Нехило для подмосковного городишки, где вся жизнь вертится вокруг издыхающего, как бронтозавр, завода и фармацевтической фабрики?
Нехило.
И ведь не надо забывать, что в городе еще имеется коммерческий банк с филиалами по всей области. И главой его (пусть номинально) теперь после смерти брата является он – основатель и дирижер оркестра.
Были бы, как говорится, деньги. А после смерти брата – там, на кипрской приморской вилле, – денег полно.
– Настраивайтесь, мы подождем, – вежливо сказал Мишель Пархоменко первой скрипке своего оркестра.
Когда он брал вот такой тон в разговоре со старшим братом, тот только вскидывал брови. «Мишель – человек опасный, – говорил брат Сашка. – Мне ли не знать. Еще в детстве… ну да ладно, я не злопамятный. И не таких сук приручал, обламывал. А он все же брат мой родной, моя кровь. Приручу, обломаю, станет мне верным щитом – подмогой во всем».
Служить верным щитом… Как-то однажды у дверей закрытого клуба на Рублевке, куда приехали они вместе с братом скоротать вечерок, Мишель наблюдал такую картину: подруливает «Майбах», из него горохом сыпят охранники, один несет что-то вроде бронированного щита – заслонки. И в натуре… просто в натуре закрывает этой железякой какого-то толстяка в ботинках из крокодиловой кожи, выпадающего из «Майбаха».
Вроде какой-то ювелирный король так приезжал в клуб – с такой помпой. Они с братом Сашкой потом в баре ржали, вспоминая эту нелепую картину.
Что же, служить брату вот таким щитом всю жизнь? А как же музыка, консерватория, мечты…
«Мишель хоть и чмо, но человек опасный», – говаривал старший брат в подпитии. Побаивался ли его старший брат? Кто знает. Наверное, он с самого детства просто трезво оценивал все его возможности – в том числе и скрытые, потаенные. Но вместе с этим в разговорах почти открыто держал его за этакого занюханного консерваторского интеллигента, никчемного домашнего приживала, неспособного к бизнесу и зарабатыванию денег. За дохлого лузера.
– Готовы? С самого начала. И прибавьте темп. Сколько раз вам повторять? Кто собьется или сфальшивит, тому… в момент оторву его гребаные яйца. Ну, сволочи, погнали!!
Свадебно-похоронный оркестр «Мьюзик-бэнд» города Электрогорска под управлением Михаила Пархоменко грянул так, что с потолка в зале бывшего Дома культуры посыпалась штукатурка ветхой лепнины еще пятидесятых годов.
Эта фирменная «пархоменская» манера общаться. Даже окончив курс московской консерватории, Мишель не утратил ее. И она выручала безотказно.
Оркестр играл музыкальное попурри – Мишель сам сделал, аранжировку и оркестровку – тут тебе и Вагнер: увертюра к «Тангейзеру», то место, где тромбоны, и хиты «Рамштайна», и много, много всего.
По виду – полная импровизация, на самом деле – почти математический расчет по всем признакам строгой гармонии. Как он и любил.
Точный расчет под видом полной импровизации.
Не эту ли его чисто индивидуальную особенность имел в виду его старший брат Александр Пархоменко, утверждая, что «Мишель – человек опасный»?
Впрочем, ответ на этот вопрос старший унес с собой в могилу. А мать – Роза Петровна – никогда каверзных вопросов своему младшему не задавала.
С вдовой брата Натальей у Мишеля всегда складывались непростые отношения. С юности. Они ведь в одном классе учились.
Все тогда шло вкривь и вкось. А потом все изменилось. На горизонте замаячил брат Сашка и сказал свое веское слово. И когда Наталья вышла за него замуж, когда все они стали жить в одном доме, то… все, что было, – прошло. Улетело, как дым, оставив лишь вежливость и скуку.
Свадебно-похоронный оркестр города Электрогорска после Вагнера и «Рамштайна» дошел в попурри до темы Луи Армстронга.
Мишель дирижировал, наяривал, иногда грозя музыкантам кулаком. Комичное, наверное, зрелище со стороны – длинный худой тип, вечно растрепанный, красивый не по-мужски, в отличном костюме, всегда без галстука, бессвязно орет, стараясь перекричать оркестр:
– Громче! Быстрее! Скрипка вступает! Я сказал – скрипка! Фагот – сдохни! Сдохни, я сказал! Сейчас не твоя очередь, кончай выпендриваться. Ударные – темп! Темп, мать вашу!!
Матерная брань, как особое соло… Но музыканты терпели. Ведь их дирижер ныне – после смерти своего брата Александра и его бывшего компаньона Бориса Архипова – самый богатый человек в городе. И он платит им королевскую зарплату из своего кармана. Содержит всю эту музыкальную банду за свой счет, покупает инструменты, организует выступления. И оркестр любят в городе. Он развлекает, забавляет, когда играет по воскресеньям летом в парке и на День города.
Музыканты и Мишель Пархоменко – такие прикольные. Так считает молодежь Электрогорска.
