Трой налил кофе им обоим, положил себе три кусочка сахара и грел пальцы, обхватив чашку. Потом откинулся на спинку стула и с огромным удовольствием стал обозревать улицу в просвете между присборенными кретоновыми занавесками. Ибо что может быть лучше, чем сидеть в тепле и сухости и наблюдать, как твои сограждане, дрожа от холода и натыкаясь друг на друга, бредут сквозь ветер и дождь? Не бог весть какое удовольствие, готов был признать Трой, но почти так же приятно, как в ливень пронестись в автомобиле мимо толпы на автобусной остановке. Особенно если подобраться поближе к затопленному водосточному желобу.
Официантка подошла, сказала: «Пжлста», поставила на стол старомодную, в три яруса, фарфоровую этажерку с пирожными и ушла. Барнаби блаженно прикрыл глаза, но тут же понял, что вряд ли сможет и дальше сидеть с закрытыми глазами, и снова открыл их, поклявшись себе, что смотреть ни на что не будет.
Пирожные. Большие, пухлые профитроли, сочащиеся кремом. Аккуратные лепестки шоколада, попеременно белого и темного, а между ними — крошка миндального печенья, пропитанная ликером. Завитки зеленого марципана, напоминающие цветную капусту. Шарики из молотого миндаля, меда и розовой воды. Квадратики песочного печенья с миндалем и молочной помадкой. «Наполеон», прослоенный свежепротертой малиной вместо джема и crème pâtissière [45]. Лимонные и апельсиновые пышки, посыпанные сахарной пудрой. Ванильные меренги с влажными маленькими завитками каштанового пюре, тарталетки с кремом франжипани.
— Ням-ням, — промурлыкал сержант Трой. Он угощался чем-то напоминающим небольшой печеный плотик, покрытый кофейной глазурью, на котором сидели три большие улитки из мягкой нуги. — Еще кофе, шеф?
— М-м-м… — Барнаби изучал верхний ярус, самый маленький круг этой божественной башни-искусительницы. Ему показалось, что от лежащего наверху толстеют меньше. Ну, для начала, они… меньше размером. Главное, не смотреть вниз.
Трой так понял, что «м-м-м» значит «да», и налил еще кофе. Барнаби выбрал себе два тоненьких печенья, скрепленных желто-коричневой массой.
— Это, по-моему, не очень интересно.
— По мне, достаточно, — проворчал старший инспектор, откусывая. О боже, да тут сливочное масло. И пралине! И уже ведь поздно класть обратно. Ничего, он урежет свой ланч. И в конце концов, он знал, на что идет, когда отправился сюда.
— Уже посмотрели адрес, шеф?
Барнаби развернул тугой маленький квадратик и передал Трою. Тот прочитал:
— Саут-Вест-один, Кавендиш-билдингс, тридцать два. Это ведь Виктория [46], так?
— Да. Возможно, многоэтажный дом.
— Итак, если он жил там в восемьдесят втором году и переехал в Мидсомер-Уорти в восемьдесят третьем, когда же обретался в Кенте?
— Откуда я знаю.
— По крайней мере, теперь нам известно, что Грейс умерла раньше февраля восемьдесят второго года.
— Не обязательно. В наши дни люди иногда исключают из завещаний самых близких. Быстро… — Барнаби схватил этажерку с пирожными. — Те две женщины хотят пересесть. Поставьте это на их столик!
— Но вдруг мы захотим…
— Не захотим.
— А я вот, может, и захочу.
— Делайте, как я сказал!
Ухмыляясь, Трой убрал этажерку со стола. По возвращении он застал Барнаби гоняющим последнюю крошку пирожного пальцем на тарелке и что-то бормочущим себе под нос.
— Вы что-то сказали, сэр?
— Я о деньгах думаю. Чертова уйма денег. Если еще стоимость дома прибавить, сколько получится? Миллион пятьсот тысяч?
— Минимум. Ничего такой куш. И всего в получасе от Вест-Энда.
— Итак, речь идет о почти миллионе фунтов.
Барнаби показалось очень трогательным, что человек, страстно мечтавший, но неспособный написать что-то стоящее, ничего, если судить по картинам в его гостиной, не понимавший в искусстве, щедро жертвовал на него свои деньги.
