– Люди давно уже летают в самолетах и космических кораблях, – осторожно напомнил Кортик.
Тогда я остервенело постучал ладонями по коляске.
– Может быть, ты еще скажешь, что я тоже хожу, где хочу?!
Впрочем, той же ночью мы с ним по очереди разглядывали изрытую космической оспой поверхность Луны.
На следующий день после обнаружения подзорной трубы я отослал родителям Кортика благодарственное письмо. Электронной почтой.
«Спасибо за напоминание, что у всего человечества, как у ничтожного инвалида, тоже есть неосуществимые мечты, но нельзя ли поменять подзорную трубу на браунинг № 1347?»
И моя жизнь переменилась.
И месяца не прошло, как в Надом пожаловал отец Кортика. Выглядело это так. В полдень из дорогого автомобиля вышел мужчина, степенно осмотрел дом и газоны, а поднимаясь по ступенькам лестницы, достал из кармана резиновые перчатки и небольшой респиратор. Через полминуты в коридоре перед ошарашенной матушкой стоял странный человек совершенно неопределимой внешности. Матушка, естественно, попросила его снять «намордник с лица», отец Кортика с неохотой подчинился, после чего не отказал себе в маленькой издевке. Демонстрируя матушке свою физиономию и дождавшись ее удовлетворенного кивка – мол, узнала, отец Кортика поинтересовался:
– Не нужно ли снять перчатки и сравнить отпечатки пальцев с теми, которые я оставил в прошлый приезд на вот этой самой чашке? – Его палец укоризненно указал на чашку на подоконнике с забытыми остатками кофе двухмесячной давности.
Ну и кто мог такое выдать моей матушке? Только дорогой скандальный адвокат.
Пока он застыл укоризненным памятником, я успел сообщить ему, что Кортик приедет сегодня не раньше четырех часов, так что респиратор можно пока не натягивать.
Но самое интересное было потом. Развернув руку, отец Кортика уставил этот самый затянутый резиной палец в меня и строго заявил:
– А я, молодой человек, к вам по делу.
Мы направились в «комнату мальчиков», с трудом преодолев небольшой затор в гостиной: я совсем запутался, кто кого должен пропустить в дверь первым: инвалид в коляске – здорового, хозяин дома – жильца, мальчик – взрослого, а пока я все это обдумывал, моя оскорбленная намеком на свою неряшливость матушка на полном ходу рванула между нами.
Ну, скажу я вам, он меня поразил!
Во-первых, устроившись удобно в кресле, папаша Кортика сразу же предложил мне сделку. Информацию о браунинге № 1347 в обмен на информацию об уголовном деле № 9645, возбужденном НКВД в 1945 году. Видно, сильно я его достал, тем что вместо восторженных благодарностей все требовал и требовал от него этот самый браунинг. Почувствовав сильного соперника, я как можно безразличнее поинтересовался, на кой черт мне сдалось какое-то там уголовное дело?
Он встал:
– Как хочешь.
Тогда я решил открыть одну карту.
– Из этого браунинга застрелился известный человек.
Папаша Кортика сел.
– Твой родственник? – спросил он.
– Больше, чем родственник.
– Кто может значить больше, чем родственник? – удивился папаша.
– Любимый поэт, – ответил я скромно.
– Ага… – Он задумался, внимательно, будто в первый раз, осматривая меня с пристрастием пораженного человека. – Дай-ка угадаю… Уж не Маяковский ли?
Я растекся от унижения. Какой-то там адвокат, видя меня пятый раз в жизни, с ходу все угадал.
– Да ты не комплексуй, – стал он меня успокаивать, – я просто прикинул, кто из поэтов стрелялся, и наобум предложил Маяковского, потому что сам его почитываю…
– У него не было браунинга, – перебил я.
– Понятно…
– Ничего вам не понятно. У него был пистолет, зарегистрированный, а браунинга этого никогда до дня смерти не было.
– И ты хочешь выяснить, кому принадлежал браунинг?
После такого вопроса я слегка воспрял духом. Конечно, он попал в точку с именем поэта, но пришел-то сюда, чтобы узнать, зачем мне этот чертов браунинг!
– Выяснять нечего. Все и так ясно. Он принадлежал чекистам, которые за ним следили.
– Тогда зачем?..
– Я хочу поиметь этот браунинг на некоторое время. Чтобы застрелиться из него, когда умрет матушка.
