– В ближайшем будущем, думаю, вам предстоит работать вместе.
То, что выяснилось из состоявшегося затем разговора, можно, пожалуй, свести к следующему.
Раньше Джаич работал в КГБ и имел чин капитана. Там с самого начала подметили его страсть к спорту, в частности, к футболу – отсюда, собственно, и происходило прозвище Джаич[1]и определили сопровождать за рубеж спортивные делегации. Контролировать центробежные устремления наших футболистов. Никто не выполнил бы подобное задание более добросовестно. Ведь рвение его определялось не только служебной ответственностью, но и страхом проворонить хорошего футболиста, оставить Родину без нужного игрока.
Сейчас, в связи с массовым отъездом спортсменов за границу, он пребывал в состоянии некоторой депрессии. Это подействовало на него куда более сильно, нежели потеря работы в органах.
По натуре же (подозреваю – благоприобретенной) Джаич являлся вечным плейбоем, как это ни покажется парадоксальным на первый взгляд. Ему уже стукнуло сорок пять, он был довольно высок, тощ, с длинными неухоженными патлами и колоритными усами. Черный цвет волос явственно прореживала седина. Он никогда не был женат и, по-видимому, уже никогда не будет. Обожал пиво и игру в биллиард. Все свободное время проводил, соответственно, в пивных, биллиардных и на стадионе. И еще он любил жевательную резинку.
Вот и сейчас, покончив с сигаретой, он без промедления отправил в пасть очередную порцию «гуми».
– Имеются вопросы? – поинтересовалась Лили.
– Конечно, – тут же отозвался я. – Сколько мы будем получать?
– Много.
– М-м-м… А если конкретнее?
– Расчеты производила лично Ада Борисовна, и соответствующие формуляры разосланы по всем нашим представительствам. В конечном итоге это будет зависеть от степени выгодности заказа, но минимальное вознаграждение – сто американских долларов в день чистыми. Это тебе, Джаичу – сто тридцать. Зато к твоим активам можно отнести и предполагаемые литературные гонорары.
Неплохо! Совсем неплохо! На предыдущем месте я зарабатывал в несколько раз меньше.
– Плюс командировочные? – уточнил я.
– Разумеется.
Ей-богу, неплохо! Тут Лили, очевидно из опасения, что у меня слишком уж улучшится настроение, пожелала сделать ряд уточнений по поводу моих будущих обязанностей. И выяснилось, что, оказывается, я буду принимать непосредственное участие в расследовании. В качестве помощника Джаича. Так сказать, вторым номером. Чтобы затем наилучшим и подробнейшим образом информировать остальных «голых пистолетов» о ходе дела. Я скорчил кислую физиономию, и Лили перевела взгляд на бывшего капитана КГБ.
– У нас сейчас имеются какие-нибудь заказы? – поинтересовался тот, продолжая усиленно работать челюстями.
– Пока нет, но отдел рекламы уже задействован вовсю, так что первые заказы ожидаются со дня на день.
– О'кэй.
– А сколько всего у нас будет детективов? – осторожно полюбопытствовал я.
– Пока только Джаич. – Лили упорно предпочитала называть людей по прозвищам, а не по именам. – И ты. А там видно будет. Посмотрим по обстоятельствам.
Джаич самодовольно улыбнулся.
– Пойдем, Коля, – сказал я ему. – Поставлю тебе банку пива в честь нашего знакомства.
– Заметано.
На вид Джаич был парнем простым, как, очевидно, и многие другие работники КГБ. Родители его уже умерли, оставив ему в наследство двухкомнатную квартиру в «хрущевском» доме. Мне живо представилась холостяцкая берлога со старой, продавленной мебелью, прокуренные «Партагазом» шторы и классный импортный двухкассетник. Над образом плейбоя наверняка поработал квалифицированный гебистский психолог. Вероятнее всего Джаич готовился для заброски в какие-нибудь каэспэшные структуры, а то и в узкий круг диссидентов. И вовсе не потому, что плейбои особенно ценились в этих кругах, а просто никак не вязался их облик с образами Дзержинского или Штирлица. Разумеется, психолог опирался на природные задатки Джаича, которые могли бы способствовать успешному исполнению подобной роли. Наряду с «бравым парнем, стоящим на страже нашего родимого отечественного спорта», это являлось его еще одним, вспомогательным альтер эго.
Я вкратце рассказал о себе. О том, что воспитывала меня мать-одиночка, что умерла она два года назад, а отец, может, где-то еще и коптит небо, но я понятия об этом не имею. О том, что мне как раз сейчас стукнуло тридцать три – возраст Христа. Но до сих пор я не был женат, и нас, очевидно, это обстоятельство должно роднить, как двух закоренелых холостяков.
