11.
- Сколько же мы не виделись с тобой, доченька! - плакала Вера Георгиевна, обнимая Барбару, входящую в гостиную в длинном сером платье. Несмотря на просьбы жены, Генрих так и не выпустил тещу из кладовки. Кормил он её хорошо, тем же, чем питался и сам. Разумеется, после мэрских разносолов аскетическая пища Генриха не устраивала её, но, по крайней мере, она не голодала и получала все необходимые элементы питания.
- Мы не виделись с тобой с декабря девяносто второго года, - холодно констатировала факт Барбара. - То есть, почти семь лет. Однако, поскольку ты знаешь немецкий, мы должны говорить на этом языке, ведь Генрих не понимает по-русски. А у меня от него секретов нет.
Оторопевшая от холодности дочери, Вера Георгиевна сразу как-то сникла, потухла.
- Однако, мы вели с тобой переписку, - продолжала, уже по-немецки, говорить казенным языком Барбара. - Из которой я получила представление о тех преступлениях, которые совершились из-за сокровищ Остермана и которые привели... твоего мужа к креслу мэра. Должна тебе сказать, что из-за всего этого я лишилась своей дочери, я лишилась возможности жить на родине, даже посещать родину, так как боюсь оказаться в российской тюрьме. Чего ты хочешь от меня, объясни поконкретней...
- Но я уже объяснила господину Шварценбергу, - покосилась Вера Георгиевна на Генриха, сидящего с выпрямленной спиной словно истукан на стуле рядом с супругой. - Мне нужно перевести деньги с нашего счета в оффшорную зону. Я уже сказала ему, какая сумма там находится. Этих денег нам хватит на много поколений.
- А зачем они тебе? - равнодушно спросила Барбара.
- Знаешь что, Леночка, - скривилась Вера Георгиевна. - Не надо читать мне мораль. У тебя самой все рыло в пуху, - перешла она для красочности на русский язык, а потом снова попыталась, запинаясь от волнения, говорить по-немецки: - Когда все совершалось, ты была обо всем прекрасно осведомлена. Так что не делай из меня преступницу, а из себя святую. Не выйдет!!!
- А я и не делаю из себя святой. Я грешница, и готова платить за свой грех. По самому высокому счету... Своей жизнью готова платить...
- Но ты ещё не все знаешь! - закричала Верещагина. - Один оперативник капитан Клементьев пробрался в нашу виллу, выкрал меня и выбил из меня все показания про эту историю. Но про тебя я ничего не сказала, я молчала про тебя! И ты платишь мне такой благодарностью!
- Оперативника, разумеется, потом ликвидировали? - усмехнулась Барбара, с ненавистью глядя на мать. Та отвела взгляд. - А молчала ты про меня, потому что боялась за счет, на который переводились деньги, сначала за проданные сокровища, а потом многократно умноженные от ваших махинаций в Сибири.
- Я думала о тебе! - кричала Вера Георгиевна. - Я хотела, чтобы ты жила по-человечески, не так, как я! Эх ты, неблагодарная тварь!
- Ты сделала так, что я не могу спать по ночам! Ты сделала так, что несколько дней назад меня Генрих вытащил из петли! Ты сделала так, что моя дочь живет сиротой при живой матери! Будь ты проклята! Ты не получишь ни единой копейки из тех денег, их получит российское государство, и за ними уже приехали! Через полчаса эти люди будут здесь, и мы переведем эти деньги на счет одного российского банка. А для тебя могу сделать лишь одно - дать тебе возможность спокойно уйти отсюда. Это все, чем я могу тебя отблагодарить...
- Советую поторопиться, фрау. Если эти люди застанут вас здесь, я могу оказаться в очень глупом положении. Не говоря уже о вас, - вмешался Генрих.
- И куда же я теперь денусь? - тихо спросила Вера Георгиевна.
- Я не знаю. Видимо, тебе лучше будет вернуться в Россию, - сказала Барбара.
- С чем я туда вернусь? Отцом заинтересовалась Генеральная прокуратура. Он скомпрометирован до предела. Он снял свою кандидатуру на выборах мэра, которые состоятся через три недели. И это ещё при том, что мало кто знает про эту историю... Однако, узнали и о ней, - вспомнила Верещагина неудачный выстрел солдата Клементьева. - Так что, в России мне делать нечего.
- Деньги-то у тебя есть? - спросила Барбара. - Ну, кроме этого счета, разумеется. Про него изволь забыть.
- У меня есть двадцать тысяч долларов. Я положила их здесь в банк.
- Это немалая сумма, - заметил Генрих. - На них вы, экономно расходуя, можете прожить... Э-э-э, - он стал считать в уме... года четыре... Ну уж во всяком случае, три с половиной, фрау Вера.
- Разве это жизнь? - скривилась Вера Георгиевна. - Разве о такой жизни я мечтала?
- Но вы можете устроиться на работу. Я могу вам в этом посодействовать. Например, няней, русские няни очень ценятся в Германии, это благородный труд...
