Продолжалась эта история долгих десять дней: только отроют машину, её снова заваливает. Вертолетчики прокляли Эльбрус, Ми-8 и упрямого генерала. Говорят, отдыхать они теперь ездят с семьями только на равнинные местности, чтобы даже намека на пригорок не было...
С улыбкой вспоминает Максим и финал казанской поездки, о которой мы уже упоминали.
Не забыл её, наверное, и советник президента (ныне - бывший) Эмиль Паин, известный политолог, которого Ельцин включил в свою свиту. За несколько часов до вылета из Казани в Москву, когда переговоры с Шаймиевым уже подходили к концу, Паин обнаружил, что потерял кремлевское удостоверение. А это почти как партбилет. Испытав сердечное недомогание, он отправился в гостиницу. Хотел достать из дорожной сумки лекарство, но и этого не удалось сделать: сумка исчезла. Сперли? Или забыл в машине, когда ехали из аэропорта?
Держась за левую сторону груди, Паин вышел из гостиницы и побрел в садик внутри Казанского кремля, со вздохом опустился на первую попавшуюся скамейку.
Наивный человек! Ему ли не знать, что все скамейки в городе к приезду Ельцина беспощадно красят в ядовитый зеленый цвет. Прощай, французский костюмчик! Перегнувшись назад и скосив глаз на собственную спину, он подумал, что вот ты президентский советник, все тебя знают, уважают, раскланиваются, а жизнь, как говорится, "не склалась". Что теперь делать?
Пропахший бензином (пытался очистить костюм), угрюмый, он попросился в первую же попавшуюся машину, которая отправлялась в аэропорт - вдруг вещи кто-то нашел? Но судьба в этот злосчастный день распорядилась так, что и машина оказалась необычная. Вернее, её хозяин.
Этот известный в Кремле чиновник, начальник президентской пресс-службы Андрей Андреич по прозвищу Старый Иезуит, прославился тем, что из каждой командировки обязательно привозил жене букет - будь то Ванкувер или Шуйская Чупа. Где в Казани сыщешь достойный букет? Поехали колесить по городу. Паин сидел на заднем сиденье бледнее мела. На его слабые попытки направить машину по нужному маршруту, на запах сердечных лекарств Андрей Андреич не обращал ни малейшего внимания. Наконец, сжалился шофер - вылез из машины и наломал в городском сквере букет сирени.
В аэропорт приехали последними - обворованный, несчастный Паин в костюме в зеленую полоску (у трапа его ждал Максим с пропавшими пожитками) и невозмутимый Старый Иезуит, с ласковой улыбкой оглядывающий белую сирень...
Бесплатное пособие, как получить инфаркт.
"Мелюзга", - сказал бы Куприн и был бы прав. Но мелюзга эта царствует в стране и от её левого мизинца зависят судьбы миллионов. А расхлебывать нам с вами - таким, как Максим, добрым безответным дурачкам, - то в Афгане, то в Баку, то в Грозном.
Кстати, о Чечне.
Когда я работал ещё в пресс-службе у Костикова, в 1993-1994 годах, Дудаев из месяца в месяц бомбардировал факсами (мины - впереди) приемные всех президентских помощников: с отменной учтивостью просил президента о встрече, чтобы обсудить создавшееся в республике положение, попытаться найти общий язык. Куда там! Кремлевские олимпийцы были заняты более важными делами - истребляли другого - "ложного" - чеченца, Хасбулатова. А настоящего разглядеть не сумели. И регулярно отправляли дудаевские факсы в туалет. "Пусть только рыпнется, - сказал на одной из пьянок близкий к президенту сановник, полный отваги после недавнего штурма Верховного Совета. - Одной "Альфы" будет достаточно..."
* * *
И Дудаев не заставил себя ждать.
31 декабря 1994 года, когда россияне, в том числе чеченской национальности, внимали по телевизору своему президенту и доставали со льда шампанское, министр обороны отдал приказ устроить "новогодний фейерверк" начался штурм Грозного.
Максим уже предвкушал дальнейшее - в Кремле не были секретом ни человеческий, ни военный гений лучшего министра обороны всех времен, как нарек его Ельцин. И чем больше Чечня начинала походить на ненавистный ему Афган, а то и превосходить его - по глупости военных и количеству цинковых гробов, тем мрачнее становились мысли Максима и созревало решение - если пошлют на войну, он, как ребята из "Альфы" в октябре 93-го, наотрез откажется выполнять приказ.
Сколько можно воевать? Хватит уже!
Если вдуматься, мы никогда и не переставали быть на фронте, война у нас в крови. Мы все время дрались - то с фашистами, то с японцами, то с афганцами и неграми, то сами с собой - в Новочеркасске, Тбилиси, Вильнюсе и, наконец, в Чечне.