Пока мы поглощали пиво в «Блудном сыне» и заедали солеными крекерами, я полностью проникся ощущением, что Джаич не имеет никакого опыта сыскной работы. Конечно, чему-то когда-то его учили. Скажем, как вести слежку или, напротив, как от той же слежки избавляться. Но, в целом, в деле сыска он, вероятнее всего, являлся таким же дилетантом, как и я в деле написания детективных романов. Разница заключалась лишь в том, что он спал и видел себя новым Мегрэ, а я детективные романы на нюх не переносил. Естественно, я и понятия не имел, как за подобные штуки берутся. Но хрипы Джо Коккера уже рвались из меня, и я твердо вознамерился не позволить Лили свернуть мне шею.
Для начала мне показалась весьма благоразумной идея пригласить своего приятеля Эда Петраноффа провести со мной вечер в том же «Блудном сыне». Вот кто от детективов сходил с ума! Собственно, звали-то его Эдиком Петрановым, но с некоторых пор он совсем уж тронулся на почве детективной литературы и теперь называл себя не иначе как Эд Петранофф – на американский манер.
И все же он был единственным из моих знакомых, кто хоть что-то в этом смыслил.
А теперь несколько слов о кафе «Блудный сын».
Наиболее примечательным для него было то, что его клиентами являлись исключительно работники «Гвидона». При этом, как ни странно, самому «Гвидону» кафе не принадлежало. Просто всем остальным обитателям округи питаться здесь было явно не по карману.
«Блудный сын» славился отличной кухней. Причем прилагательное «отличная» вполне можно было сочетать с прилагательным «экзотическая». В глянцевых меню, разложенных на столах, на обложках которых красовалась репродукция известной картины «Возвращение блудного сына», невозможно было найти шницелей, бифштексов или котлет по-киевски. Зато в изобилии – блюда французской, голландской и еврейской кухни.
Лично я вообще не жалую горячие блюда и предпочитаю обходиться холодными закусками. Побольше холодных закусок, вина – и все. Лишь иногда забота о желудке вынуждала съесть куриного бульона с кнедликами. Я – человек полноватый и поесть люблю. Потеря работы в «Гвидоне» сулила вынужденный отказ от «Блудного сына», с чем мой желудок примириться бы никак не смог. И если условием питания в «Блудном сыне» являлось написание детективных романов, то я их напишу! Чего бы это мне ни стоило.
Залов в кафе было два – лиловый и кремовый. Оба – небольшие и уютные. Изюминкой интерьера являлись приятные настольные лампы с лиловыми или, соответственно, кремовыми абажурами. Из другого освещения имелось лишь несколько бра на трех стенах из четырех. А на четвертой – большое панно из осколков разноцветных зеркал, загадочно мерцавшее в полумраке. Поскольку наши заведения, если можно так выразиться, дружили коллективами, все мы знали друг друга по имени. За каждым клиентом был закреплен собственный официант и, естественно, столик.
Мой столик находился в Лиловом зале в углу, а обслуживала меня официантка, которую все любовно именовали Барсик. В ней действительно угадывалось нечто мягкое, кошачье. Она была полновата, невысокого роста, с весьма приятными чертами лица. Однажды я даже позволил себе переспать с ней, после чего Малышка очень долго на меня дулась. Но эта контактная, выражаясь языком каратэ, связь не помешали нам в дальнейшем сохранить нормальные человеческие отношения. Я усадил Эда Петраноффа за свой столик, сделал заказ, и мы, как и положено старым приятелям, которые не виделись целую вечность, принялись пялиться друг на друга. Я бросил ему через стол сигареты и зажигалку, а он, закурив, бросил их мне назад.
– Мальборо! – с благоговением выдохнул он.
– Это единственные сигареты, которые признает моя собака.
Он расхохотался:
– Я думал, ты скажешь – жена.
– У меня нет жены.
– У меня тоже.
Вообще-то я курю крайне редко – в среднем пару сигарет в день, – но сейчас тоже закурил, сквозь струйки дыма продолжая его рассматривать. В юности Эдик был круглолицым, теперь же, когда он почти полностью полысел, форма головы стала и вовсе дынеподобной, как у Чиполлино… Впрочем, Чиполлино ведь луковица, а не дыня… Но все же они были удивительно похожи: те же улыбчивость, юный задор и оптимизм.
Когда он услышал, за что теперь я буду получать деньги, лысина его сделалась малиновой.
