- Мужик, ты так до инфаркта доведешь в натуре!
То, что это останки мужчины, он понял сразу, хотя толстый жгут тускло-черных волос, оплетенный тонкими ремешками, сползал по сутулой спине, напоминая женскую косу. Славка подошел ближе.
- Э, да ты богатенький, Буратинка! Придется пожертвовать в детский фонд имени Козулина.
Он подсветил снизу иссохшее тело, увидел на груди среди связки бусин и звериных клыков тонкие кружочки монет в черной патине окисленного серебра. Славка натянул брезентовые рукавицы, прикоснулся, осязая под ветхой кожаной одеждой круто искривленные ребра. Брезгливое чувство заставило отдернуть руку, но он преодолел себя и повел ладонью по плоской грудине, весело приговаривая:
- Как ты похудел, дорогой, весь штакетник наружу!
Под бусами сквозь одежды он нащупал плоский овал величиной с ладонь, туда рельефно вписывалась какая-то фигурка.
- А ты ещё и жадина, вон куда железяку курканул. Нехорошо, дедуля, ой как нехорошо...
Козулин подбадривал себя натужным балагурством, храбрился, ощущая тем не менее тоскливое, сосущее чувство оторванности от всего мира. Он был подавлен неживой тишиной и нависшей каменной массой. Но бессознательно понимал, что стоит чуть поддаться одиночеству, страху, и они сомнут его, обратят в постыдное бегство. Страх следовало преодолеть, тогда он уйдет, рассеется в невидимую пыль. Поэтому Славка приблизил отражатель фонаря вплотную к высушенному лицу мертвеца, разглядывая его в упор, и долго вглядывался в грубые черты, привыкая.
Плотная кожа, серо-коричневая, в ярком свете казавшаяся бархатной, облегала крупный остов головы. Высохшие, сплюснутые уши прижаты, вдавлены в череп. Крепкие желтые зубы, словно вытесняя друг дружку, вкривь и вкось торчали в черных деснах безгубого рта. Приплюснутый широкий нос провалился, выворотив ноздри, обметанные изнутри то ли серой пылью, то ли плесенью. В глубине глазных впадин тускло блестели, подобно старому, мелко потресканному фаянсу, желтоватые шарики, прихваченные сверху и снизу густо сморщенной кожицей век. Шарики были поменьше тех, которыми играют в настольный теннис, но казались такими же легкими, тонкостенными, как бы полыми, и Козулин подумал, что если попробовать вынуть один из них, то он сразу рассыплется. И ещё Козулин подумал, что человеческий глаз почти на сто процентов состоит из воды и должен высыхать почти без остатка, как плевок. Сравнение с плевком показалось ему удачным и даже захотелось плюнуть в глаз мумии, залепить зрачок, в чьей глубине отражалась раскаленная докрасна нить фонарной лампочки.
Он похлопал по карманам в поисках складного ножа, вспомнил, что тот остался в рюкзаке. Тогда попробовал руками в брезентовых рукавицах разорвать кожаную рубаху, но она не поддавалась, только с шелестом, словно сухой песок, осыпался мелкий стеклярус.
Шальная мысль пришла в голову - подтащить находку к выходу, крикнуть Елькину, чтобы сбросил нож, и попутно продемонстрировать свою смелость. Он с веселым остервенением взвалил на спину труп, оказавшийся тяжелее, нежели можно было ожидать, поместив вытянутые руки себе на плечи и придерживая их чуть выше узловатых локтей, даже сквозь жесткие рукавицы чувствуя, что вдоль костей в просторных рукавах протянуты округло-твердые, закаменелые мускулы.
Фонарь болтался, прихваченный к запястью ремнем, оттягивая руку, и желтое световое пятно маятником ходило по глине. Козулин видел, куда ступает, а направление держал на утлый огонек свечи. В нос шибали застарелые запахи плесневелой кожи, гнили и ещё чего-то, напоминающего тухлую вонь торфяной жижи. Славка балдел от своего кощунства, уверенный, что поступает абсолютно верно, как подобает настоящему мужчине, способному вцепиться в скользкий хвост фортуны и взять её за глотку. На ходу соображал, как распорядится добычей: монеты толкнет вместе с бусами, в комплекте, какому-нибудь богатому собирателю древностей, а вот блямбу из-за пазухи, буде окажется золотой, следует сдавать осторожно, лучше найти покупателя на рынке среди "восточных людей"...
Так он шагал, стараясь не думать о мертвой вогулке, ноги которой волоклись по глине, цепляясь за камни и раскиданные кости. Шерстяную "менингитку" Козулин натянул ниже ушей, чтобы не так чувствовалось прикосновение твердой, как деревяшка, головы. Он дошел до колодца, где брезжил падавший сверху дневной свет. Здесь коптил свечной огарок с накренившимся фитилем. Славка стал подыматься к лесенке, оскальзываясь на прелых слежавшихся листьях. Он уже порядочно намаялся, подустал и решил наконец свалить неудобный груз.
