Филип Пулман - Тигр в колодце

Салли вспомнила рассказ Голдберга об утопившейся в Амстердаме девушке. Да, действительно, в эти страшилки легко поверить.

По мере того как Ребекка продолжала рассказывать, уважение Салли к этой тихой, невзрачной, флегматичной девушке росло; оказалось, что она узнала московский адрес Цадика и устроилась на работу по соседству с ним.

— Мне хотелось подобраться поближе и самой взглянуть на него. Я отбросила предрассудки, потому что не верю в дибуков, големов [12] и прочие сказки. Просто хотела выяснить, что все это значит. Я познакомилась с одной из его служанок. Узнала, что у Цадика дома по всей Европе, но большую часть времени он проводит в Амстердаме. Что говорит он на многих языках, но голландский, похоже, его родной. Пару раз видела, как его вывозят из дома. Он всегда передвигается по ночам. Огромный, просто невероятного размера. И парализованный. Он может говорить и двигать головой, но руки и ноги у него парализованы. Поэтому ему и нужна эта обезьянка, она всюду бегает за ним, спит у него в кровати. Вместо колокольчика, которым вызывают слуг, у него электрические звонки, и обезьяна сама на них нажимает. И у него есть один особый слуга — Мишлет, он делает все то, чего не может обезьяна, — умывает хозяина, одевает и так далее. Отвратительный человек. Поскольку он приближен к Цадику, то имеет власть над всеми остальными слугами и часто этим пользуется, особенно что касается женской прислуги. Все это мне рассказала одна из служанок. И о свисте тоже рассказала.

— О свисте? — прервала ее Салли.

Моррис Катц утвердительно кивнул.

— Я слышал этот свист. В Киеве, Бердичеве и других городах, когда толпа громит еврейские лавки и дома, она действует по свистку. Кто-то дает сигнал, и безобидная группа людей тут же превращается в обезумевшую толпу. Потом свист раздается снова, все останавливаются, и толпа рассасывается. Когда знаешь, что означает этот свист, ужасно его слышать. И он имеет отношение ко всему этому? — обратился Катц к Ребекке.

— Да, — ответила она. — Цадик диктовал письмо своему секретарю, которое затем должны были отправить в Белоруссию. В письме он описал, как действует эта система. Он диктовал на немецком, а секретарь переводил на русский. Но Цадик никому не доверяет, поэтому попросил другого человека на всякий случай перевести обратно, что написал секретарь. Служанка все слышала. А потом… она выкрала письмо и принесла мне. Оно у меня с собой.

Катц улыбнулся улыбкой человека, гордого достижениями своего товарища. Салли поймала себя на мысли, что очень бы хотела, чтобы и ей кто-нибудь так улыбнулся; но Ребекка опустила глаза, словно ей было стыдно. Затем продолжала:

— Но потом Цадик узнал, что служанка кому-то все рассказала, и наказал ее. Он отдал ее Мишлету… Не знаю, что тот с ней сделал, но я ее больше не видела. А я знаю, что у Цадика практикуются ужасные наказания. Одного из слуг высекли кнутом. Сейчас такого уже не бывает даже в тюрьмах. Слуга, конечно же, умер. Но никто и не подумал остановить пытку.

Она прервалась на секунду отхлебнуть чая и потом продолжила:

— Я дружила с той служанкой и как-то хотела отомстить за нее. Я знала, что Цадик вскоре собирается в путешествие и что у меня не много времени, поэтому я вломилась к нему в дом и… Даже не знаю, что собиралась сделать. Его багаж стоял в прихожей. Но когда я обнаружила его, уже сработала сигнализация. Отовсюду сбежались люди, они схватили меня и отвели в подвал.

Она снова замолчала. Лицо ее ничего не выражало. Салли потянулась через стол и взяла Ребекку за руку. Девушка крепко сжала ее пальцы.

— Через какое-то время, наверное, они решили, что с меня хватит, и выкинули на улицу. Я не видела Цадика — ни тогда, ни после этого. Так что моя затея провалилась. Разве что…

Раздался стук в дверь, и она замолчала. Салли, державшая руку Ребекки, почувствовала, что девушка задрожала, и покрепче сжала ее пальцы. Все сидели не шевелясь.

Кто-то кричал снаружи, но на каком языке, Салли не могла разобрать; затем раздались шаги в прихожей, и кухонная дверь открылась. Моррис Катц прошептал едва слышно:

— Полиция! Быстро, подвал там…

Он захлопнул дверь на кухню и отдернул занавеску за креслом-качалкой. Во входную дверь ломились все громче, из-за нее слышались крики:

— Открывайте! Полиция!

Катц пропустил Салли и Ребекку вперед.

— Вниз! — скомандовал он.

За занавеской оказалась дверь, метр в высоту. Катц распахнул ее, и они увидели ступеньки, уходящие в темноту. Салли нагнулась и последовала за Ребеккой вниз, но тут раздался треск снаружи.

