Кабинет главбуха крохотный и чистый. Сам ЖЭК, расположенный в полуподвальном помещении пятиэтажного дома, полон толпящихся в поисках правды жильцов, и кабинет Татьяны Васильевны похож на тихую гавань в бушующем море коммунальных рифов и страстей.
Николай Николаевич расположился на стуле для посетителей, и Татьяна Васильевна, дама лет пятидесяти, подала ему чашку с чаем. Приготовившись к худшему, он с удивлением обнаружил в чашке напиток, достойный английской королевы.
– На чае экономить нельзя. – Татьяна Васильевна приветливо ему улыбается. – Вы хотели поговорить о нашей Майе?
– Да, хотел. Наблюдая за ней, я сделал вывод, что она достойна лучшего, и собираюсь порекомендовать ее одному моему знакомому, он как раз ищет секретаршу. Хотелось бы убедиться, что мои наблюдения верны: девушка порядочная, чистоплотная, старательная и неглупая.
– Все так. – Татьяна Васильевна отпила чаю и отставила чашку. – Я знаю Майю более трех лет, она стала опорой моей племяннице, когда та умирала, и я…
– Может быть, вы мне расскажете? – Николай Николаевич наклонился к собеседнице и посмотрел ей в глаза. – Мы с вами давно знакомы, и на мою скромность можете рассчитывать, мне бы хотелось как можно подробнее знать все детали.
– Это… это касается только меня, и боюсь, что я не готова…
– Я понимаю. – Николай Николаевич сделал вид, что поднимается. – Я никогда не вмешивался в то, что меня не касается, и понимаю ваши сомнения.
– Сядьте. – Татьяна Васильевна вздохнула. – Просто история не очень красивая, как и большинство семейных историй, но если это надо для Майи… Дело в том, что когда-то давно у меня была сестра. Она старше меня на четыре года, жили мы здесь недалеко, наш отец работал на Севере по вахтовому методу, росли мы с матерью. Потом я поняла, почему отец предпочитал жить где угодно, только не дома. Наша мать была… знаете, такой злой ведьмой, как в сказке. Я до сих пор не знаю, почему она так ненавидела всех вокруг, но мне казалось, что больше всех на свете она ненавидит меня и Лену. Теперь я понимаю, что мы просто были постоянно рядом, вот нам и доставалось больше всех. Когда отец бывал дома, еще как-то можно было жить, но когда он уезжал… В общем, это уже неважно. Когда Лене исполнилось девятнадцать, она забеременела. Конечно, матери она не сказала ни кто отец ребенка, ничего, но такое ведь долго скрывать невозможно. Все грянуло, когда отец уехал на очередную вахту. Мать избила Лену, а потом выгнала ее из дома. Вот как была она в халате домашнем и босиком, в таком виде мать и вытолкала ее за дверь. Я бежала за ней, а сестра шла по улице – как сейчас вижу: халатик коротенький, волосы растрепанные – мать таскала ее за волосы по дому, – лицо в ссадинах, руки в синяках, а я бегу за ней, плачу, а мать кричит во всю глотку, мол, уходите обе и больше не возвращайтесь, шалавы. Вечер был, лето, тепло, мы переночевали в парке, а утром я проснулась – Лены нет, только записка: родится девочка – назову Таней. Я поплакала, а потом пошла домой к своей подруге, родители у нее золотые люди были и хорошо знали, что такое моя мать. Все знали, как потом оказалось… В общем, они приютили меня, купили мне к школе все, что полагается – я тоже ушла в чем была, но они ни с чем не посчитались, хоть денег лишних у них не водилось. Вот у них я и дождалась, пока отец с вахты вернется. Он где-то в море был, я ему ни позвонить, ни написать не могла, осенью вернулся, а тут такое. Бросился он Лену искать, только никто не видел ее, как в воду канула. Уж мы запросы давали в роддома, милиция искала – без толку.
– Кошмар какой-то… Татьяна Васильевна, я понятия не имел!
