Со временем Корнилов отказался от мысли всерьез заняться почерковедением — работа в уголовном розыске оставляла мало свободного времени. Но он постоянно развивал в себе способность видеть за плавными или скачущими буквами характер человека. В управлении никто не знал об этой маленькой причуде подполковника, и только дома, в присутствии жены или матери, Игорь Васильевич позволял себе, как он говорил, «поколдовать»...
Корнилов разрезал пакет и достал из него почтовый конверт и маленькую записочку, написанную тем же красивым размашистым почерком, что и адрес на пакете.
«Уважаемый товарищ Корнилов.
Перед отъездом в Нальчик я вспомнила наш разговор о покойном муже, о его отношениях с товарищами. Может быть, письмо, которое я посылаю, поможет Вам правильнее оценить конфликт Юрия Максимовича с капитаном.
Мне показалось, что Вы человек, которому можно довериться. Почитайте письмо, возвращать его не надо. Только, ради бога, не надо оставлять ни в каких архивах. Лучше сожгите. Наталья Горина».
— Любопытно, — пробормотал Корнилов, откладывая записку. — Зря она письмо не прислала бы. — Он осторожно раскрыл красивый продолговатый конверт, достал сложенный вчетверо лист бумаги. — Что она имеет в виду, когда пишет о доверии? Надеется, что я не использую письмо во вред покойному? Или рассчитывает с помощью письма поддержать обвинения, брошенные старпомом капитану? Маловероятно. В прошлый раз она говорила о Бильбасове с сочувствием. Вот женская логика!
Игорь Васильевич развернул письмо.
«Здравствуй, мать! Посылаю тебе письмо с оказией. В Марселе на борту был наш консул. Через день летит в Москву.
Спасибо за радиограмму. Тридцать пять хоть и не круглая дата, но для меня рубеж — полжизни прошло! Дожить бы до семидесяти, посмотреть, что там будет, в третьем тысячелетии.
День рождения отмечали в Мессинском проливе, между Сциллой и Харибдой. Все было бы хорошо, если бы не выкинул номер кеп. Сказал свой заздравный тост, ты знаешь, он любитель поговорить, и, сославшись на головную боль, смотался. Такого еще не бывало. Я сидел как оплеванный. Да и тост был вялый. Давно уже я заметил, что мастер переменился ко мне. Все ломал голову — почему? А сегодня все разъяснилось. Он сам разговор затеял. Сказал, что в пароходстве намечают меня на «Шипку» капитаном. Это я и без него знаю. В кадрах говорили. Так вот он, Бильбасов, считает, что я не дорос до капитана и не подпишет мне характеристику. Аргументы? Меня до сих пор колотит от злости. Одна, демагогия. Но это еще не вечер! Решат и без него. В пароходстве есть товарищи, которые знают нелюбовь мастера к людям принципиальным.
Что же это? Обида? Да ведь я никогда не давал ему, повода для такой обиды. Ничего не делал без совета я одобрения. Но он, наверное, чувствовал, чувствовал, что, во многом я его перерос. Только дело не в этом. Обычная примитивная ревность — вот где собака зарыта. Когда он достиг капитанства? В сорок два! А мне только тридцать пять. Тут и кончается вся его широта, помноженная на доброту и передовые взгляды. Ему тоже дорога карьера, а начальником пароходства он отказался стать, потому что понял — не потянуть.
Разве я не прав, мать? Ты знаешь, сколько сил положено, чтобы не утонуть в толпе, не остаться заурядностью, знаешь, что даже после мореходки долбил я по ночам науки.
У меня выбора нет — если я сейчас не постою за себя, ярлык карьериста, приклеенный Бильбасовым, останется на всю жизнь. Капитан слишком легко идет по жизни, он думает, что мы все служим ему, Бильбасову, а не делу. Кого хочет, он милует и двигает, кто не по нраву — берегись! В Неаполе дед Глуховский на час опоздал к отходу. Докладывает, что вступился на улице за нашу туристку с «Казахстана», который ошвартовался рядом. У нее, дескать, пьяные парни хотели сумочку отобрать. Пьяные парни! Да у него у самого рожа пьяная и два синяка. Подрался, скотина.
Я спросил, где туристка. Дает показания в полиции, а его якобы отпустили. Все это легко проверить — в полицию, конечно, соваться не стоит, но запросить «Казахстан» следовало непременно. Но кеп заупрямился. Смешные аргументы: стыдно, дескать, перед коллегами, подумают, что мы своим людям не доверяем. А мне кажется, что это тот случай, когда нечего стесняться, — проступочек-то не рядовой!
Все больше и больше он раздражает меня. Есть в нем какая-то легкость в отношениях с людьми, нежелание поглубже разобраться в человеке. Он старается ни с кем не портить отношений. Теперь я понимаю, что дисциплина и порядок на нашей посудине строятся на стремлении угодить капитану. Или из боязни его.