— Входная дверь… — бросила Салли, обернувшись.

Но увидела лишь Катца, который приложил указательный палец к тубам и закрыл за ними дверь.

Салли нащупала руку Ребекки, и они вдвоем присели на узкие ступеньки в темноте, прислушиваясь к происходящему снаружи.

Грубый голос сказал:

— Мистер Моррис Катц, мы полагаем, вы укрываете преступника.

Катц разразился тирадой на идише, но мужчина прервал его:

— Хватит! Я ищу человека по имени Голдберг. Он здесь?

Салли сжала руку Ребекки. Она подумала, что искали ее.

— Нет, его здесь нет, — ответил Катц. — А у вас есть ордер на обыск?

Послышался шелест бумаги.

— Удовлетворены? Констебль Багли, посмотрите наверху. А я поищу здесь. Вы знали, что укрываете преступника, мистер Катц? Не просто преступника — убийцу. На родине его ждет смертный приговор. Не знаете, что делают в Венгрии, мистер Катц? Вешают? Или у них гильотина?

— Но что он сделал? — спросила Салли дрожащим голосом. — В чем его преступление?

Прошло полчаса. Они с Ребеккой сидели во мраке, не смея разговаривать даже шепотом, и лишь прислушивались к тяжелым шагам над головами и громким голосам на лестнице. Наконец, предупредив Катца об ответственности, полицейские ушли, но он все равно не открывал дверь в подвал еще минут пять.

Салли не могла думать ни о чем другом, как об этой новой угрозе. Что она будет делать, если Голдберга схватят? Чувство страха вновь начало давить на нее — он что, преступник?

— Это политика… не преступление… — Моррис Катц пытался объяснить, хотя он и сам не был в курсе дела. — Они сказали, что он в этой стране нелегально… Надо было подать документы… Не знаю…

— Но смертельный приговор? — Салли едва могла говорить.

— В Англии из-за политики людей не убивают. В других местах… На вас навесят любое преступление, не важно, из-за чего оно произошло.

— Но они сказали, что он убийца…

— Они все что угодно скажут. Голдберг не такой. Борец — да, но…

Тут Салли вспомнила, что Ребекка как раз хотела что-то рассказать, когда приехала полиция. Она молниеносно повернулась к ней.

— Ребекка, когда они приехали, ты рассказывала о том, что сделала. Сказала «Abgesehen Von» — разве что…

— Abgesehen von… Ah! Der Tzaddik, ja? [13]

— Да, точно. Ты сказала, что тебе не удалось ему отомстить, разве что… И тут приехала полиция, помнишь?

Салли очень хотела узнать побольше от Ребекки, потому что, даже переживая за Голдберга, чувствовала, что добралась до чего-то важного и это важное уже где-то рядом.

— А! Вспомнила. Я сказала, что ничего не получилось. Однако, когда я была в доме Цадика, перед тем как сбежались люди, я увидела его багаж.

— Это я помню. И?

— На сумках были наклейки. Я взяла одну. Даже не знаю, почему забыла об этом. Я привезла ее с собой, она здесь, в кармане.

Через секунду Ребекка вытащила клочок бумаги. Наклейка была мятая и потрепанная, но буквы еще можно было различить: X. ЛИ, ЭСКВАЙР, ПЛОЩАДЬ ФУРНЬЕ, 12, СПАЙТАЛФИЛДС, ЛОНДОН.

— Значит, это его имя, — сказала Ребекка. — Или одно из них. Ли. Эсквайр — это не часть имени, нет? И адрес — Спайталфилдс…

Она странно произносила это имя — как-то чудно шевеля губами, не так, как говорила обычно. Но Салли не заметила этого. Она сжала кулаки и ударяла ими друг о друга, будто пытаясь что-то вспомнить.

— Салли? В чем дело?

И тут она вспомнила! Ведь мистер Байуотер рассказывал ей о судебном деле, о котором ему поведал приятель: Ли против Белковича, как Ли отстранил Белковича от бизнеса и управляющим поставил Пэрриша. Она вспомнила: мистер Байуотер говорил, что, видимо, за Пэрришем стоит этот Ли. Как она могла забыть? И адрес — площадь в Спайталфилдс с каким-то французским названием, начинающимся на Ф…

— Это он! Значит, это он!

Салли начала объяснять, каким образом замешана в этом деле; рассказала про Харриет, Пэрриша, свой побег и про то, как нашла убежище в миссии. Рассказ занял много времени, и, после того как она закончила, Ребекка начала смотреть на нее с большим пониманием. Но в этом взгляде одновременно с сожалением сквозила и зависть. Салли вспомнила, что у Ребекки тоже был ребенок, которого она потеряла.

Но все это время у нее в голове вертелась новость о Голдберге. Салли была напугана. Закончив свой рассказ, она тут же вернулась к этой теме: