Зачем в людях пробуждать звериные инстинкты?
— На воле такой номер называется цирковым, и он не считается звериным. Притом циркач нож метает не
просто в деревянный брусок, а прямо в человека, за пределами которого начинается цель. Практически циркач
может убить своего ассистента, но этого не происходит, зато зрители таким опасным номером остаются
довольны.
— Я за твой номер голосую обеими руками, но как на него посмотрит хозяин? — сдался Веселый.
— Ты мне предлагал участвовать в самодеятельности?
— Предлагал, но ты отказался.
— Мне пришлось подумать и несколько раз отмерить, прежде чем решиться на такое. Теперь ты начинаешь
ссылаться на хозяина, разрешит он или нет. Меня твои проблемы не волнуют, сообщи хозяину о моем согласии.
Если он откажет, то я больше с тобой ни в какие игры играть не буду.
— Ты что-то хитришь. Честно скажи, что тебя побудило обратиться ко мне со своим предложением?
— Душу перед тобой выворачивать я не собираюсь, не надейся, но информацию для размышления подкину.
Я уже просидел достаточно и хочу обратиться к хозяину с просьбой о досрочном освобождении и то, что я буду в
активе, мне не помешает.
— Он на такую сделку не пойдет, — сказал Веселый.
— А почему? Плохо я работаю или у меня замечания есть?
— Ты же у нас всю погоду делаешь, думаешь, там, наверху, не знают?
— Пускай будет так, — согласился Сарафан. — Тебе что, климат в бараке не нравится, хочешь вернуться к
Филиному?
— Против того, что было, нет никакого сравнения, с тобой спокойнее, — признался Веселый.
— Вот видишь, какая ты дрянь. По твоему рассуждению, если я авторитет, то плохой человек. Кому я сделал
плохо, заступаясь за обиженных? Короче, я с тобой трепаться не собираюсь, что надо, я тебе сказал.
— Твою просьбу я передам наверх по инстанции. Как они там решат, так и будет.
Отойдя от Сарафана к окну и смотря через решетку на двор, Веселый задумался: «Сарафан такой зверь, что
сожрет любого. Какой компрометирующий материал я имею против него, чтобы помешать досрочному
освобождению? В бараке навел порядок, в бане тоже, даже пристроил сауну, правда, в бараке продолжают
играть в азартные игры, но тут нет непосредственной вины Сарафана. Даже в случае с Ишаком он поступил
правильно: иначе не избавился бы от него».
О своем разговоре с Сарафаном Веселый немедленно сообщил активу бригады и членам художественной
самодеятельности, одни из которых поверили ему, другие приняли это как очередную хохму.
Когда подполковник Григоренко пришел в кабинет полковника Долгошеева и передал ему разговор Веселого
с Сарафаном, то Петр Алексеевич сказал:
— Ты поверил зековской утке?
— Я сам беседовал с Сарафаном, и он подтвердил мне свое намерение.
— Чтобы медвежатник, вор наивысшей воровской квалификации, о которой можно только мечтать в их кругу, вдруг опустился до выступления перед серой массой — не верю, — хлопнув себя ладонями по пышным бедрам, категорически заявил он.
— Что он медвежатник, я сомневаюсь, — осторожно возразил Григоренко.
— Зато я нисколько не сомневаюсь в этом, — возразил Долгошеев. — Он — хитрая вустрица. Если он принял
такое решение, которое по воровским канонам не укладывается ни в какие рамки, то за этим скрывается какой-то
подвох.
— Он думает обратиться к вам с просьбой о досрочном освобождении, — пояснил Григоренко.
— Так сразу и сказал бы, — успокоившись, произнес Долгошеев. — Думать никому не запрещается, ты мне
скажи о своем отношении к номеру нового самодеятельного артиста.
— В самодеятельности у нас одни и те же лица, притока талантов нет. Если же такой авторитет, как Сарафан, соглашается в ней участвовать, то и другим, менее авторитетным ворам не зазорно будет последовать его
примеру.
— Красиво говоришь, но выступление на сцене заключенного с холодным оружием в зоне особого режима
как-то попахивает хреновиной, — осторожно намекнул Долгошеев.
— Во время работы у зеков есть разный шансовый инструмент — топоры, пилы, — ничего страшного не
происходит... Мы в лагере метателей ножей не учим, но выявить их благодаря номеру Сарафана не мешает, —
продолжал Григоренко.
— Я против номера Сарафана не возражаю, вижу оперативные плюсы от него. Если бы его инструмент
заменить на деревянный, — мечтательно подумал вслух Долгошеев и сам себе возразил: — Тогда сам номер не
будет иметь никакого эффекта.
