Меня разбудили, как я попросил, вечером, в начале десятого. Я заказал в номер ужин и принял ванну. Лицо у меня заросло черной щетиной, рубашка была совершенно грязная, но я отдохнул, и голова моя прояснилась. И я наконец понял, что вы ничего не знаете ни об убийстве, ни о моем преследовании, а то, что вы взяли машину, — просто взбалмошный поступок, вот и все. По бумагам машина числилась за фирмой Коба, сокращенно МРК. Этого вы наверняка не поняли. Не знаю, каким образом вы наткнулись на одну или две вехи, оставленные Анитой предыдущей ночью, но в чем можно было не сомневаться, так это в том, что нападение на вас в туалете станции техобслуживания и несчастье с рукой — для вас загадка. И наверняка сейчас вы всецело поглощены мыслью, как вернуть машину. Быть может, вы знали, каким неведомым мне способом вы найдете своего сутенера. Этим, не считая присущего вам мужества, объяснялось то, что там, на холме, вы не потеряли голову.
Из телефонной кабины гостиницы я позвонил Аните. Она совсем раскисла. Она открытым текстом сказала мне — а ведь нас могла слышать любая телефонистка, — что лучше признаться в убийстве и отдать себя в руки полиции. Я как мог уговаривал ее мужаться. Я уверял ее, что у меня есть еще одна идея, что все устроится. Я слышал голосок Мишель, она спрашивала: «Это папуля? Это папа?» Я пообещал Аните, что завтра буду с ними в Женеве.
В десять часов я стоял напротив дома 10 по улице Канебьер. Через полчаса я шел за вами и вашим прохвостом, решив во что бы то ни стало докопаться, что же вы замышляете. Я понял только одно — вы оба знаете, что в багажнике «тендерберда» лежит труп. Я ожидал увидеть вас одну, без машины, даже предполагал, что вы не придете вообще — ведь он не знал о вашей записке на холме. И уж совсем я был ошеломлен, когда увидел, как вы возвращаетесь на Канебьер: он опять обнимал вас за плечи. Свою машину я оставил на соседней улице. Когда я увидел вас обоих около «тендерберда», я быстро помчался к ней и, конечно, потерял вас из виду — на сей раз окончательно.
Я наугад поездил немного по городу. Не потому, что рассчитывал напасть на ваш след, нет. Просто так. Перед моим мысленным взором встали вы, встревоженная, с забинтованной рукой, в белом муслиновом платье, с накинутым на плечи мужским пиджаком. Только потом до меня дошло, почему вы до сих пор не заявили в полицию о своем открытии: машина не принадлежала вам и вы ее угнали без моего ведома. Постепенно я сумел поставить себя на ваше место. И тогда я сказал себе, что сегодня вечером или в крайнем случае завтра вы позвоните в Женеву и попросите у нас помощи. У вас был еще один выход — избавиться от трупа, не пытаясь выяснить, кто засунул его в багажник. Но, что бы вы ни сделали, все равно вам не выбраться из западни, которую я для вас подготовил. Я положил в карман халата Коба телефонограмму, отправленную от вашего имени в Орли. Эта бумажка приведет следствие к вам. Аните и мне нужно будет только отрицать, что мы видели вас в пятницу. Наши показания будут звучать правдоподобно, так как ни дом в квартале Монморанси, ни «тендерберд» нам не принадлежат.
Я проспал в номере гостиницы до полудня. По моей просьбе дежурный по этажу принес мне электрическую бритву и местные газеты. Просмотрев газеты во время бритья, я убедился, что об убийстве Коба никаких сообщений нет. Не нашел я и сообщения о том, что где-нибудь в этих местах найден труп неизвестного мужчины. Я позвонил Аните. Предупредил ее, что буду ждать здесь до вечера, потому что не исключена возможность, что вы ей позвоните. Я еще раз повторил, что, как бы ни обернулось дело, мы будем стоять на том, что ничего не знаем, и она должна держаться. Я оставил ей номер телефона гостиницы, чтобы она имела возможность со мной связаться. Наши телефонные переговоры могли нас здорово подвести, но иного способа я не видел. После обеда я пошел побродить по Марселю. Купил рубашку, вот она и сейчас на мне. Бумажный пакет со старой рубашкой я выбросил в сточную трубу. Подняв голову, я увидел свое отражение в огромной зеркальной витрине какого-то магазина. Да, это был я, Мишель Каравей, преуспевающий делец, владелец многообещающего рекламного агентства, безупречный муж и отец, которого в обществе считают человеком хорошо воспитанным, короче, я увидел того, кто сейчас находится перед вами, Дани. Вы его не узнаете, и он сам тоже не узнает себя. Так кто же есть кто, в конце концов?
