Де Марешаль даже не потрудился взглянуть на пробку.
— Только вино. Через час, на счастье или на горе, мы узнаем его тайну. Боюсь, что этот час покажется нам долгим.
Сначала я не согласился с ним. Обед, который нам подали, отвлек от мыслей о главном событии вечера больше, чем я предполагал. Меню, дань «Нюи Сент-Оэну» 1929 года, было составлено, словно короткая программа легкой музыки перед исполнением одного из шедевров Бетховена. Артишоки в масляном соусе, омар с грибами и, чтобы очистить нёбо, очень кислое лимонное мороженое. Простые, но безупречно приготовленные блюда.
И напитки, которые к ним подобрал Кассулас, можно уподобить оправе к его бриллианту — «Сент-Оэну». Хорошее шабли, респектабельный мускатель. Отличные вина, но ни одно из них не могло рассчитывать на большее, чем одобрительный кивок знатока. Так Кассулас давал нам понять, что ничем не отвлечет от ожидания великого чуда — бутылки, которая стояла открытой перед нами.
Наконец, мои нервы сдали. Хоть я отнюдь не новичок в таких вещах, почувствовал нарастающее напряжение, и когда обед подходил к концу, вино притягивало мой взгляд как магнит. Мучительно было ожидать, когда наконец подадут главное блюдо и нальют «Сент-Оэн».
Кому же достанется право отведать первые капли? Оно принадлежит хозяину дома, но Кассулас может уступить его по собственному выбору кому-нибудь из гостей в знак уважения. Я подумал, что, пожалуй, не хотел бы удостоиться такой чести. Но взял себя в руки и приготовился к худшему, ибо первым обнаружить, что напиток погиб, все равно что спрыгнуть без парашюта с летящего над облаками самолета. Зато открыть, что величайшее из вин осталось живым после стольких лет!.. Глядя на Макса де Марешаля, побагровевшего от нарастающего волнения, потеющего так, что ему приходилось не переставая вытирал лоб платком, я решил, что он думает о том же.
Наконец внесли главное блюдо — как и предлагал де Марешаль, телячьи антрекоты. Его сопровождал лишь поднос с зеленым горошком. Кушанье подали на стол. Потом Кассулас сделал знак мажордому. и тот отослал прислугу. Нельзя допустить ни малейшей возможности беспорядка, ничто не должно отвлекать в тот момент, когда вино разливается по бокалам.
Когда массивная дверь столовой закрылась за последним слугой, Жозеф вернулся к столу и замер на своем посту рядом с хозяином, готовый выполнить любое его требование.
Настало время разливать вино.
Кассулас взялся за бутылку. Он медленно, с бесконечной осторожностью, чтобы не потревожить предательский осадок, поднял ее. Вытянул руку и нежно посмотрел на замерцавшее рубиновым светом вино.
— Вы были правы, мсье Драммонд, — неожиданно произнес он.
— Прав? — удивленно спросил я. — В чем?
— Вы были правы, когда не стали открывать секрет этой бутылки. В свое время вы сказали, что пока она хранит свою тайну, остается единственным в своем роде сокровищем, но если ее откупорят, может оказаться обычной бутылкой скисшего вина. Катастрофа, хуже — посмешище. Так оно и есть. И перед лицом этой правды у меня не хватает смелости узнать, что я держу в руке — сокровище или нечто смехотворное.
Де Марешаль дрожал от нетерпения.
— Уже слишком поздно для таких рассуждений! — страстно возразил он. — Бутылка открыта!
— Но у нашей дилеммы есть решение, — сказал ему Кассулас. — А теперь смотрите, какое. Смотрите очень внимательно.
Он отвел руку, так что бутылка нависла над краем стола. Она медленно наклонилась. Оцепенев, я смотрел, как струйка вина полилась на блестящий паркет. Капли его брызнули на ботинки, на отвороты брюк Кассуласа, оставив на них пятна. Лужа становилась все больше. Тонкие красные струйки потекли по полу.
Из столбняка меня вывел странный задыхающийся всхлип, доносившийся с той стороны стола, где сидел де Марешаль, и отчаянный крик Софии Кассулас:
— Макс! Кирос, перестань! Ради бога, перестань! Посмотри, что ты с ним делаешь!
Она не напрасно так испугалась. Я и сам ужаснулся, взглянув на Марешаля. Его лицо стало серым как пепел, рот широко распахнулся, вылезшие из орбит от ужаса глаза не отрывались от вина, щедрой струей льющегося из бутылки, которую недрогнувшей рукой держал Кассулас.
София подбежала к Марешалю, но он слабо отстранил ее и попытался встать. Его руки умоляюще протянулись к быстро пустеющей бутылке «Нюи Сент-Оэна» 1929 года.
— Жозеф, — бесстрастно произнес Кассулас, — помогите мсье де Марешалю. Доктор сказал, что он не должен двигаться во время приступов.
