Наступали тяжелые времена…
* * *
Алексей Бугаец сразу же приступил к допросу свидетелей.
Я попыталась отступить в неубедительную тень редакционного крыльца, чтобы предоставить в распоряжение Люськи Овечкиной широкую концертную площадку; в том, что из своего рассказа – как ей удалось наткнуться на труп – Люська непременно постарается сделать полноценный эстрадный номер, я не сомневалась.
– Итак, это вы нашли тело? – спросил у Овечкиной своим вечно простуженным гнусавым голосом Алексей Федорович Бугаец и пытливо вколол в нее остренькие красненькие глазки.
– Да, – звенящим голосом ответила подруга.
Обладая хваткой молодого бульдога, внешностью Овечкина больше напоминала болонку: сходство с нею в первую очередь обеспечивала Люське кудлатая прическа. Мелкие кудряшки занавешивали ее лицо почти до подбородка, и для того, чтобы посмотреть на собеседника, коллега резко встряхивала головой: светлые кудельки взлетали, на миг приоткрывая ее карие, всегда испуганные глаза, и снова падали на лицо россыпью упругих спиралек.
В остальное время, глядя на Люську, вы видели только эту шапку волос и ярко накрашенный рот, который часто кривился в плаксивой истеричной гримасе. Другой Люськиной особенностью был тонкий серебряный звон, сопровождавший Овечкину всюду, где бы она ни появлялась; треньканье издавали многочисленные браслеты и брелоки, нанизанные на Люськины руки, как кольца на стержни детской пирамидки.
Довершали образ моей коллеги всегда такие короткие юбки, что на их покрой, по моим подсчетам, уходило ткани немногим больше, чем понадобилось бы на один хороший носовой платок.
Сейчас следователь Бугаец, часто мигая, смотрел как раз на Люськину юбку – а точнее, заметила я не без злорадства, на выступающие из-под нее тонкие, как у жеребенка, ноги с гладкими коленками. Заметив этот взгляд, Овечкина смущенно переступила конечностями и в конце концов переплела их в жгутик.
– Я спрашиваю: каким образом вы наткнулись на труп?!
Люська зябко повела плечами, тряхнула болонистой головкой и вдруг выстрелила прямо в бугайцовскую физиономию словесной очередью – так резко, что окружающие от внезапности втянули головы в плечи:
– Я не натыкалась на труп то есть не хотела наткнуться то есть не знала что он уже труп!!! Я шла на работу увидела его, – Люська опять мотнула головой, взмахнула руками, браслеты звякнули, кудряшки взлетели и снова закрыли лицо, – увидела его!!! И подумала надо спросить когда он вернет Юлькину фотографию стенд пустует!!! Стекло разбито рамка ободрана ясно его рук дело а он не отвечал я подошла ближе спросила уже громче!!! Он молчит я обиделась говорю мужчина вы меня подводите он смотрит и молчит я еще ближе тронула за плечо а он – АААААА!!!!!
Овечкина вдруг завизжала таким ультразвуком, что следователь Бугаец от неожиданности отпрыгнул в сторону, а я усмехнулась: Люськина манера рассказывать об уж-жасных вещах (если вы с ней не знакомы) могла стать для слушателей причиной легкой контузии.
– АААА! – продолжала Овечкина. – Мертвый! Совсем мертвый! Я к Мартынову это наш главный редактор Мартынов вам звонить я по кабинетам все сюда стояли смотрели!!! Когда милиция ушли а я осталась я свидетель у вас есть программа защиты свидетелей вы должны меня спрятать!!! Убийца теперь охотится за мной я знаю как бывает сегодня меня будут ждать в подъезде р-р-раз – нож в спину!!! А я не могу я боюсь и кроме того кровь она потом не отмоется а на мне светлая блузка…
Я отключилась на время: дальше Люська понесла такую чушь, что, если продолжать вслушиваться, можно усомниться в собственной адекватности. К тому же привычка коллеги в минуты острого испуга говорить так, что в ее речи почти не чувствовалось знаков препинания, заставляла напрягать мозг с совершенно не окупаемой для этого натугой.
Некоторое время Бугаец взирал на Овечкину взглядом василиска. Но в конце концов, невероятным усилием воли сконцентрировав в себе годовой запас терпения, Алексей Федорович приступил к детальному допросу. Меня он при этом почему-то не прогнал. И слава богу! Вопрос о том, когда это Люська видела Одноглазого живым и при чем здесь моя фотография, занимал меня не меньше самого следователя.
Под взлет-спад кудряшек, звон браслетов и цоканье каблучков из Люськиной сумятицы вычленялось следующее.
