Звонок в дверь так неожиданно и резко прервал ее размышления, что Клавдия сначала вздрогнула, а потом обрадовалась. Это Климова. Деловой разговор сейчас для них обеих окажется кстати.
Некто веселился от души. Есть чему радоваться! Событие за событием, и все интересные. Земные наслаждения, главное и наисладчайшее из которых – любовь, начали проникать сквозь панцирь, которым отгородились они от красоты и заманчивой прелести бытия… Отрава желаний постепенно, незаметно обвивает их, как сочная и пышно цветущая тропическая лиана обвивает стройный ствол пальмы, приникая к ней всем своим ароматным, гибким и влажным телом, в страстном и упоительном порыве слиться, стать одним целым, питаться прозрачными и душистыми соками земли, великолепной в своей щедрости, изобильной, истекающей медом и вином, которых хватит на всех, и еще останется…
Некто с удовольствием исполнял свое предназначение: пробуждать желания, искушать, завлекать, овладевать умами и сердцами, погружая их в бездны прихотливых фантазий, отравленных жаждой чувств, ощущений, сильных и всепоглощающих страстей, бурных стихий, которые есть истинное естество творца…
Встретившись, Нина Никифоровна Климова и Клавдия Еремина удивились произошедшей с ними обеими перемене. Причем Клавдия явно изменилась в лучшую сторону, а Климова – в худшую. Она осунулась, побледнела, глаза ее приобрели тот особый сухой блеск, присущий людям, снедаемым тревожным беспокойством, бессонницей и отсутствием опоры, за которую можно держаться, чтобы не утонуть в жизненном море.
Клавдия же, напротив, похорошела, помолодела даже. Ее всегда тусклые и полуопущенные глаза теперь смотрели ярко и сильно, а лицо, озаренное тайным прелестным светом, казалось даже красивым. Свободный махровый костюм нежно-розового цвета удивительно шел к ее светлым волосам, ко всей ее полноватой фигуре, какой-то томной, ленивой… Таких женщин любил изображать на своих полотнах Ренуар, великий француз, знаток женской красоты, волшебных линий тела и его мерцающих красок.
Женщины устроились в гостиной. Сквозь желтые занавески заливало комнату зимнее солнце, просвечивая насквозь зеленые листья герани на подоконнике. Нина Никифоровна со все нарастающим возбуждением рассматривала обстановку квартиры: мягкую мебель из пестрого велюра, ореховую стенку, низкие зеркально полированные столики, на одном из которых стояла дорогая лампа с абажуром абрикосового цвета, ковер с высоким ворсом пастельно-зеленого тона, изящную люстру с большими хрустальными подвесками, горящими в желтых, льющихся сквозь шторы лучах.
Значит, не так уж и мало платил Арнольд, если Клавдия смогла приобрести такую обстановку! У самой Климовой мебель дома была старая, давно вышедшая из моды, приобретенная еще в те незапамятные времена, когда все надо было «доставать», на все «записываться» и за всем выстаивать нескончаемые очереди. А Клавдия Петровна совсем неплохо устроилась. Обои, правда, негодные; потолки потрескались – пора делать ремонт, а так очень даже шикарно. Может, Еремина еще где-нибудь подрабатывала, обслуживала другие фирмы – бухгалтер она «от бога», вот и обеспечивала себя таким образом? Иначе почему бы она столько лет просидела у Арнольда за гроши?
Нина Никифоровна тяжело вздохнула: разговор ей, судя по всему, предстоял нелегкий. Ну, когда-то начинать надо!
– Клавдия Петровна! – сказал она, значительно глядя на Еремину. – У меня к вам деловое предложение!
В течение часа вдова Арнольда Вячеславовича рисовала перед Клавой радужные перспективы, ожидающие «госпожу Еремину», если она внемлет голосу разума и согласится разделить с «госпожой Климовой» доходы фирмы «Спектр» вместе с трудами тяжкими на благо процветания «их совместного предприятия».
Климовой владела безраздельно одна идея, одна вожделенная цель: как можно быстрее свалить на «дорогую Клавдию Петровну» все заботы и хлопоты, все неурядицы, все долги, все застрявшие дела – все, что сопутствует такому понятию, как частный предприниматель, владелец фирмы. Она согласна отказаться от своей ведущей роли, от руководства и контроля, потому что все равно ничегошеньки не смыслит в делах.
– Я могу доверять только вам, Клавдия Петровна, – твердила Нина Никифоровна, и ее подбородок мелко вздрагивал. – Больше никаких мужчин, никакой зависимости от них! Они уже себя показали! Вы себе не представляете, как я была несчастлива с Климовым, какой это был ужасный, бессердечный человек! Он отнял у меня радость жизни, молодость, все… – Она заплакала, вытирая слезы белоснежным накрахмаленным платочком. – А теперь мы можем все взять в свои руки. Вернее, вы можете. Вы ведь меня не обманете? Нет? Вы знаете, что такое жизнь, какое это тяжкое испытание! Вы меня понимаете. И как женщина тоже. Я ведь, в сущности, так же одинока, как и вы. Ой, простите, – спохватилась Климова, осознав, что она ляпнула лишнее.