- Да пошел ты!!! - вдруг рявкнула авантюристка, переходя на русскую брань и вскакивая с места. - Сам работай няней, старый придурок!!!
- Что она такое говорит? - нахмурился Генрих. - По-моему, она просто бранит меня! Говорите по-немецки, фрау, я не потерплю в своем доме такого тона.
- Выпустите меня отсюда, - мрачно заявила Вера Георгиевна. - Вы меня больше не увидите.
Разговор был искусственно прерван сообщением охранника, что явились те самые господа из России.
- Ты можешь пройти черным ходом, - посоветовала Барбара. - Ты выйдешь незамеченной. Я не хочу, чтобы тебя арестовали. Иди...
- Спасибо и на этом, дочка, Бог отблагодарит тебя за твою доброту, сверкнула глазами Вера Георгиевна, схватила свою сумочку из крокодиловой кожи и была такова...
...Она сняла деньги со своего счета и взяла билет до Нью-Йорка. Там её следы затерялись, и никто о дальнейшей её судьбе ничего не знает. Правда, один киноактер уверял на рауте у губернатора Семена Петровича Лузгина, что видел в одном нью-йоркском притоне грязную, опустившуюся, совершенно пьяную женщину, поразительно похожую на жену бывшего мэра Южносибирска Верещагина, которая в свое время угощала их в своем шикарном особняке. Киноактер сам-то зашел в этот притон в поисках сомнительных приключений и, не желая встречаться со знакомыми, сразу же покинул притон. Однако, его сведения вряд ли можно считать достоверными, ибо больше никогда они подтверждения не получили.
А огромная сумма в триста двадцать три миллиона долларов все-таки вернулась в Россию. И губернатор Лузгин выполнил многое из того, что обещал на выборах. Стали ремонтировать находящиеся в ужасающем состоянии дороги, отремонтировали несколько школ, больниц, детдомов. Для ветеранов труда открыли шикарный Дом престарелых в отремонтированном бывшем санатории обкома КПСС. И много ещё было проектов у вдохновленного губернатора, почувствовавшего вкус власти и денег, почувствовавшего себя хозяином края...
12.
Прошел месяц. На выборах мэра Южносибирска с большим преимуществом победил Юнус Абибуллаевич Рахимбаев, совершенно ошеломленный таким бешеным успехом. Губернатор Лузгин посоветовал новому мэру переехать в роскошный особняк, построенный Верещагиным. Но хитроумный Рахимбаев отказался. Ему не улыбалась мрачная судьба бывшего мэра, застрелившегося на лесной подмосковной опушке недалеко от Каширского шоссе прямо на глазах у собиравшихся арестовывать его милиционеров. Он остался в своей трехкомнатной квартире, используя государственную резиденцию лишь для приемов гостей. А особняк Лузгин презентовал за смехотворную сумму какому-то "новому русскому".
- Ты умный чувак, Юнус Абибуллаевич, - шепнул ему на приеме в честь вступления в должность Иляс. - Жаль только мы не можем посекретничать с тобой на каком-нибудь тюркском наречии... Говорили бы тет-а-тет, а никто бы вокруг ничего не понимал... Я неграмотный человек, а языки знаю, а ты..., вздохнул он и исчез в толпе разряженных веселых гостей.
Солдат Клементьев окончательно поправился и пошел в учебку, где и проучился до самого Нового Года. И как ни отговаривал его Иляс, он настоял на том, чтобы его отправили служить в Чечню. И двадцать восьмого декабря его часть отправилась в район Грозного, где шли ожесточенные бои. На вокзале Гришку Клементьева провожали советник губернатора Лузгина господин Джумабеков и черноглазая Фатима.
- Береги себя, Гришенька, - плакала она. - У меня теперь, кроме тебя, никого нет. Отомсти за моих несчастных родителей, но только возвращайся живым...
- Он глуп, Фатима, - холодно заметил Иляс Джумабеков. - И только этим объясняется его упорное желание ехать в более, чем горячую точку. Ехал бы домой, в Краснодарский край, где его бедная матушка никак не может подобрать себе достойное жилище. Тут нужна мужская рука, а рука его младшего брата ещё слишком слаба. Не жалеет этот солдат никого из своих близких. Но... именно за это я его уважаю. Не уважать же лейтенанта Явных, который успел уже пристроиться на теплое место при новом мэре Рахимбаеве? А он, настоящий мужчина, этот глупый Григорий! - С этими словами он крепко, по-мужски расцеловал глупо улыбающегося Гришку. - Все, - подвел итог он. Ты, Фатима, можешь оставаться здесь, а мне пора на службу. Старина Жерех, то есть, Олег Александрович, - поправился он, обращаясь к стоявшему сзади Жереху в длинной обливной дубленке рыжего цвета и огромной лисьей шапке. Поехали отсюда. Нас ждет губернатор. А вы можете тут ещё поплакаться перед долгим расставанием...