Дней пять назад Овечкина задержалась на работе дольше обычного: утром она взяла интервью у отставной невесты нефтяного магната и теперь срочно переводила на бумагу нецензурную брань своей героини в адрес неверного жениха во вполне цивильные словосочетания. Работа была нелегкой (попробуйте сами заменить «плешивого козла-импотента» на «лысеющего жуира с ослабевшими возможностями» – убедитесь!). И Овечкина даже обрадовалась, когда появился повод отвлечься: расшатанная дверь малюсенького кабинетика (сейчас Люська находилась в нем одна, но вообще-то эту кондейку мы делили с ней вместе) отворилась, и в образовавшуюся щель скромно протиснулся Одноглазый.
Любопытство вмиг сменилось у Люськи паническим ужасом: ей показалось, что ее хотят похитить пираты. Но визитер, которого Овечкина приняла за корсара Флинта, быстро погасил напряжение: вежливо сняв перед корреспонденткой шляпу и прижав ее к груди затянутой в вязаную перчатку рукой, другой рукой он вынул и разложил перед Люськой на столе часть газетной страницы. Это была аккуратно вырезанная маникюрными ножницами из нашего еженедельника статья «Украли маму», под которой стояла моя фамилия.
– Что за статья? – впервые посмотрел на меня следователь Бугаец.
Я пожала плечами.
– Как я могу рассказать в двух словах? Статья о том, как из городского морга похитили труп…
– Чей труп?
– Одной пожилой женщины. Умершей от инфаркта.
Бугаец кивнул, как будто ему все сразу стало понятно, и вновь обратился к Люське:
– Дальше?
…Незнакомец разложил перед Люськой мою статью и, повернув голову так, чтобы Люська полностью попадала в ракурс его единственного глаза, очень тихо, слегка растягивая слова, вежливо спросил у нее:
– Это вы?
Люська отвела локоны с лица и непонимающе уставилась на своего визави.
– Это вы? – повторил он свой вопрос. – Это ваша статья?
Голос у него был глуховатый, но не лишенный приятности. По крайней мере, холодный комок ужаса, подкативший к Люськиному заячьему сердцу, откатился обратно к желудку.
– Не-ет! – облегченно выдохнула Овечкина, мельком глянув на подпись под статьей. – Вы табличку на двери увидели? Да, Юлия Воробейчикова работает в этом кабинете, но сегодня ее уже не будет…
– А когда?
– Ну, завтра…
Незнакомец направился к двери и уже ухватился было за болтающуюся на одном гвозде металлическую ручку, как вдруг остановился и снова зацепил Люську взглядом.
– Скажите, а есть ли какая-нибудь возможность поговорить с автором статьи раньше завтрашнего утра?
– Нет-нет, – поспешно отказалась Люська. – Адресов сотрудников мы не даем. Просто приходите пораньше, вы наверняка застанете Юльку… то есть Юлию Андреевну… на месте – завтра газетный день.
– Видите ли, – после минутного раздумья сказал Одноглазый, – как это у вас говорят, дело не терпит отлагательства. Мне нужно очень срочно увидеть эту Юлию Воробейчикову.
Люська постепенно приходила в хорошее настроение и, улыбнувшись, озорно предложила:
– А вы выйдите в коридор, там стенд висит с портретами наших сотрудников, под каждой фотографией – подпись, вот и увидите Юльку, если вам очень уж хочется!
Она ждала, что неизвестный улыбнется вместе с нею этой незамысловатой шутке, но он неожиданно кивнул и быстро вышел.
А полтора часа спустя, покидая редакционные коридоры, Овечкина неожиданно для самой себя остановилась у стены, где под пыльными стеклами красовались выстроенные по ранжиру фотографии работников газеты «С тобой». Местом, отведенным моей персоне, явно заинтересовались какие-то вандалы: стекло было разбито, фотография содрана с картонной подложки так безжалостно, что она повисла рваными полосами, нетронутой осталась только подпись под ячейкой.
Другие фотографии смирно висели каждая на своем месте.
Люська страшно рассердилась на Одноглазого – ведь ясно было, что это он испортил нашу редакционную красоту! Но рассказывать о странном визите кому бы то ни было она поостереглась.
– Лю-юська! – простонала я. – Ну мне-то можно было сказать!
– Я боялась, что ты рассердишься, а вдруг это он порчу какую-то на тебя хотел навести?!
В Люськиной речи уже появились запятые и вопросительные знаки – добрый признак! Но одновременно из-под кудряшек показались и заморосили частым дождем прозрачные капли, послышалось хлюпанье и бульканье – и через минуту подруга уже исходила рыданиями. Связная речь прервалась, и по своему личному опыту я знала, что это надолго.
Ничего другого не оставалось, как обнять рыдающую Люську за плечи и увести ее наконец с улицы, где на нее уже пялились редкие прохожие, в здание редакции. Бугаец же задержался возле оперов. Они уже закончили осматривать место происшествия и вполголоса докладывали ему о чем-то.