Железная хватка слуги, сжавшего плечи несчастного, лишала возможности подняться, но я заметил, как его рука судорожно шарит по пиджаку, и наконец пришел в себя.
— У него в кармане… — прошептал я умоляюще, — там лекарство!
Поздно. Де Марешаль вдруг схватился за грудь знакомым жестом нестерпимой боли, потом все его тело обмякло, голова откинулась на спинку стула, глаза закатились, невидяще уставившись в потолок. Вероятно, последняя картина, которую они запечатлели — струя «Сент-Оэна», которая постепенно становилась все тоньше и в конце концов превратилась в сочащиеся капли осадка, сгустившиеся на полу в середине большой красной лужи.
Де Марешалю уже ничем нельзя было помочь, однако София продолжала стоять, покачиваясь, словно вот-вот упадет в обморок. Чувствуя слабость в коленях, я помог ей пройти к ее стулу и заставил выпить остаток шабли.
Вино вывело ее из транса. Тяжело дыша, она сидела, молча глядя на мужа, и наконец нашла в себе силы заговорить.
— Ты знал, что это убьет его, — прошептала она. — Вот зачем ты купил вино. Вот зачем ты вылил его.
— Довольно, мадам, — холодно произнес Кассулас. — Сами не знаете, что говорите. И ставите в неловкое положение нашего гостя своей несдержанностью. — Он повернулся ко мне. — Очень грустно, мсье, что наш маленький праздник закончился подобным образом, но такие вещи случаются. Бедный Макс. Своим темпераментом он будто напрашивался на несчастье. А сейчас, думаю, вам лучше уйти. Придется вызвать врача, чтобы его освидетельствовать и заполнить необходимые документы. Присутствовать при исполнении медицинских формальностей довольно неприятно. Не стоит лишний раз расстраиваться из-за этого. Я провожу вас до дверей.
Не помню, как оттуда выбрался. Я знал только, что стал свидетелем преступления, но не мог сделать ничего. Абсолютно ничего. Даже публичного заявления о том, что у меня на глазах произошло убийство достаточно, чтобы любой суд приговорил меня за злостную клевету. Кирос Кассулас задумал и осуществил свою месть безупречно, и я с горечью подумал, что она обойдется ему всего-то в сто тысяч франков, если не считать утраты неверной жены. Вряд ли София согласится провести хотя бы одну ночь в его доме, даже если ей придется уйти, имея при себе лишь то, что на ней надето.
После злополучного вечера я больше никогда не слышал о Кассуласе. По крайней мере, за это я мог благодарить судьбу…
И вот сейчас, шесть месяцев спустя, рядом со мной за столиком в кафе на рю де Риволи оказался второй свидетель убийства, София Кассулас, которая, как и я, вынуждена молчать. Вспомнив, как меня только что потрясла наша неожиданная встреча, я невольно восхитился ее хладнокровием. Она заботливо суетилась вокруг меня, заставила выпить рюмку коньяка, потом еще одну, весело щебетала о разных пустяках, словно желая изгнать любые мысли о прошлом.
С тех пор, как я видел ее в последний раз, она изменилась. Изменилась к лучшему. Робкая девочка превратилась в красивую, уверенную в себе женщину. Объяснялось все очень просто. Наверняка она нашла своего мужчину, на сей раз не такого зверя, как Кассулас, и не псевдо-Казанову наподобие Макса де Марешаля.
После второй рюмки я почти пришел в себя и увидев, как моя добрая самаритянка поглядывает на свои усыпанные бриллиантами ручные часики, извинился, что задерживаю ее, и поблагодарил за любезность.
— Не очень-то большая любезность по отношению к такому другу, как вы, — с упреком отозвалась она. Потом поднялась, взяла сумочку и перчатки. — Но я обещала Киросу, что встречусь с ним в…
— Киросу?
— Ну конечно. Моему мужу. — Мадам Кассулас изумленно посмотрела на меня.
— Значит, вы до сих пор живете с ним?
— И очень счастливо. — Удивленное выражение исчезло с ее лица. — Простите, что так медленно соображаю. Я не сразу поняла, почему вы спрашиваете.
— Мадам, это я должен извиниться. В конце концов…
— Нет, нет, вы имеете полное право задать такой вопрос. — Мадам Кассулас с улыбкой взглянула на меня. — Но мне и вспомнить трудно, как я когда-то воображала, что несчастлива с Киросом, ведь после того вечера все настолько изменилось. Вы были там, мсье Драммонд. Вы своими глазами видели, как Кирос вылил на пол целую бутылку «Сент-Оэна» только из-за меня. Это стало настоящим откровением! Я словно проснулась! И когда я поняла, что он ценит меня даже больше, чем последнюю в мире бутылку урожая 1929 года, то в ту же ночь, набравшись смелости, вошла в его комнату и сказала о своих чувствах… А теперь… о мой дорогой мсье Драммонд, с тех пор мы живем как в раю!
