— Игорь, — к нему подошел Белов, — мне кажется, что до нас здесь что-то искали.
— Отпечатки?
— Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.
— Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?
— Да.
— Сколько их?
— Два.
— Там был третий. — Они подошли к шкафу. — Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.
— Звали, товарищ начальник? — Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.
— Скажите, у покойного были хорошие вещи?
— Да вон их сколько, целая гора.
— Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.
— А то как же, он одевался здорово.
— Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?
— Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.
— Этот?
— Он самый.
Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.
«Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».
— Приобщи к делу.
— Есть! Нашел! — крикнул Платонов. — Муравьев!
Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.
— Я смотрю, — возбужденно говорил Платонов, — вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.
— Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.
Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.
Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.
— Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?
— Около девяти.
— Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.
— А зачем нам это?
— А если он был не один?
— Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! — крикнул Платонов оперуполномоченному. — Позови Климову.
Дворничиха пришла минут через пять.
— Звали?
— Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?
— Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.
— Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? — спросил Платонов.
— Вера Симакова.
— Она во сколько открывает?
— В девять.
— А приходит-то раньше.
— Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит...
— Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, — вмешался Муравьев, только скоренько, ладно?
Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.
Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.
Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.
— Вот она, керосинка, — сказала Климова.
— Благодарю. Вы можете идти, — ответил Сергей.
— М-может, еще чего...
— Тогда вас вызовут. — Он толкнул набухшую дверь.
В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.
— Давай бидон и талоны, — хрипло крикнула она, — а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.
— Милиция. — Сергей достал удостоверение.
— Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.
— Я по другому вопросу.
— Ну давайте. — Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.
— Вас зовут Вера?
— Вера Анатольевна Симакова.
— Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?
— Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?
— Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?
— А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?
— Почему барыга?
— Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.
— Убили, это правда, но не он.
— Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.
— Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?
— Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной...
— Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.
— Ну а из незнакомых военный шел.
— Какой военный?
— Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.
— Такая, как у меня?
— Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.
— Папаха!
— Вот точно, папаха.
— А какие у него были погоны?
— Известно, золотые.
— Вы в темноте разобрали?
— Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.
У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:
— Он один был?
— Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.
— Вы бы могли его узнать? — еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.
— А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.
— Ну а дальше?
— А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.
— Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.
— Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.
Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.
Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.
Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.
У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.
— А, отпускник, — обрадованно сказал он, — гуляешь?
— Дышу.
— Это правильно.
— Что случилось?
— А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.
— Ну, что стоим, пошли в дом.
— Пошли, пошли, посидим поговорим. — Голос начальника был неестественно весел. — Ты мне скажи, Данилов, — продолжал он, — отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.
