Она стояла к нему спиной возле газовой плиты, что-то помешивала в блестящей кастрюльке и тихонько напевала.
— Привет, — буркнул Сергей недовольно, усаживаясь к столу. — Завтрак будет в этом доме или как?
Повод для недовольства был только один — Алина снова потрясающе выглядела сегодня. Нет, она всегда великолепно выглядела, но сегодня особенно. Легкая бирюзовая юбочка игриво билась о коленки. Блузка очень гладко лежала на ее лопатках, тонкий поясок огибал талию.
— Завтрак будет, — чуть скосила Алина на него взгляд. — Станете ждать ватрушки, или сразу подавать омлет?
— Стану ждать, — не без яда отозвался Хаустов, а она вдруг улыбнулась. — И чего радуешься, Алина? Что вовремя мужика не можешь накормить?
— Так вы никогда так рано не встаете, — не обиделась она, продолжая улыбаться. — Звонили, видимо, разбудили.
Все-то она про него знает, блин! Или звонок услыхала?
— Слушай, а ну-ка присядь сюда. — Он выдвинул соседний стул. — Присядь, присядь! Ничего там у тебя не сгорит и не убежит!
Алина послушно опустилась на соседний стул, сложила первоклашкой руки на столе и уставилась на него преданными строгими глазами.
— Вот что ты имела в виду, когда говорила о няньках?
— Я имела в виду тех женщин, которые передают вас друг другу, как младенца, — без тени улыбки ответила Алина. — Понянчилась одна, передала другой. Потом та третьей.
— Ты хочешь сказать, что не я их меняю, а они меня с рук на руки передают! — возмутился Хаустов.
— Да, так я хочу сказать. Не они в ваших руках игрушки, а вы в их. Пока все так и есть. Пока только вы от этого страдаете, а не они.
— Хм-мм, нянчат, стало быть… — Ему было обидно слышать от нее такое, но не признать ее правоту он не мог. — А ты нянчиться не хочешь, так?
— Не хочу, — покачала головой Алина.
— А что ты хочешь? — Он вдруг расстроился.
Не ждал он от этой женщины такого ответа. Она же только что отказала ему. Лишила всяких надежд.
— А что ты хочешь, Алина?! — разозлился он следом. — Сначала ты смотришь на меня, как…
— Как? — Она улыбнулась.
— Как влюбленная женщина, вот как!
— Ну… Я этого и не отрицаю.
— Чего?!
— Что люблю!
— А говоришь, что не хочешь.
Так отпустило, что хоть в пляс пускайся или песню затевай. Она сказала, что любит? Сказала, сказала, пускай теперь попробует открутиться!
— Так нянчиться не хочу. — Алина пожала плечами и покосилась на духовку. — Кажется, подгорает… И Марусек терпеть не хочу. А любить… Любить буду независимо от желания.
— А что, можно любить против желания, да? — Он уже вовсю улыбался и шаркал за ней по пятам до плиты, к столу и обратно.
— Можно, можно, Сергей. Дайте мне полотенце… Спасибо… Слава богу, не подгорели ваши ватрушки. Мальчики их не любят. Им я печенье сделаю… Любить против желания очень больно, только сделать ничего невозможно, — вдруг швырнула она противень на стол, отчего румяная выпечка испуганно подпрыгнула. — И вот теперь даже не знаю, как поступить.
— А как хочется?
— Хочется подождать еще немного.
— Зачем? Чего ждать? Все же ясно!
Хаустов припер Алину к столу и дышал шумно ей в ухо. Он не выпустит ее теперь, ни за что не выпустит. Пусть бьет его, пусть вырывается. Он не выпустит.
— Может, ты поймешь со временем, что я именно та женщина, от которой никуда не хочется уходить, — шепнула Алина, уткнувшись лбом ему в ключицу. — Никогда и никуда… И мы с тобой…
— Мы разожжем камин, — перебил ее Хаустов, теребя в руках тонкий кожаный поясок, оказавшийся вдруг раздражающим препятствием. — Станем смотреть телевизор без звука, есть ватрушки…
И им совершенно будет наплевать на ненастье окнами. На глубокие лужи, которые морщил настырный ветер. На тополиные листья будет наплевать, на эти первые вестники осени, липнувшие к стеклам.
— У нас с тобой теперь надежное укрытие от всего будет, Алина, — закончил Хаустов, оставив непослушный поясок в покое. — У нас с тобой будет семья!..