Музыка внезапно оборвалась – эту фишку Мишель придумал особо. Раз – и как отрезало! И все, слава богу, попали в такт, никто не опоздал.
– Фу, молодцы, ведь можете, когда захотите, – Мишель вытер вспотевший лоб.
Наступившую тишину в зале пронзил сигнал мобильного. Мишель достал телефон из кармана.
– Да, слушаю. Это ты? Привет. Я так скучал…
Его лицо озарилось улыбкой, потом вдруг потемнело.
– Это все, что ты хотела мне сказать? Подожди. Мы поговорим наедине. Да послушай же ты меня!
Мишель глянул на музыкантов. И оркестр, вспорхнув, как стая, суетливо подхватив инструменты, ринулся к выходу – в раздевалку.
А его хозяин и дирижер остался один в большом пустом зале.
Наедине с тем, кто ему звонил.
Глава 7
ГЕРТРУДА И ЕЕ СЕСТРЫ
Официант в кафе торгового центра принес заказ: две пиццы с анчоусами и один тайский салат. Гертруда Архипова – старшая внучка Адель Захаровны Архиповой – забрала салат себе.
Вздохнула, наблюдая, как при виде румяной пиццы порозовели щеки самой младшей сестры – четырнадцатилетней Виолы.
– Сейчас мы их проверим, сейчас мы их сравним. Черт, одинаковые!
Виола придирчиво сравнила тарелки с пиццами – свою и средней сестры, семнадцатилетней Офелии. Та удалилась в туалет. Ей вечно приспичит. Правда, сейчас в кафе они уже успели выпить кока-колы и по безалкогольному коктейлю.
Старшая сестра девятнадцатилетняя Гертруда снова вздохнула: везет Офелии – Филе, она с детства такая, это называется, кажется, ускоренный метаболизм, нет, не метаболизм, а обмен веществ. Все проскакивает, выскакивает, ни отеков, ни шлаков в результате не откладывается. Что там болтали в школе на уроках биологии? Сейчас разве вспомнишь?
Итак, лету почти конец. Пипец. Осталось каких-то две недели лета. В этом году в августе их никуда не отправили отдыхать. Это потому что у бабушки Адель юбилей, круглая дата. И впервые после смерти отца… да, после убийства отца, их семья намерена отмечать день рождения.
Гертруда поковыряла салат вилкой – а где тут краб? В меню значится: тайский салат с крабом. Одна трава и морковь. Что ж, ее планида такая.
Мобильный телефон лежал рядом с прибором на столе. На циферблате все высвечивался тот номер. Ей перезванивали уже, наверное, в десятый раз. Но Гертруда не отвечала, отключив в телефоне звук.
– Замучаешь его вконец.
– Заткнись.
Гертруда бросила это резко, подняла голову и тут же пожалела о грубости. Потому что сказала это ей не Виола, а Офелия, вернувшаяся из туалета. Стоит, не садится, смотрит на мобильный с ярким дисплеем.
С сестрой Офелией Гертруда всегда была очень близка и нежна. Их разница всего два года, но Гертруда отлично помнит, как новорожденную девочку, ее сестренку, отец и мать привезли из роддома домой. Дома в альбомах и фотографий полно – Офелия в коляске с погремушкой, а она Гертруда – трехлетняя рядом, заглядывает с нежностью и любопытством, что там поделывает крохотная сестра?
И когда начался дома тот ужас с бандажом, с корсетом, со специальными распорками для ног… Гертруда и это отлично помнит. Как всем домом возились с Офелией – Филей, у которой оказалась врожденная травма позвоночника. Как учили ее сначала ползать, потом подниматься на ножки, затем ходить.
Ковылять…
Ковыляет она до сих пор, хромая. Говорят, что они просто упустили время, в раннем детстве до пяти лет надо было делать ей операцию на позвоночнике. Но мать и отец всегда оправдывались: какая операция, это же середина девяностых, полный бардак, в медицине, в клиниках черт знает что. Разве они могли решиться в такое время положить ребенка под нож хирурга? А денег больших отец тогда еще не зарабатывал, чтобы везти дочь за границу. Он в те годы вместе со своим компаньоном Александром Пархоменко лишь начинал, разворачивал свой бизнес. Они тогда каждый конвертируемый рубль считали, вкладывали в дело.
И вот в результате Офелия осталась хромой. Не из-за родительской жадности, нет. Мать и отец – ныне покойный – обожали среднюю дочь.
И Гертруда тоже любила сестру. Больше, чем младшую Виолу. И Офелия платила ей преданностью и любовью. Стоило лишь кому-то из местных электрогорских пацанов процитировать из БГ – «не пей вина, Гертруда, пьянство не красит дам», Офелия тут же кидалась драться за сестру. А драться, несмотря на свою хромоту, она умела. Пацан, на которого она налетала, еще только ошарашенно моргал глазами, а она уже впивалась острыми ногтями в его щеки, расцарапывая их в кровь и при этом отчаянно визжа: проси прощения, урод, у моей сестры! Проси прощения у Герки!!