Анита вызвала меня часов в восемь вечера. Вы только что звонили ей в Женеву. Она совсем потеряла голову. Она плакала. Она твердила: «Умоляю, не причиняй ей зла. Она и правда поверила, что убила Коба, представляешь себе? Это ужасно, я не хочу так. Ты должен ей все сказать, все объяснить». Не знаю, Дани, до чего довели Аниту за эти два дня и две ночи без меня ее мысли, ее ужас. Не знаю. Я слышал, как плачет Мишель — бедняжка перепугалась, увидев мать в слезах. Я обещал Аните, я много раз повторял ей свое обещание, что не причиню вам вреда. Она мне не поверила. Она сказала мне: «Пусть Дани позвонит мне и сама скажет, что все в порядке. Клянусь тебе, Мишель, если ты сделаешь, что собирался, я тоже убью себя, я убью себя, ты меня слышишь? Клянусь тебе, я это сделаю». Я пообещал все, что она требовала от меня, лишь бы она замолчала, лишь бы выиграть несколько часов.
Я мчался сюда в темноте, мчался как сумасшедший, и когда стал подниматься по шоссе Аббей, то увидел вас — вы спускались мне навстречу. Я доехал вслед за вами до бара напротив Авиньонского вокзала. Я увидел шофера, увидел ваше белое пальто, и это для меня было просто каким-то чудом. Я и сейчас не понимаю, путем каких упорных поисков вам удалось найти его. Но, впрочем, не все ли теперь равно! Я видел, как, порывшись в карманах пальто, вы достали конверт с деньгами, в то время как первый конверт — тот, который я должен был изъять у вас и до сих пор не изъял — наверняка находился у вас в сумочке. Я вошел в бар, я мог догадаться, что за вашими темными очками сейчас напряженно бьется мысль. Вы были прекрасны, Дани, когда вдруг поцеловали в щеку вашего друга, когда вы внезапно прозрели, когда вы все поняли, поняли единственно потому, что не могло быть двух конвертов с премиальными на ваше имя. Да, вы прекрасны, но в то же время для меня вы стали самым опасным существом на свете. Я инстинктивно отпрянул к стене, чтобы не попасться вам на глаза.
Издали я наблюдал, как вы провожали на вокзал вашего шофера, но решил не идти за вами. Это был риск с моей стороны и шанс на выигрыш для вас: вы могли уехать поездом с шофером и бросить «тендерберд» у бара. И я дал вам этот шанс. Я приоткрыл крышку багажника и увидел в щелку, что трупа Коба там нет. Я пошел к своему «ситроену», который стоял с другой стороны крепостной стены. Немного погодя я заметил оттуда, как вы вышли с вокзала и поискали меня взглядом, увидел, как вы сели в «тендерберд» и поехали. Я проследовал за вами. Когда я убедился, что вы возвращаетесь в Вильнёв, я помчался по параллельным улочкам, чтобы приехать сюда раньше вас.
Мне пришлось ждать вас дольше, чем я предполагал. Я сидел в темноте, держа в руках винчестер, который вы оставили на диване. Вы вошли, зажгли в прихожей свет. Должно быть, я слишком шумно шагнул в вашу сторону. Вы застыли на месте. В проеме двери я видел ваш освещенный сзади силуэт. Вы меня не видели. Но мне надо было подойти к вам близко и выстрелить в упор, чтобы это походило на самоубийство. Я сделал еще один шаг. В то же время я старался угадать, как вы будете защищаться. Я был убежден, что вы прокрадетесь к дивану и попытаетесь схватить ружье, но его там уже не было. Я двигался вам наперерез. Но до самого конца, Дани, ни один ваш поступок нельзя было предугадать. В ту самую минуту, когда я считал, что вы уже рядом, я понял — но понял слишком поздно, — что вы направились не к дивану, а прямо к горевшей в прихожей лампочке, и внезапно наступила темнота. Я услышал звон разбиваемой лампочки, услышал ваши быстрые шаги и принялся на ощупь искать выключатель, но тщетно. Потом до меня донесся какой-то непонятный шум. А затем — ваш голос. Такой же четкий и спокойный, как всегда. Вы сказали: «Мсье Каравей, ни с места. Я только что опустила в ящик письмо, в котором находятся оба конверта для жалованья и мое краткое объяснение. Я адресовала его себе, но если я умру, его вскроют. Я не стала посылать его никому другому, потому что Анита — моя подруга, я ее люблю и хочу ей помочь. И не пытайтесь зажечь свет в этом балагане, я вывернула все пробки». Может, я что-нибудь забыл, Дани? Да, забыл. Вы мне сказали, чтобы я положил «свое ружье», в противном случае вам «придется заставить меня сделать это». Я даже не стал думать, каким образом. Я мог не сомневаться, что вам пришла в голову какая-нибудь очередная невероятная идея. Но меня заставила расстаться с винчестером не ваша угроза, а то, что вы сказали раньше о письме. Тогда я сел на этот диван. Пока я говорил, глаза мои привыкли к темноте, и теперь я вижу светлое неясное пятно вашего платья, вижу, как вы сидите на ручке кресла напротив меня.
