К тому же Козлов был неестественно подвижен для своих лет. Легкостью походки он не уступал Парвицкому, память демонстрировал обширную и свежую, ум острый, а на пышную Ольгину грудь взирал с таким живым мужским интересом, что бедняга поминутно краснела. «Какой-то Кощей Бессмертный, а не эксперт по Коровину, – в панике думала она. – С таким не сладишь, такого не обманешь».
– У Сергея Аркадьевича сейчас в доме милиция, все вверх дном, – поясняла Ольга эксперту, на ходу драпируя грудь голубой шалью. – Но господин Галашин так ждал господина Парвицкого и вас, так ждал! Специально прилетел из Питера. К счастью, удалось договориться со следователем, и вы сможете осмотреть коллекцию.
Ольге, конечно, хотелось, чтобы следователи заартачились и не пустили ужасного Козлова даже на порог. Но надеяться на такое счастье – полная наглость. Некоторые ее желания и без того сбылись самым фантастическим образом…
– Итак, встретимся у Галашина. После обеда мы сразу туда, – пообещал Виктор Дмитриевич. – Я буду очень, очень рад лицезреть вас вновь.
Последние слова Козлов адресовал Ольгиной груди, которую он снова осмотрел и поверх очков, и сквозь толстые стекла.
Скрипач, дама в бордовом и эксперт Козлов погрузились в лимузин. Туда им подали гору букетов. За букетами последовали Игорь Захаров и двое неизвестных рослых мужчин с отсутствующими лицами (должно быть, охрана).
– Он гений, гений, – прошептала рядом с Ольгой какая-то филармоническая старушка с заплаканными глазами.
Ольга не сразу поняла, какой гений имеется в виду. Коровин? Или Фаберже, которого украли? Ах да, ведь Парвицкий великий скрипач… И за это его можно любить до слез?
«Я алчная, черствая, трусливая, – отчитала себя Ольга. – Мне теперь наплевать на музыку и на нормальные человеческие ценности. Коготок увяз – всей птичке пропасть».
Обед должен был получиться полутраурным, но приносили такие вкусности, что улыбки невольно выползли у всех на лица. К горячему даже пошли осторожные смешки.
– Интерьер уютный, – заметил Виктор Дмитриевич, оглядывая ресторанный сумрак и мягкие портьеры.
Аппетит у эксперта, как и ум, оказался удивительно молодым. Козлов сначала налег на семгу, а потом раньше всех очистил полуметровое в диаметре блюдо с олениной по-сибирски.
Совладелец ресторана «Адмирал» Сергей Аркадьевич Галашин скромно улыбнулся комплименту. Это был высокий лысоватый человек с грустными глазами. Неясно было, какого они цвета; так часто бывает у некрасивых мужчин. По поводу беды, случившейся с ним, Сергей Аркадьевич грустил, не более; не выказывал он ни отчаяния, ни паники. Люди такого полета не впадают в истерику даже из-за внушительных убытков.
– Представляю, что вам пришлось пережить, – сказала ему Наташа Бергер, грузная дама в бордовом. – Пожар, да еще и кража вдобавок.
Она щедро отхлебнула вина, а скрипач Парвицкий вздохнул:
– Ты права, Наташа, это истинная трагедия. Мне трудно даже вообразить себя на месте Сергея Аркадьевича.
И он потрогал чуткими пальцами футляр со Страдивари, который стоял рядом с ним тут же, у стены.
– Насколько я понял, у вас в доме был взрыв? – сказал Козлов. – Чудо, что вы остались живы.
Мужественный банкир только усмехнулся:
– Ерунда! Я в это время как раз ехал домой из аэропорта. А вот моя дочь вполне могла пострадать. Жена моя сейчас в Карловых Варах, дома были только дочка и прислуга. Надо сказать, мои люди сделали все, чтобы спасти ребенка. Расскажи, Игорь!
Пресс-секретарь прямо с олениной за щекой приступил к своим обязанностям:
– Это было ужасно! Я живу недалеко и тут же прибежал на место – мне позвонила горничная. Она была в панике. На первом этаже начался пожар, охранники вызвали спасателей и принялись тушить огонь сами. К тому же водопровод прорвало. Это был сущий ад. Гувернантка, вся мокрая, спешно одела маленькую Анджелину и буквально на руках вынесла из дома. Я отвез обеих в загородный дом. Вот почему я не застал пожарных, которые учинили форменный погром.
– На это они мастера, – согласился Парвицкий. – Но когда похитили вещи из коллекции?
– Черт его знает, – задумчиво процедил Галашин. – Я подъехал, когда и пожарные, и милиция еще были в доме. Целые толпы! Все было залито водой, пол-этажа выгорело, в картинной галерее выбито окно. И вещи пропали. Не все, конечно – крали с разбором.
– Думаете, орудовал профессионал? – спросил, жуя, Козлов.
– Не сомневаюсь. Взяли самое ценное! А главное, следователь считает, что причиной всего кошмара был взрыв дистанционного устройства. Или даже двух. Нашли какие-то огрызки у стены в гостиной.