Знаешь, мать, с этим надо кончать. О всех безобразиях я поставлю в известность министерство и прокуратуру. Пусть кто-то считает меня склочником и сутягой, пусть обижаются друзья. Может быть, чем-то я и не прав, несправедлив в частностях. Но в главном я прав. Есть высшая справедливость. Пишу тебе обо всем этом, чтобы ты была готова. Скоро они забегают, как крысы, начнут и тебе звонить. Обо мне небылиц наслушаешься».
Голос секретаря оторвал Корнилова от чтения.
— Игорь Васильевич, из радиокомитета...
Корнилов поспешно взял трубку. Приятный женский голосок сообщил, что на переданное объявление откликнулся один из свидетелей аварии на сорок девятом километре.
— Он у вас? — спросил подполковник.
— Нет. Звонил сию минуту. Оставил свои координаты. Данилов Петр Сергеевич... — Девушка продиктовала телефон.
— Спасибо, милая, — поблагодарил Игорь Васильевич. — Вы нам очень помогли!
Он нажал на рычаг, набрал записанный номер. Из трубки долю неслись длинные тягучие гудки, наконец глухой мужской голос лениво произнес: «Слушаю».
— Петр Сергеевич? — спросил Корнилов.
— Он самый.
— С вами говорит подполковник Корнилов из милиций. Вы только что звонили на радио... Вы были на сорок девятом?
— Да, был.
— Не могли бы сейчас приехать к нам? Скажите адрес, я пришлю машину.
— Слишком много чести, — хохотнул Данилов. — И сослуживцы перепугаются. У меня своя «карета».
Корнилов рассказал ему, куда ехать. Потом вызвал Варвару, попросил заказать Данилову пропуск.
«Ну что ж, — удовлетворенно подумал подполковник, потянувшись так, что хрустнули суставы в плечах, — имеем шанс. Последнюю точку поставить для успокоения души». Он посмотрел на письмо старпома. Одна мысль не давала Корнилову покоя: откуда раздобыл Горин валюту на колечко с бриллиантом? Ведь оно черт знает сколько долларов стоит! На наши деньги оценили в шесть тысяч! Кому он его купил? Явно не жене — в письме о кольце ни слова. Он вызвал Бугаева.
Через минуту капитан сидел у него в кабинете. Корнилов уже давно заметил, что Семен стал тщательно следить за собой, одевался без особого шика, но красиво. Сегодня на нем были пепельная замшевая куртка и широкий темно-синий галстук с какими-то черными витиеватыми огурцами.
— Ого! — сказал подполковник. Эту куртку он видел впервые.
Бугаев расплылся в улыбке. Спросил с ноткой самодовольства:
— Нравится, товарищ подполковник?
— Неплохо. Что-то, Сеня, ты стал последнее время пижонить. Семья на даче, сам в одиночестве... Кольцо обручальное почему-то снял.
— Да я его никогда не ношу! — горячо возразил Бугаев. — Не нравятся мне мужики с кольцами.
Подполковник и сам скептически смотрел на тех мужчин, которые носят обручальные кольца. А щеголей с перстнями презирал и вовсе.
— Нет, правда, товарищ капитан, уж очень вы за своей персоной следить стали. Раньше проще были.
— Игорь Васильевич, это вы виноваты. — Лицо у Семена стало лукавым. — Жена мне сколько раз говорила: посмотри, каким пижоном твой начальник ходит, а ты у меня вечно расхристанный. Я и внял голосу народа.
Корнилов едва не поперхнулся дымом от сигареты. Хотел что-то сказать, но только головой повертел. Чуть отойдя, спросил ворчливо:
— Где это твоя жена меня видела? На концерте по случаю Дня милиции? Тоже мне, нашла пижона... Ладно, мы с тобой еще разберемся. Ты вот что скажи: кольцо, принесенное Гориной, где?
— Передал следователю.
— Эх, поторопился, — огорченно сказал Корнилов. — Надо было еще со специалистами посоветоваться: где оно могло быть куплено?
Бугаев вытащил из кармана записную книжку, раскрыл ее и быстро прочел:
— Куплено скорее всего в Греции. Афины или Пирей. Фирма «Кастропулос и К°», фирма по продаже драгоценностей. Стоимость от трех с половиной до четырех тысяч долларов. Могу и в драхмах...
Подполковник, улыбаясь, махнул рукой.
— В драхмах не надо. Молодец, сам догадался. А я, похоже, очень постарел за последнее время. Совсем забыл тебе сказать об этом.
Бугаев сиял.
— Ну и как ты думаешь, Семен, откуда у советского старпома могут быть четыре тысячи долларов?
Бугаев улыбнулся.
— Будто сами не знаете!
— Скупал валюту? Как рядовой спекулянт...
— Не рядовой, товарищ подполковник, — ехидно сказал Семен. — Тут уж квалификацией пахнет. Скупка валюты — раз, — он загнул палец. — Тайный провоз ее через границу — два. О таком колечке-то в таможенной декларации ведь не напишешь. Вот вам и три.