– Ничего, – равнодушно сказала Клавдия, – не переживайте. Я не обидчива. К тому же вы правы! – Она неожиданно улыбнулась, не одними губами, как раньше, а глазами, лицом, всем своим существом, вдруг засиявшим удивительно теплым, нежным светом.
Нина Никифоровна поймала себя на остро вспыхнувшей зависти к этой независимой, видимо, ничем не обремененной женщине. Ей не нужно ворочаться бессонными ночами, обдумывая судьбы детей, испытывая страх за их неустроенное будущее, не нужно вспоминать полную горькой несправедливости супружескую жизнь, ссоры, подавляемое недовольство, слезы и разочарования.
– Вы думаете, моя жизнь с Арнольдом избавила меня от одиночества? Вовсе нет. Я стала еще более одинокой, затравленной, зависимой и бессловесной тварью, не имеющей права голоса, не имеющей вообще никаких прав, кроме права мыть, чистить, стирать, нянчить детей, обслуживать супруга. Ах, Клавдия, я оплакала не столько смерть Арнольда, сколько свою неудавшуюся, пропащую жизнь! Я долго и безутешно рыдала… а потом подумала, что, возможно, не все еще потеряно. А? Какие наши годы! Вы не смотрите, что я так выгляжу, я ведь еще совсем не старая: мне только сорок восемь.
– Да нет, что вы… – рассеянно возразила Клавдия. – Вы хорошо выглядите.
Нине Никифоровне показалось, что Еремина как-то несерьезно ко всему относится – к ней как к партнерше по бизнесу, к перспективам самой фирмы «Спектр», к ожидающимся доходам, к своим будущим обязанностям. И она удвоила усилия, убеждая бывшую бухгалтершу, что ей необходимо иметь «свое дело», стабильный доход и уверенность в завтрашнем дне. Она говорила все быстрее и громче, все чаще трогая Клавдию за руку и заискивающе заглядывая ей в глаза.
– Я согласна, – неожиданно сказала Еремина в самый разгар длинной тирады, конца которой не предвиделось. – Я буду вашей партнершей, на равных правах владея фирмой. Все необходимые бумаги я подготовлю. Я буду вести все дела. По важным вопросам обещаю советоваться с вами. Доходы будем делить так: шестьдесят процентов ваши, сорок – мои. Потому что у вас дети. Вас устраивает такой расклад?
У госпожи Климовой отвис подбородок. Она не сразу ответила. Конечно, она согласна! Она просто счастлива иметь такую подругу и помощницу в делах! Она не сомневалась, что найдет в лице Клавдии Петровны надежного друга, что они будут успешно сотрудничать, что…
Клавдии с большим трудом удалось выпроводить настырную вдову. Нина Никифоровна все пожимала ей руку на прощанье, норовя поцеловаться. Клавдия с облегчением перевела дух, когда наконец закрыла за госпожой Климовой дверь.
И вернулась к своим мыслям. Что заставило ее согласиться? Неужели она сделала это, потому что Кэтти Гордон… О нет! На сей раз Кэтти тут ни при чем! Просто ей вдруг стало необходимо заняться чем-нибудь важным, серьезным и достаточно трудным, чтобы не думать о фотографиях из камеры хранения, о тех, кто запечатлен на этих снимках. Она будет думать о долгах фирмы «Спектр», о том, как избежать убытков и получать прибыли, о том, как уменьшить налоги, как добиться кредитов. У нее будет много, очень много работы, достаточно, чтобы ни о чем больше не помышлять… К тому же ей действительно не помешают деньги. Она хочет наслаждаться жизнью, а не страдать.
Как быстро промелькнул день! За окном наступили серебристые зимние сумерки, час пик, когда транспорт, переполненный пассажирами, натужно скрипя, звеня и грохоча, развозил их по домам; когда зажигались теплые огни в окнах квартир; когда прохожие ускоряли шаг, спеша в магазины, чтобы купить что-то на ужин; когда закрывались офисы и конторы и открывались ночные бары, рестораны и кафе. Ночная Москва начинала жить особой, непохожей на дневную жизнью – загадочной, полной разноцветных огней и шикарных автомобилей, запахов духов и шампанского, дорогих цветов и вечерних нарядов.
Клавдия выпила кофе, потом немного вина, постояла у окна, глядя на сверкающий в непроглядной тьме город, весь в снегу и лунном тумане, достала пакет с фотографиями и высыпала их на стол. На снимках – Вика с мужчиной кавказской внешности, Вика с высоким худым мужчиной, Вика с невысоким, элегантным, очень знакомым мужчиной. Этот мужчина похож на Кирилла. Впрочем, стоит ли себя обманывать? Это и есть Кирилл. Они с Викой обнимаются… целуются; они с Викой на борту небольшого речного судна, на диком пляже, в лесу у костра… Они смеются, счастливые, тесно прижавшись друг к другу; едят шашлык, пьют вино, танцуют… Много фотографий. Интересно, кто их сделал? Может быть, сама Вика? Она любила такие штуки. Клавдия нашла и несколько своих фотографий. Конечно, Вика устанавливала фотоаппарат, а потом занимала место перед объективом… Так все и было! Вика настолько не любила «чужих глаз», как она это называла, что купила фотоаппарат, специально приспособленный для того, чтобы снимать без посторонних, без «третьего», который лишний.