Сперва он не мог сообразить, почему не в состоянии сбросить с плеч костлявые руки. Перехватил поудобнее фонарь, подсветил и закричал срывающимся, неожиданно визгливым голосом:
- Сашка! Помоги!
Он побрел вверх по листвяно-земляной куче, шатаясь, пытаясь разомкнуть железные удушающие объятия мертвеца. Но тонкие твердые предплечья не подавались, все плотнее входя ему под челюсть, сдавливая горло. Петля страховочной веревки свисала рядом с лестницей, надо было только добраться до нее, а там Сашка спасет, вытащит из этого кошмара. Козулин попытался ухватиться рукой, но подвернулась ступня, его повело вниз по рыхлому склону, разворачивая боком, и в петлю попала голова мумии.
- Сашка! - истошно завыл он. - Тащи, Сашка!
Они покатились в грот, веревка резко натянулась, выворотив голову мертвеца вбок. В то же мгновение Славка сквозь дикую боль в горле почувствовал, как хрустнул кадык.
- Я не хочу! - отчаянно выкрикнул он из последних сил. Но ему это только показалось - на самом деле заклокотала в раздавленном горле кровь, выплеснулась изо рта и ноздрей горячей алой пеной...
* * *
Холодная морось перешла в частое накрапывание, а потом в мелкий противный дождь, похоже, зарядивший надолго. Сашка Елькин сбегал в сторону палаток, приволок ранее замеченный широкий кусок полиэтилена, сел на рюкзаки, накрылся пленкой и заскучал. Он мог подолгу валять дурака, заниматься ерундой, чирикать с девчонками и творить массу иных бесполезных дел, но просто быть один на один с самим собой и своими мыслями не умел. Вот прихватили бы магнитофон или приемник, включил бы музыку и слушал. А так?.. Поэтому он курил. Не спеша, пуская колечки и струйки дыма, следя, как они смешиваются под пленочным куполом в синий клубящийся туманец. Изредка поглядывал на часы и удивлялся, что минутная стрелка прошла всего ничего, а он уж истомился, словно сидит, закутанный в мокрую пленку, уже полдня.
Сашка высунул из-под захрустевшего покрывала загорелое квадратное лицо. Дождевые капли побежали по лбу и щекам, как по лопате. С отвращением оглядел ближние кусты, бурые скорченные папоротники, осклизлые валежины. Внезапно заныло, засосало в животе, наверное, следовало пожевать чего-нибудь, лучше сладкого. Но это не было голодом, потому что захолодило промеж лопаток, стало знобить. Передернув плечами, поежившись, встал и осмотрелся. Тревожное чувство близкой опасности нарастало. Ему показалось, что кто-то глядит в спину - пристально и зло. Резко обернулся - никого; все те же мокрые голые ветки, туманное сеево, заполняющее пространство. Мучительное ощущение нарастало, и вдруг сделалось слышно, как часто и звонко забилось сердце, накачивая кровью отяжелевшие ноги и руки, так что закололо в кончиках пальцев.
Поспешно, путаясь в ремнях и завязках, он распечатал рюкзак, вытащил топорик. Теперь, вооружась, почувствовал себя уверенней, и сердце сразу утихомирилось.
Теперь злило, что Славка надолго застрял под землей. Для облегчения страха Сашка срубил ближнюю березку и принялся сосредоточенно очищать от веток, остругивая лезвием топора, превращая в удобную дубинку. Изредка поглядывал по сторонам и на шахту пещерного входа. Ему чудилось, будто некто невидимый, скрывающийся, снова смотрит в спину, но пойти в кусты, поглядеть - Сашка так и не решился, убеждая себя, что это просто пригрезилось от холода, одиночества и тоскливой местности.
Славкин крик донесся слабым, размазанным о стенки колодца неразборчивым эхом. Капроновая страховка, частично выбранная, лежала на скользком бревне. Елькин врубил фонарь, посветил вдоль веревки, прислушался, сам крикнул: "Эй!"
Ему показалось - на дне что-то шевелится. Потом рывок снизу сдернул в колодец запас веревки, она натянулась так, что скрипнул узел на бревне. Донесся явственный крик:
- Сашка, тащи, Сашка!
Елькин, раскорячась на бревенчатом мостике, кряхтя, дотянулся до веревки. Она не подавалась, и, несколько раз нетерпеливо дернув, Сашка рявкнул в стылую пустоту:
- Ну, скоро там?
Козулин что-то волынил, веревка оставалась натянутой, и Сашка снова крикнул, как в глухую трубу:
- Что нашел? Вылезай давай!
Но напарник молчал, и, немного обождав, Сашка потянул веревку на себя. Та стала подаваться.
- Эй! - загорланил Сашка. - Давай шустрей в натуре! Чего молчишь? Ответа опять не последовало, и он вполголоса бросил: - У, козел...