Задумавшись и почесав пальцем висок, он наконец махнул рукой:
— Распорядись, чтобы ко мне доставили нашего артиста.
— Когда его к вам доставить?
— Завтра утром в такое время.
После ухода Григоренко Долгошеев по селектору связался с дежурным и приказал, чтобы к нему доставили
заключенного Лукьянова Игоря Николаевича.
Оставшись вдвоем с Лукьяновым, Долгошеев поинтересовался:
— Игорь Николаевич, ты слышал, что Сарафан изъявил желание участвовать в художественной
самодеятельности со своим номером?
— Петр Алексеевич, я с ним давно не общался, но о его намерении слышал краем уха.
— Как ты к его затее относишься?
— Спокойно! — пожав плечами, ответил Тихий.
— Тебя, старого воробья, разве расколешь, да и на мякине не проведешь, но по твоей спокойной реакции я
делаю вывод, что его номер — твоя затея.
— Очень ошибаетесь, Петр Алексеевич. Могу поклясться, — положив ладонь правой руки себе на грудь, произнес он. — Гадом буду, пара не пускал изо рта по этому поводу.
— Теперь верю тебе. Ты против его затеи не возражаешь?
— А вы? — задал Тихий встречный вопрос.
— Я — нет!
— Я тоже нет! — улыбнувшись, признался Тихий.
— Если так, Игорь Николаевич, то за культурное поведение заключенных в клубе ты должен взять
ответственность на себя, а я возьму на себя все остальные заботы.
— Согласен, Петр Алексеевич, но я за наркоманов, алкоголиков и им подобную шушеру с себя
ответственность снимаю.
— Ты что, расписываешься в своем бессилии? — пошутил Долгошеев.
— Они неуправляемы. Им талдычишь одно, соглашаются, а через минуту, смотришь, лежит в крови со
вскрытыми венами.
— Им пользоваться колющими предметами противопоказано, — согласился с Тихим Долгошеев. — Вы их на
месте охлаждайте, а если кто попытается прорваться к сцене, мы его не пустим.
— Петр Алексеевич, если не секрет, зачем вам столько возни с номером Сарафана, не лучше ли его
отменить? — попытался прощупать Долгошеева Тихий.
— Старые номера как вам, так и нам уже осточертели, хочется новые посмотреть.
— Действительно, измочаленные номера, от них на сон тянет, — согласился Тихий.
Договаривающиеся стороны, достигнув согласия, расстались.
На другое утро в назначенное время под конвоем Сарафан был доставлен в кабинет Долгошеева.
Оставшись вдвоем, Долгошеев заговорил первым:
— Я слышал, у тебя ко мне есть разговор? Я не ошибаюсь?
— Никак нет! — поднимаясь со стула, ответил Сарафан.
— Ты сиди, не вскакивай и выкладывай свою просьбу, — потребовал он.
— Я бы хотел получить досрочное освобождение. Если у вас такая возможность есть, я ваши услуги оплачу.
— Смело ты наскочил на меня, — усмехнулся Долгошеев. — А не боишься, что за предложение взятки могут
припендорить еще новый срок?
— У нас с вами пока только разговор, и меня новые страхи пока не пугают.
Задумчиво надев очки, постучав ручкой по столу, Долгошеев, прерывая затянувшуюся паузу, произнес:
— Я внимательно ознакомился с твоим личным делом и убедился, что ты человек умный, тертый, и с тобой
можно кашу варить, но только какая подлива к ней будет?
— Я за себя торговаться не буду, говорите ставку, только чтобы она была реальной. Учтите, чтобы получить
минимальный срок, я уже капитально подоен, — солгал Сарафан.
Долгошеев подумал: «Свою цену я всегда успею сказать, интересно услышать от него, сколько он сам
предложит?»
— Говорите свою цену! — предложил Долгошеев.
— Двадцать штук вас устроит? — спросил Сарафан.
— Вы же не отсидели еще 2/3, и как на такое злоупотребление посмотрит судья?
— В 21-м номере газеты «Советская Россия» напечатана статья «Банан с пулеметом». Там говорится об
одном Ленчике, которому в 1984 году дали 14 лет, а в 1989 году он уже освободился, отсидев одну треть срока, а
мы уже отпахали по половинке.
Так вот о Ленчике и речи не было бы, если бы он снова не стал шухарить. За два года, что мы не отсидели до
двух третей, получить 20 штук, я считаю, неплохая ставка. Помогите судье купить хорошие очки, чтобы он в них
ничего не видел, и все будет о’кей.