– Как? Неужто и взрыв, и пожар устроили, чтобы пробраться к коллекции? – ужаснулся Парвицкий.
– Наверное. Когда все запылало, сигнализацию отключили – она выла на всю округу. Прислуга металась как угорелая. Спасали мою дочь, пытались тушить огонь. По-моему, в это время вор и влез в окно. Он спокойно взял что хотел, но, к счастью, кое-что уцелело. У меня еще есть что вам показать, Евгений Ильич.
– Буду счастлив! – оживился скрипач. – Хочется ободрить вас в трудную минуту. Надеюсь, вы будете на моем концерте?
Галашин грустно улыбнулся:
– Буду. Искусство одно способно утешить, в особенности ваше искусство. Я ваш большой поклонник.
Он сказал это тепло и проникновенно. Никто, кроме пресс-секретаря Захарова (который все знал, но молчал), не мог в ту минуту заподозрить, что Сергей Аркадьевич Галашин терпеть не может академической музыки, считает ее страшным занудством и предпочитает женские поп-группы, одетые по минимуму.
Подали нежный сыр, белое и розовое вино. Оживление само собой угасло, беседа стала тихой и неспешной. Наташа, дама в бордовом платье, принялась откровенно клевать носом.
– Женьке надо еще на репетицию успеть, – бесцеремонно шепнул старик Козлов на ухо банкиру. – Если сперва к вам домой заедем, то пора бы и сладкое нести.
– Да-да, сегодня у нас десерт «Пич Мелба», – спохватился Галашин.
Он чуть заметно повел своими грустными глазами. В ответ официант, стоявший достаточно далеко и, стало быть, обладавший орлиным зрением, бесшумно сорвался с места. Принесли «Мелбу» в бокалах на толстой ножке.
Парвицкий запил мороженое коньяком и ударился в воспоминания:
– Я-то за живопись взялся, еще когда учился в консерватории. Вы, Сергей Аркадьевич, коллекционер начинающий, а я давно этой страстью ушиблен. Денег тогда у меня почти не было, зато еще водились в Москве этакие трогательные старички и смешные старушки – из бывших, как тогда говорили. Помню до сих пор одни облезлые стены на Зацепе, сплошь увешанные картинами и картинками. Все это считалось тогда упадочным и стоило недорого. Теперь это была бы золотая стена. Верно, Витя?
Витя, то есть старик Козлов, согласно кивнул лохматой головой. Он давно покончил с «Мелбой», выпил и коньяк, и кофе.
– Я всегда нравился таким старушкам, – меланхолически сообщил Парвицкий; кажется, он чуточку захмелел. – Одна дама даже завещала мне свое собрание.
– Ты имеешь в виду Денисову? – спросил Козлов, снова жуя сыр.
– Ну да. Ее муж был барабанный советский плакатист, очень востребованный и непомерно – даже по тем временам! – оплачиваемый. Вы, конечно, помните его плакат «Пятилетка – наша юность», который повсюду торчал. Такой синий с красным? Помните? Ну же?
Банкир сделал вид, что напряг память.
– Уж я-то, Женя, помню точно, – кивнул Козлов. – И покойную Марью Трофимовну помню. Большая была меломанка.
Парвицкий продолжил:
– Так вот, твердокаменный конъюнктурщик Денисов рекламировал пятилетки, а сам, не будь дурак, собирал картины начала века. Прошлого века, разумеется. Особенно много скопилось у него Союза русских художников [5] . «Голубую розу» [6] тоже жаловал. Его вдова полюбила меня как сына.
– Да уж, наделала эта история шуму, – добавил Козлов. – Слухи поползли. Говорили, что вы обвенчались.
Парвицкий протестующе звякнул ложечкой о блюдце:
– Вздор! Ты сам знаешь, что это чистейший вздор! Нас связывала только нежность. Детей у Денисовых не было, тогдашних коллекционеров-зубров вдова побаивалась, музейщиков не любила – вот все мне и оставила. Я сам не ожидал. Более того, я был обескуражен! Однако после этого дара моя коллекция стала заметной. Я смог уже и менять кое-что, и подкупать, да и вкус мой определился. А вскоре я встретил Виктора Дмитриевича.
Виктор Дмитриевич снова кивнул. Сыру он съел больше всех. Наташа совсем осоловела, а Парвицкий все попивал и попивал коньяк. Он не пьянел, только делался живее и красивее.
– Витя – это сокровище! – вскричал он, и Виктор Дмитриевич возражать не стал. – Витя уникален. Ему достаточно беглого взгляда, чтобы распознать стоящую вещь. Сколько безнадежного из запасников он высмотрел, атрибутировал [7] и ввел в оборот!
Банкир Галашин невольно уставился на заурядное лицо Козлова. Это лицо выражало тихое созерцательное спокойствие, какое бывает после сытного обеда. Похвалы не смутили Виктора Дмитриевича. Видно, старик привык к дифирамбам в свою честь.