– Дело прошлое, Николай Николаевич, но без этого я вам ничего не объясню о Майе. В общем, отец тогда забрал меня и развелся с матерью. На суде она попыталась повести себя привычным образом, принялась лгать на отца такое… Он был очень спокойный, тихий человек и совершенно не мог ей сопротивляться. Да и никто не мог. Представьте себе постоянно действующий вулкан, день и ночь плюющийся огнем и раскаленной лавой, – это и будет моя мать. Она нигде на работе не задерживалась из-за своего характера. И на суде принялась за свое, судья-то знать не знал, что она собой представляет. Но за отца вступились все соседи. Пришли в суд, и судье пришлось их выслушать. Уж они ему порассказали! Я и подумать не могла, что они были в курсе всего, что происходило в нашей квартире, а оказалось, они все видели и понимали, но как вмешаться в чужую семью? А на суде людей прорвало, там скорее товарищеский суд вышел, чем обычный бракоразводный процесс. Конечно, родителей развели, отец уволился со своей вахты и поступил на наш сталеплавильный завод, ему там сразу квартиру выделили – он был очень хороший механик, таких специалистов тогда с руками отрывали и берегли. А через год папа женился на нашей новой соседке, вот она и стала мне матерью, которой я не знала до тех пор, брата родила… но все годы до самой смерти папа искал Лену. И ребенка, конечно же. Он так и не простил себе, что сбегал на дальнюю работу, оставляя нас с матерью – ведь знал же, какая она, а развестись боялся – опять же знал, что она будет творить на суде и нас не отдаст ему назло. Оно бы так и вышло, конечно, если б не соседи. Люди тогда, знаете, были не такими равнодушными, как сейчас. А потом папа умер, и я продолжила поиски. У меня уже свои дети большие, я им о сестре много рассказывала и все время говорила: у вас где-то есть двоюродная сестра или брат. Но отчего-то думала, что девочку Лена родила, – вот даже не знаю отчего.
– Интуиция?
– Может, и интуиция, Николай Николаевич. Но больше, наверное, логика. Нас у матери было двое, и у меня две дочери. Думается мне, склонность рожать девочек или мальчиков бывает в семьях не редко.
– Это правда. – Николай Николаевич махнул рукой. – Уж как я сына хотел, а мне жена троих девчонок родила. И у ее матери только девчонки рождались, и у сестер ее тоже, бабье царство, в общем.
– Вот и я это заметила. И буквально несколько лет назад меня осенило: если у Лены родилась дочка, то она назвала ее Таней, как и обещала. И, возможно, девочка сейчас похожа на нее и на меня тоже. И я разослала по детским домам и интернатам фотографию Лены, одну из последних, и написала, что девочку зовут Таня. Не знаю, как меня осенило, будто на ухо шепнули. И что бы вы думали? Приходит мне письмо от воспитательницы Торинского интерната, она писала, что девочка на фотографии – ее воспитанница Таня Степанцова, она не знает ее нынешнего адреса в Суходольске, но телефон есть. И написала мне номер. Я позвонила, еще сомневаясь, трубку взяла девушка с голосом Лены. Я говорить не могла от слез, объяснила ей, кто я такая, она сначала не поверила…
– А что стало с сестрой?
– А Лена, оказалось, умерла родами, успев дать девочке имя и фамилию. Видимо, попала в роддом без документов, вот с ее слов и записали. Потом бы, конечно, все выяснили, но она умерла, и выяснять никто не стал, зачем? У Танюши в метрике Виктория Степанцова указана как мать. Видимо, Лена так назвалась, а в графе «отец» – прочерк. Вот потому мы не могли ее найти все эти годы! Не знаю, почему она так сделала.
– И вы поехали повидаться с племянницей?
– В том-то и дело, что нет. Она приехать ко мне не могла, уже тогда сильно болела, а я собралась, отпуск оформила даже. Меня Майя должна была встретить на вокзале, так мы договорились. Я хотела посмотреть, как там и что, и перевезти Таню к себе. Но в тот день по дороге на вокзал меня сбила машина – пьяный водитель, знаете ли. Я смогла перезвонить Танюше только через несколько дней, когда пришла в себя. Надо было слышать, как она расстроилась! Потом мы созванивались, общались – я лежачая, на вытяжке, две операции одна за другой, но с Танюшей связь боялась потерять, она привыкла ко мне уже, и много чего рассказала, и все у нее: а Майя… а мы с Майей… Майя работала, Танюшку лечила как могла, я им свой телефон и адрес дала, говорю: приезжайте, мы здесь, глядишь, Таню вылечим, все-таки Александровск – город большой, не то что Суходольск. А потом звоню Танюше как-то, а она трубку не берет. И день, и второй. Потом Майя позвонила мне и говорит: умерла Таня. И такое горе у нее в голосе, такая тоска! Они же с детства были вместе, только-то и родни у них, что они сами друг другу, а тут Майя осталась в целом мире одна. Вот я и говорю ей: приезжай, чем смогу – помогу. И через какое-то время она приехала. Глянула я на нее: она тощая, бледная, в куртенке-обдергайке, а уже холодно, рюкзачок у нее в руках с пожитками – всего добра, что барахлишко ветхое, ничего не нажила. Я к начальнику пошла и вот как вам, так и ему все обсказала. Он хороший человек, очень проникся, посочувствовал, и мы устроили Майю как сумели. Однако ж угол свой теперь у нее, и работа какая-никакая есть. А она девочка оказалась замечательная – честная, старательная, воспитанная, чистоплотная, а добрая какая! И умненькая, сразу видно, если б была у нее возможность, то смогла бы и институт окончить, и работать не дворником, а кем получше.
