– Вы все слышали… – виноватым голосом проговорила Соня. – Я даже не знаю, как вымолить у вас прощение…
– Не беспокойтесь. – Старик хитро улыбнулся, открыл табакерку покойного графа и взял из нее щепотку табака. – Эта картина ничего собой не представляет.
– Как – ничего? – возмутилась девушка. – Я же читала… барон фон дер Везель купил ее на аукционе за огромные по тем временам деньги… сейчас она должна стоить миллионы…
– Да что вы, деточка! – перебил ее Луций. – Эту картину намалевал за два дня один никому не известный художник, между прочим, душевнобольной. Я повесил ее сюда специально, для отвода глаз. Видите ли, есть один богатый человек – он любит, чтобы его называли Магистром. Так вот он помешан на всякой чертовщине, ничего, кстати, в ней не понимая. И этот Магистр захотел получить картину Босха. И нанял для этой цели одного мелкого мерзавца. Того самого, который вас шантажировал. Ну, именно тогда я и решил подстраховаться, повесил здесь эту картину. И как видите, это сработало… кстати, того мерзавца вы можете больше не бояться, он получил по заслугам. Взрыв машины на пригородном шоссе – и от него остались одни воспоминания. Не самые приятные.
– А картина Босха? Она пропала?
– Зачем же пропала? – Луций Ферапонтович снова лукаво улыбнулся. – Пойдемте, я вам ее покажу. Вы, Надежда Николаевна, тоже идите с нами, вам будет интересно.
Надежда отчего-то ничуть не удивилась, что старик знает ее имя-отчество.
Луций Ферапонтович развернулся, прошел в прихожую и остановился перед конторкой.
Над ней в таинственной полутьме висела потемневшая от времени картина – расторопные черти подбрасывали дрова под котел, в котором варились жизнерадостные грешники. Чуть в стороне стоял черт с кривыми козлиными рогами.
– Вы хотите сказать, что это… – разочарованно протянула Соня, – что это Босх? Честно говоря…
– Вы были о нем лучшего мнения? – усмехнулся старик. – И правильно, Босх – великий художник, а это всего лишь маскировка…
Он достал из ящика конторки странную прямоугольную лампу, включил ее и направил тусклый голубоватый свет на картину.
В этом призрачном свете трудовые будни ада исчезли, сделались прозрачными, невидимыми, а сквозь них проступила совсем другая картина – солнечный полдень в прекрасном саду, и на переднем плане – нагие мужчина и женщина…
Надежда увидела яблоко в руке женщины и поняла, что перед ней – райский сад, сцена грехопадения Адама и Евы.
Приглядевшись, она поняла, что Босх изобразил первых людей вовсе не такими простыми и наивными, какими рисуют их другие художники. На губах Евы блуждала чуть заметная коварная и развратная улыбка, как будто она прекрасно понимала все последствия своего поступка. На лице Адама проступала грубая страсть, вовсе не на яблоко были устремлены его налитые кровью глаза. В лицах этих двоих можно было прочитать ростки, зачатки всех будущих грехов и преступлений человечества…
Еще внимательнее вглядевшись в картину, Надежда разглядела в цветущем кусте на заднем плане таящегося змея – одновременно прекрасное и ужасное создание с изумрудной чешуей и маленькими кривыми рожками на треугольной голове, с пронзительным, проникающим в душу взглядом рубиновых глаз…
– Как видите, эта картина имеет непосредственное отношение к нашей экспозиции, и я надеюсь, что она надолго останется в музее, – проговорил Луций Ферапонтович, выключая свою удивительную лампу.
– Как все-таки это ужасно, – вздохнула Надежда, – из-за картины погибло столько людей… Допустим, того, как вы сказали, мерзавца мне нисколько не жалко, но вот Вера и ее бывший муж… Тоже несимпатичные личности, но за это не убивают… И все-таки как же он сумел организовать все это?
– А он, видите ли, был таким мелким, незаметным, но сумел проникать всюду. Многое он сумел выяснить из медицинской карты вашей матушки, Соня, той, что хранится в четвертой психиатрической больнице. Там доктор наблюдал ее много лет и все пытался помочь ей, расспрашивал многих и составил четкую картину болезни. Ее вылечили от реактивного психоза, и после родов наступил относительно спокойный период. Мозг просто вытолкнул неприятные воспоминания, она забыла весь кошмар, в который втянул ее ваш отец.
– Не смейте его так называть! – вспыхнула Соня. – Он мне не отец!
– Согласен, ваше право так думать. Так вот, у таких больных может случиться кризис из-за неожиданного события. В данном случае, я думаю, это произошло от встречи. Возможно, ваша мать случайно встретила вашего… встретила Беневоленского. И воспоминания ожили. Возможно, если бы он подошел к ней, заговорил, попытался успокоить, все не обернулось бы трагедией. Но он предпочел не признаться.
