла в ресторан, зная… Ну и что? Если б я не показался ей, то и вела бы себя по-другому еще там, за столом. И не был бы я сейчас в этой квартире, мчался на такси в Калининград. Правильно говорят, что не мы выбираем женщину, а женщина выбирает нас…»
— Иди сюда, Игорь, — позвала капитана Вика. — Раздевайся и ложись…
Волков поднялся с табурета, загасил сигарету в пепельнице и медленно-медленно двинулся в комнату. Вика встретила его в дверях, она была все еще одета, посторонилась, ласково улыбнувшись.
— Иди-иди, — проговорила Вика, — раздевайся и ложись. А я сейчас…
Капитан лежал на спине, слышал шум воды в ванне и разглядывал разноцветную тишину. Он старался ни о чем не думать, но в голову настойчиво приходили воспоминания о том вечере, что был вчера, и звучали слова песни, которую заказал для него Васька Мокичев.
«На сто километров тайга, где водятся дикие звери, — беззвучно шептал капитан, — машины не ходят сюда… Сойдешь поневоле с ума… Возврата отсюда уж нету… Возврата отсюда…»
Стих шум воды в ванне, и у Волкова перехватило дыхание. Прошло еще несколько мгновений, распахнулась дверь, свет проник в комнату, где лежал капитан, и капитан закрыл глаза.
Щелкнул выключатель. Волков осторожно подвинулся к стене. Сердце у него колотилось, во рту пересохло, а слова песни не оставляли сознания, и капитан все повторял и повторял: «Машины не ходят сюда, идут, спотыкаясь, олени…»
— Заждался, поди, — шепнула женщина капитану на ухо, когда, сбросив халат, она приподняла край одеяла, ловко юркнула под него, прижалась прохладным телом и тихонько опустила голову рядом на подушку.
Она осторожно просунула руку между легким одеялом и туловищем Волкова, опустила на его ребра и легонько прижала ладонью.
Капитан резко повернулся на левый бок и, обхватив женщину руками, изо всех сил прижал ее к себе.
А потом ему стало нестерпимо стыдно…
Еще находясь в колонии, Волков размышлял над тем, как после выхода на волю у него произойдет с женщиной это. В первый год пребывания там Игорь Волков ждал свидания с Галкой в гостинице. Ему полагалось трое полных суток общаться с женой, семьдесят два часа торопливых и судорожных утех в специальной гостинице, размещенной за оградой, в зоне.
И не было дня, в котором бы капитан не проходил мимо этого пристанища для дозволенной сверху любви. Бросая на приземистое строение нетерпеливые взгляды и подавляя возникшее вдруг смущение, Волков прикидывал, в какой из восьми имевшихся там комнат они с Галкой встретятся.
Но этого не случилось. Когда миновало растянувшееся мгновенье, ударившее по сердцу телеграфными строчками, Игорь Волков вовсе перестал думать о возвращении к той жизни, которую оставил по другую сторону зоны, обо всем, что связано было с прошлым.
Признаться, женщины и не занимали прежде особого места в его жизни. Женился Волков рано и довольно скоро забыл о тех мимолетных встречах и связях, что случались в курсантские годы. Капитан любил одну Галку, и только Галку. Волкову и в голову не приходило, что место ее, пусть на время, на одну только ночь, может занять другая женщина.
Конечно, во время длительного рейса на Волкова, как и на всех остальных мужчин экипажа, наваливалось порой нестерпимое желание. Но у капитана не было оно абстрактной потребностью женщины вообще. Он думал о Галке, о предстоящих встречах с нею, усилием воли переключал сознание на иные грани отношений с женой, старался не распалять собственное воображение и довольно сурово обрывал тех, кто любил травить в кают-компании сальные анекдоты.
При этом Игорь Волков хорошо знал, как постоянное воздержание, на которое обречены рыбаки, многонедельные скитания их в океане отнимают немалую часть мужских достоинств. Это проявлялось и в полунамеках тех, кто плавал по двадцать и больше лет, и в сплетнях, густо населявших портовый город, о разладах в той или иной рыбацкой семье. Наконец, сам Волков познакомился однажды с выводами авторитетной комиссии медиков, они ходили с рыбаками в рейсы по заданию Тралфлота.
Врачи признавали снижение тонуса, рекомендовали рыбакам по возвращении постепенно привыкать к новой ипостаси, а главное, в первые две недели ни в коем случае не принимать ни грамма спиртного. Тогда организм сумеет адаптироваться, шестимесячный рейс забудется и не оставит для рыбака почти никаких последствий.
Волков читал объемистый труд, он был посвящен и не только этой проблеме, листал страницы и насмешливо хмыкал. Нет слов, все толково изложено здесь, но хотел бы он видеть рыбака, сидящего по доброй воле на двухнедельном карантине. Да и с кем ему «привыкать», если парню под тридцать, только он еще не женат? А таких на флотах подавляющее большинство… И вот знакомится загорелый в тропиках матрос с девушкой на органном концерте в кафедральном соборе, провожает ее домой и у крыльца, прощаясь, говорит: «Так, мол, и так… Из рейса я вернулся. Давайте начнем с вами «привыкать». Врачи отводят мне на это дело две недели…» И при этом трезв как стекло. Фантастика!
Словом, посмеялся тогда Волков и забыл про отчет. Увидел он его случайно и больше не вспоминал, потому как последствий никаких, изменения обстановки на флоте научный труд не вызвал.
А вот в колонии вспомнил. Там весь образ жизни заключенных к этому располагал.
В море и в тюрьме ситуации сходные. В первом случае в железную коробку запираешь себя сам, во втором это делают другие, помимо твоего желания. Разница, конечно, огромная, но организм откликается на вынужденную изоляцию одинаково. Впрочем, сроки в последнем варианте могут быть куда длиннее океанских, тогда и происходят отклонения от нормы, не о них сейчас речь, их и не бывает в обычной морской жизни.
Первое известие Мирончука о возможном пересмотре дела оставило Волкова почти равнодушным, не перегорела в душе саднящая мысль о том, что нет у него больше Галки. Но жизнь постепенно брала свое. Приближалось время освобождения, ободряющие письма Юрия Федоровича рубцевали нанесенную Галкой сердечную рану, и сама Галка отодвигалась понемногу, заслонялась таким заманчивым и всепоглощающим словом — Свобода…