— Вот именно. Да, счастливчик. Ну… — добавил сержант, будучи человеком справедливым, — в каком-то смысле.
— Хедли, безусловно, был служащим гораздо более высокого ранга, чем мы себе представляли.
— Не обязательно. Возможно, ему просто повезло с инвестициями. Если ты готов рискнуть, можешь неплохо приподняться. — Трой, будучи пайщиком «Бритиш газ и телеком», был уверен, что знает, что говорит.
Снова подошла официантка.
— Еще кофе, джентльмены?
— Нет, — быстро ответил Барнаби, — спасибо, — и описал, как мог, съеденное.
Она взялась за блокнотик, подвешенный к поясу на шнурке.
— Значит, biscuit du beurre de praline [47], — она улыбнулась Трою, — и a deux jeunes filles sur la bateau.
— A для домашнего употребления? — спросил сержант, широко улыбнувшись в ответ.
— Две девушки на плоту.
— Сегодня у меня счастливый день!
— Семь фунтов двадцать. — Она оторвала листочек, а старший инспектор полез за бумажником. — В кассу, пожалуйста, — попросила девушка, составила грязную посуду на поднос, подняла его легко, как перышко, и уплыла.
Барнаби посмотрел ей вслед. У нее были прекрасные волосы, сияющий водопад до талии. Он подумал о Калли. Как там она? Придет ли ей в голову послать открытку до конца гастролей? Может, и нет.
Он протянул руку и попытался взять счет, который сержант изучал с некоторым недоверием.
— Что с вами?
— В столовой за эти деньги мы могли бы взять две порции сосисок, яйца, жареную картошку, две порции бейквеллского пирога, суп и чай.
— Верно, — Барнаби натягивал пальто, — но мы не узнали бы, как они называются по-французски, верно?
Они пристроились в конец очереди к кассе, изысканному, кованому устройству, которое старомодно звякало, выдавая сумму. Совершенно не цифровой стиль. Вид у Троя по-прежнему был огорошенный.
— За счет конторы, Гевин.
— Очень мило с вашей стороны, шеф.
— Отнюдь нет. Воспользуюсь нашей скидкой. Восемь фунтов на напитки.
— С сегодняшнего дня, — объявил маленький Бор, — хочу, чтобы друзья называли меня Бунтарь.
— Да нет у тебя друзей.
— А вот и есть, — хотя голос Борэма звучал уверенно, лицо у него было смущенное, — просто я пока не знаю, кто они.
— Ты ж непрошибаемый, как эт самое у монашки, — сказал Дензил.
Произнося это, он чувствовал себя носителем узурпированной у Брайана власти. Труппа решала для себя вопрос, что важнее: сила или популярность. Как и следовало ожидать, оказалось, что популярность никуда не годится.
— Первое, что ты должен сделать, — сказал Ворот, иллюстрируя выбор силы, — это послать ответку.
— Быстрота плюс неожиданность и трах во все дырки. — Том разрубил воздух ударом каратиста. — Но главное — быстрота.
— Точно, — согласился Дензил. — Никогда не трахай завтра того, кого можешь трахнуть сегодня.
— Тогда, — подвела черту Эди, откидывая назад буйную мандариновую гриву, — будет тебе респект.
Брайан вздрогнул в упоительном страхе при мысли о высвобождении всей этой дикой энергии, безудержной, иррациональной, оглашающей ревом субботнюю ночь, бьющей бутылки, прыскающей краской из баллончика на машины, погружающей подбитые железом ботинки в мягкую, незащищенную плоть. А он в это время нежится дома под одеялом, в тепле и уюте.
— Ненавидеть людей, — говорил Дензил с улыбкой, которая блуждала по лицу, не достигая губ, — полезно. Дает цель в жизни.
— Точняк, — согласился Ворот. — Я лично годами бы ненавидел.
Брайан знал, что положение учителя обязывает его протестовать против этих проявлений деструктивного аморализма и прочесть им небольшую духоподъемную проповедь. Вы только вредите себе такими настроениями. (Неверно.) Что было бы, если бы мы все делали что вздумается? (Мир был бы в сто раз интереснее. Вот что!). Он ничего не сказал.
— Интересно, а каково это — убить кого-нибудь?
— Я был близок к этому. Очень близок.