– Сволочь! – Соня сжала кулаки.
– А как он вышел на Веру? – спросила Надежда, чтобы закрыть эту тему.
– Ну, это просто… Через Беневоленского, конечно. Вы не представляете, какие пухлые личные дела хранятся в отделах кадров! Там все сказано – про бывших жен, про взрослых детей… Так он нашел Веру. После неудавшейся кражи в музее ей нельзя было оставаться в Плескове. Она переехала в Петербург, но здесь у нее никого и ничего не было – ни жилья, ни работы. Она была в бедственном положении и не смогла отказаться. Но потом, когда ее ввели в курс дела, она поняла, что после кражи картины эти люди, чтобы не оставлять свидетелей, убьют и Беневоленского, и ее саму. Никто за ней не стоит, никто за нее не вступится, никому она не будет нужна… Она занервничала, высказала свои подозрения, вы это слышали, Надежда Николаевна.
«Откуда он знает?» – спросила сама себя Надежда.
Старик хитро улыбнулся, как будто услышал вопрос, и продолжил:
– Один из подручных того человека случайно ее убил. План оказался под угрозой провала, но тогда он вспомнил о том, что у Веры есть сестра. Вспомнил о вас, Соня… ну, все дальнейшее вы уже знаете.
Луций Ферапонтович ненадолго замолчал.
– Ошибка этого мерзавца в том, что он взял себе в помощники уголовников… – продолжил он после небольшой паузы, – хотя на самом деле его ошибка в том, что он посмел поставить себя выше… посмел покуситься на имущество Того, кто владеет этой картиной, да и всем этим музеем…
– Вы имеете в виду вашего спонсора? – догадалась Надежда.
– Вы очень проницательны, Надежда Николаевна. – Старик усмехнулся и снова стал похож на портрет графа Калиостро.
В это время дверь музея распахнулась.
Все присутствующие повернулись и увидели на пороге Анатолия Васильевича Беневоленского.
– Чем обязан? – Луций Ферапонтович взглянул на часы. – Сегодня ведь не вторник!
– Совершенно верно. Но я хотел с вами очень серьезно поговорить… сегодня я просматривал счета…
– Как кстати! – Старик засиял. – Я тоже хотел с вами поговорить. И у меня сегодня по странному совпадению тоже день расчетов. – Он повернулся к Соне и спросил ее: – Как вы считаете, деточка, должен Анатолий Васильевич заплатить по счетам?
– Обязательно, – мрачно кивнула девушка.
– По каким счетам? – раздраженно проговорил Беневоленский. – Это вы мне давно не платите!
– Что вы говорите? – ахнул Луций Ферапонтович. – Не платим? Да не может быть! – Он снова достал из кармана часы на цепочке. – Посмотрите-ка сюда…
– Куда еще? – недовольно пробормотал Беневоленский. – Мне некогда…
– Не беспокойтесь, я вас сильно не задержу. Взгляните только, который час? – Луций Ферапонтович поднес часы к глазам Беневоленского. Тот удивленно взглянул на циферблат, и взгляд его словно остекленел.
Старик снова начал ритмично раскачивать свои часы, негромко приговаривая:
– Раз-два, трын-трава! Три-четыре, харакири! Пять-шесть, просто месть! Семь-восемь, скоро осень!
Взгляд Анатолия Васильевича перемещался вслед за качающимися часами.
Луций Ферапонтович проговорил негромким завораживающим голосом:
– За все, батенька, рано или поздно приходится платить! За грехи молодости, за боль, причиненную близким людям, за сломанные судьбы! И у вас как раз наступило время окончательных расчетов. Завтра, батенька, вы придете в прокуратуру и напишете заявление, где подробно укажете, как присвоили две квартиры, которые институт строил для своих старейших сотрудников, как брали откаты у строительной фирмы «Невстрой» и у клининговой компании «Чистая душа», как отмывали деньги, как укрывали доходы от налогов… Возможно, вам зачтут явку с повинной. Так поняли – завтра, прямо с утра. Там принимают с десяти. А сейчас вы можете проснуться. Девять-десять, там вас взвесят!
Беневоленский захлопал глазами, тряхнул головой и удивленно огляделся.
– Ох, что же я тут время теряю, когда у меня совещание с подрядчиками? Ну, значит, я к вам зайду во вторник!
– Заходите! – проговорил вслед ему Луций Ферапонтович. – Если, конечно, будете свободны.
– Кто же вы такой? – удивленно спросила Надежда Николаевна, едва дверь музея закрылась за Беневоленским.