И однажды он получил этот приказ - во главе подразделения все той же "Альфы" отправиться в Первомайский, где Радуев захватил заложников, и выбить бандитов из поселка. Прибыв на место и изучив оперативную обстановку, Максим принял решение отказаться от операции. Верная, бессмысленная гибель. На месте событий находился министр обороны Грачев. Он вызвал к себе "умника из Кремля" и потребовал объяснений.
- Что тут скажешь, Пал Сергеич? - вздохнув, пожал плечами офицер. Голое поле, каждый сантиметр простреливается. Ребята не камикадзе. Да и вы, простите раба грешного, совсем не смахиваете на японского императора...
Грачев срывающимся голосом выдал весь трехэтажный арсенал и приказал идти на штурм. У Максима помутилось сознание - никогда, никто, даже в Афгане, не называл его такими именами. Он замахнулся на министра. Охранники оттащили.
- Расстрелять! - приказал Грачев. - К стенке гада...
Максима повели к придорожной канаве.
"Альфовцы", стоящие неподалеку, разговора не слыхали, но правильно оценили смысл конвоя. Медленно двинулись навстречу, взяли Максима и расстрельную команду в полукольцо. "Всех перебьем!" - читалось в их глазах. Грачевцы отступили.
Максима немедленно втолкнули в машину и вывезли из Первомайского. Через несколько часов он уже объяснялся в Кремле с коржаковскими замами.
Решено было не гнать смутьяна, а вывезти на время из страны - в Швейцарию, где шла доводка президентского лайнера. Присматривать за ходом работ. "Остудись маленько, отсидись - примирительно сказал Коржаков. - А что не дал ребятам по глупости погибнуть - молодец..."
...Он бродил по безлюдным улицам, среди красочных кафе и закопченных соборов, потом устремлялся за город - к холмам и шуму листвы, провожал грустной улыбкой ветряные мельницы и молочные фермы, с опустившимся сердцем вглядывался в пурпурные просторы, засеянные до горизонта ягодами...
И все напевал, насвистывал в эти дни ностальгическую мелодию "Битлз" "Strawberry fields forever..." - "Земляничные поляны навсегда...". Это у них. А у нас, похоже, навсегда поля, где лежат убитые и не похороненные мальчики...
"ПРОСТО ТАК"
Потом началась предвыборная кампания. После натиска железного Толика служба развалилась. Коржаков, нацепив на нос очки - писатель! - принялся за мемуары, ребят - кого выбросили на улицу, кто ушел сам. Максима не гнали, о нем забыли. Впрочем, он уже понял, что никому не нужен. Что вообще никто никому не нужен.
Мы часто встречались с ним в кремлевских коридорах, пили кофе в подвальном буфете "32 ступеньки" (холодный общепитовский бульон, несокрушимая, как компартия, булочка-калорийка) и беседовали. Невеселые это были разговоры. Больше - глазами и вздохами.
Вскоре он выпал из моего поля зрения. Говорили, ушел в охранную структуру какого-то банка.
Потом и я, собрав вещички, переместился из Кремля туда, где я сейчас пишу эти заметки, а спустя некоторое время вдруг вспомнил о нем - наткнулся случайно на телефон в записной книжке. Позвонил. И вот мы сидим в холле одной из московских гостиниц.
- Знаешь, - сказал Максим, - я все это рассказываю с одним условием: хочу услышать от тебя, как быть, что делать дальше. Вот я убил в Афгане четверых пацанов... Своих. Случайно. Дальность была большая. Сумерки. Принял за душманов. Понимаю, бывали такие случаи, и на прошлой ещё войне, не я один такой. Но вот уже пятнадцать лет прошло - не могу забыть. Приходят ко мне по ночам. Гад я последний! Как не посмотрел тогда в бинокль, почему не подстраховался? Родители до сих пор уверены, что сыновья их пали смертью храбрых... Но разве я один виноват? Кто за все это ответит? Зачем опять Чечня, Самашки, Первомайский? Почему никого серьезно не наказали - ни в Кремле, нигде? Так всегда у нас! А знаешь, после каждой из операций в "горячих точках" кто-то из ребят обязательно заканчивал жизнь самоубийством. Через неделю после Баку застрелился мой друг Витька, потом ушли Коля и Саша. Никому ничего даром не проходит. Сейчас "чеченский синдром". Скажу только тебе - иногда еле сдерживаюсь, чтобы не пустить себе пулю в лоб... У тебя - работа. А мне что делать? Банк - это временно. Вернуться к "афганской" профессии? Стать киллером? За что они нас так?
В глазах его стояли слезы.
Я не знал, что сказать. А потом вдруг вспомнил эпизод из романа Солженицына "Раковый корпус". Главный герой приходит в зоопарк и видит пустую клетку, где сидела обезьяна - макака-резус. На клетке прилеплен листок, где сообщается, что кто-то насыпал макаке в глаза табак и она погибла. И уточняется: насыпал просто так.
