– Теперь понятно, КТО этот человек и зачем ему понадобилось увидеть Холодкову и меня… Можно себе представить, что именно он собирается нам показать…
Она вспомнила свой разговор с Крымовым: он строго-настрого запретил ей отправляться в Багаевку с кем бы то ни было, интуитивно чувствуя бесполезность или опасность этой поездки. «В крайнем случае подключай Корнилова», – взволнованно неслось из трубки. Как будто он что-то знал…
– Надо действовать, у нас осталось мало времени… Нужно срочно разбудить Женю и все объяснить. Ей ни в коем случае нельзя выходить из дома… Как ты думаешь, мы сами справимся или надежнее все-таки будет обратиться за помощью к Корнилову?
И в это время раздался телефонный звонок. Когда Юля подносила трубку к уху, она уже догадывалась, чей голос слышит…
Он открыл глаза и увидел голубой потолок в темных пятнах плесени. Они когда еще собирались с братом сделать ремонт. Но если у Аристарха не было настроения вообще что-либо делать в этом старом доме, который он ненавидел и с которым у него было связано все самое худшее в жизни, то у Аркадия не было сил даже подмести, не то чтобы побелить потолки или покрасить рамы… Он умирал, быстро угасал, словно торопясь в другие миры, в которые верил, и терял не только силы, но и свой внешний облик, на глазах превращаясь в высохший, отвратительный скелет. Примерно такой же конец, по мнению Аристарха, ожидал и его. Рак сожрал не только брата, но и отца, и деда. И эта скотина, носящая безобидное (хоть и «клешнистое») речное название, зародилась и жила именно в этом доме, поскольку три последних поколения Озе жили здесь вплоть до своей мученической смерти. И что больше всего злило Аристарха в поведении брата, так это упорное нежелание радикально изменить свою жизнь, расправив крылья и подавшись в благостный перелет в теплые, американские края…
Аркаша умирал. Умирал гений. Но оставалась жить его тень – Аристарх, с которым они прожили рядом почти пятьдесят лет, отдавая все силы и время бесполезному, хотя и увлекательному процессу распада и размножения клеток, пробиркам, лабораторным экспериментам, муторному копанию в неблагодарной земле, институтским интригам и еще скотине, только иноземного происхождения, имя которой вызывало у Аристарха уже тошнотворные спазмы…
Он устал от этой идеи, как устал от нее и Аркадий. Они оба устали, несмотря на то что подошли к самому концу с блистательными результатами. Оставалось провести еще несколько экспериментов, только уже на американской почве, чтобы запатентовать изобретение. И тут лабораторию закрыли. Словно ее и не было. Словно не за ее дверями на протяжении нескольких лет совершалось таинство зарождения простейших клеток, миссия которых – нести смерть более величественной в своем масштабе смерти, от которой погибали тысячи и тысячи людей…
«Ты старый дурак», – твердил Аристарх, ухаживая за братом и укутывая его похожие на обглоданные кости ноги клетчатым изъеденным молью пледом. Он имел в виду его патриотизм, помешавший им обоим сделать себе загранпаспорта и, прихватив пухлую папку – результат многолетнего труда, ринуться навстречу новой, сверкающей солнечными бликами на океанских волнах жизни…
…Надо было подниматься с серой постели и жить дальше.
Он встал, ежась от холода, накинул на себя старый фланелевый халат, который трудяга Аркашка называл «обломовским», и подошел к окну. На улице все побелело от снега – конец осени раньше времени примерил на себя зимний покров. Картина распада некогда процветающего хозяйства Озе, которым так гордились братья, была налицо: захламленный двор; погибший еще летом от зноя палисадник с мальвами, который теперь напоминал цветочное кладбище; выстуженные, с болтающимися на ветру покосившимися дверями постройки, в которых раньше хранилась рассада; раздавленный временем курятник, который кормил их… Последние куры были зарезаны для поминок по Аркаше.
Он повернул голову в сторону теплицы – она с весны не отапливалась: проржавели трубы, да и вся система орошения была ни к черту…
Тонкий слой снега убелил серые прямоугольники стеклянной крыши, под которой замерзала тропическая отрава. Все было кончено. И не только с теплицами.
Аристарх посмотрел на часы. Через шесть часов ему предстояло встретиться с Земцовой и Холодковой. Сгустки плоти, которые должны стать тленом, не более…
Он гнал от себя страх, но тот липкой паутиной опутывал сознание, воссоздавая в памяти картины того страшного вечера, наполненного запахами горячей ресторанной пищи и орущими звуками, которая считалась музыкой…
Дальше все крутилось, как в немом кино – кадры сменялись один другим, показывая ему крупным планом улыбающихся красивых женщин с яркими – красными, фиолетовыми, зелеными – пышными париками…
…Он спустился вниз, поставил чайник, и ему снова послышался этот звук, похожий на треск. Или нет, все же хруст. Хруст под его пальцами, его руками – «грабками». Жесть так не хрустела, как эта теплая и живая твердость, которую надо было сдавить так, чтобы в мозг не поступали кровь и кислород…
С кружкой, наполненной горячим кофе, он поднялся снова наверх, сел на стул и уставился на втиснутую под стекло фотографию Аркаши.
«Я стал убийцей… И виноват во всем ты. И ты знаешь об этом… Ты сделал все для того, чтобы ничего не изменилось и меня постигла бы та же участь, что и нашего отца, и тебя… Я ненавижу этот дом, эти теплицы, эту серую и тоскливую жизнь, наполненную тяжелым трудом и безысходностью. Ты посмотри на мои руки, ты видишь на них кровь? Не видишь… Тебе хорошо, ты уже ничего не видишь и не чувствуешь. Так знай: если раньше на моих руках была кровь с мозолей, ведь это я копал землю и ломал жесть, чтобы прокормить тебя, пока ты не выучишься и не встанешь на ноги, то теперь это кровь невинно убиенных женщин… Ты хочешь спросить меня, не раскаиваюсь ли я в том, что сотворил? Я отвечу тебе: раскаиваюсь, только теперь это уже не имеет никакого значения. Мне надо идти до конца. Я хочу закончить свои дни здесь, в этом богом забытом доме, а не в тюрьме. Ты знаешь, как погиб наш сосед, что с ним сделали в тюрьме. А ведь он и мухи не обидел. Его с кем-то спутали, приняли за убийцу и посадили, как бешеного зверя, в клетку, где его и разорвали на куски уже настоящие звери… Лишь за то, что он внешне был похож на убийцу малолеток. Он до сих пор стоит у меня перед глазами – тихий человек, колющий дрова в своем дворе или помогающий жене развешивать белье… Пусть уж лучше я засну здесь, на продавленном диване, где закрыл глаза всем вам и тебе, Аркадий, но только не среди нелюдей там, в аду… И я заплатил высокую цену за возможность умереть дома… Ты там, наверху, и ты все видел, знаешь, как я искал этого человека, как умолял его приехать. Прости, что я воспользовался тобой, как если бы ты был живой… Но ты же веришь мне, что я только хотел довести НАШЕ дело до конца?! Ты же веришь мне?
И не смотри на меня так. Все требует жертв. Считай, что я принес жертвоприношение. Женщины были красивы на редкость. И тот, кто управлял мною сверху ли, снизу, то есть из преисподней, я уж теперь и не знаю, помогал мне. Осталось привести в исполнение два последних приговора, и все закончится. Я буду спокоен. Пройдет месяц-другой, дело закроют, и я смогу, наконец, заняться домом, отремонтирую теплицы, куплю цыплят, а весной мы помянем тебя с друзьями-соседями… Я приведу в порядок твою могилку, а то земля уже просела, надо бы подправить, посадить цветы и сирень… Знаешь, Аркадий, у меня сегодня трудный день. Ты не возражаешь, если я возьму с собой твой карабин? Хотя ты и так знаешь, что я уже приготовил „сайгу“ и зарядил… Вот видишь, а ты переживал, что зря отдал деньги. Оружие должно быть. Жизнь того требует…»
…Через два часа у него заболел живот. Страх, как ледяное слабительное, сковал его изнутри. Он без конца смотрел на часы, а когда услышал во дворе какой-то гул, сначала и не понял, что случилось.
Подбежал к окну и увидел незнакомого человека во дворе. Тот стоял, задрав кверху голову, словно увидел его в окне второго этажа.
Аристарх метнулся к столу, развернул судорожными движениями карабин, замотанный в тряпки, и, проверив, заряжен ли он, вернулся к окну. Во дворе уже никого не было. А шаги на лестнице ему показались?
Сердце его рухнуло вниз, провалилось куда-то в стонущие и без того кишки, а лицо стало мокрым от пота.
«Эй, есть кто дома?» – услышал он и понял, что человек во дворе – не галлюцинация, что за ним пришли.
Розовое пятно проплыло перед глазами – он зажмурился и снова открыл их: так и есть, к воротам дома – а ему было отлично видно сверху – медленно подъезжал перламутровый «Фольксваген».
Все еще не веря в сокрушительность логики, с помощью которой кто-то, кроме покойного брата, мог вычислить его, Аристарх бросился к выходу, оттуда на лестницу, чтобы встретить незнакомца огнем…
Он палил, держа тяжелое оружие в слабеющих руках, как ему казалось, в человека, но тот, успев затаиться где-то в невидимом для него пространстве, крикнул из своего укрытия, что у него в руках пистолет и если Аристарх не прекратит стрелять, он убьет его одним выстрелом… И случилось еще нечто, помешавшее ему застрелить незнакомца: тот сказал что-то насчет свидетельских показаний, из чего он понял, что к нему пришли как к свидетелю, который мог слышать ИХ разговор…