– Чудненько, – заметил на это папаша, не раздумывая ни секунды над моим ответом. – Чудненько. Хорошо, что ты не фанатеешь от Есенина. Это я к тому, что пришлось бы веревку искать, на которой он повесился, или его тоже?.. – не суть. А вот, к примеру, столь любимый мною писатель Бабель был расстрелян. Из-за женщины, кстати. Сталин приревновал жену Ежова к Бабелю и расстрелял его. Найти в таком случае то оружие, сам понимаешь…
– Расстрелял… – я решил уточнить, – из-за чужой жены?
– Ну да. Он ее хотел.
Лаконично, ничего не скажешь. Даже странно для адвоката. Мы помолчали, потом я вспомнил, что в самом начале папаша Кортика предлагал мне сделку.
– Да, конечно. Сделка…
Он задумался, потом вдруг спросил, знаю ли я, как зовут бабушку Икара Кортнева. Так и назвал своего сына – по имени и фамилии.
– Кортик называет ее Соль, – осторожно заметил я.
– Вроде того, – вздохнув, кивнул адвокат. Огляделся и широким жестом руки предложил мне тоже поучаствовать в осмотре. – Она мне теща. Это все принадлежит ей. Это ее дом.
Я пожал плечами. Мне нравился Надом, но обсуждать наследственные дела я не собирался – хватит с меня страданий дядюшки Мони. В тот год он трижды отвозил нас с матушкой к нотариусу, опять изменяя свое завещание. Дядя Моня предпочитал, чтобы при его подписании присутствовали все, кто имеет хоть какие-то надежды на его имущество после смерти.
– О чем ты думаешь? – спросил папаша Кортика.
– О дядюшке Моне. Я вдруг подумал, что никакой он мне не дядюшка. Он дядя моей матери. Дядя моей матери мне кто?
– Не отвлекайся, – строго потребовал адвокат. – Ты знаешь, что в этом доме был потайной сейф?
Я встрепенулся:
– Был?..
– Если ты заметил, я проводил небольшой ремонт в подвале – устанавливал лифт – и ликвидировал сейф, – поспешил удовлетворить мое любопытство адвокат.
– А бабушка Соль? – удивился я.
– Ничего не знает. Теперь в бильярдной есть в стене ниша с подсветкой и декоративной композицией в японском стиле.
– А если она приедет сюда и не найдет сейф?
– Пока Икар здесь живет, бабушка под нотой номер пять не сунется в этот дом. Очень уж беспокоится о своем здоровье. Представь, ее мать умерла от астмы. – Он многозначительно посмотрел на меня, для чего даже подался вперед в кресле, потом откинулся на спинку и великодушно предложил: – Анализируй!
Мой мозг начал лихорадочно искать решение предложенной задачи. В такие напряженные моменты под моими полуопущенными веками глазные яблоки вращаются в разные стороны – Кортик как-то раз снял это на камеру и потом показал мои особенности мыслительного процесса. Зрелище ужасающее, поэтому, когда я широко открыл глаза и сфокусировал зрачки, адвокат с облегчением вздохнул.
– У Кортика наследственная болезнь? – предложил я свою версию решения загадки. – Его прабабка по материнской линии задыхалась в присутствии своей собственной дочери Соль?
– Браво, – скупо, но уважительно бросил адвокат. – Ее потом воспитывала тетка. Не родная, а жена умершего брата матери. Она от племянницы не чихала.
– А в сейфе бабушка Соль хранила секретный рецепт от аллергии?
– Нет. Она хранила там вот это. – Адвокат привстал и протянул мне конверт.
В запале решения загадки я не заметил, откуда он его достал.
Конверт надорван, достаю бумаженцию не первой свежести, и что я там вижу?
«На ваш запрос от… сообщаем, что такого-то числа 1997 года проходящая по уголовному делу № 9645, заведенного такого-то числа 1945 года первым отделом Симферопольского НКВД, гражданка Нина Гринович полностью реабилитирована в связи с отсутствием состава преступления».
Я три раза прочел, но не врубился.
– И что? – спрашиваю уже в лоб, затаившегося адвоката.
– Насчет сделки. Я расспрошу по своим каналам о браунинге, а ты попробуй выяснить, кто такая эта самая Нина Гринович и почему справку о ее реабилитации бабушка Соль хранила в потайном сейфе.
Уделал, что называется, «по полной». Я в долгу не остался. Спрашиваю заискивающе:
– Вы обиделись за то, что я не вышиваю крестиком и не выпиливаю лобзиком? Решили занять скучающего инвалида важным делом, да?
– Нисколько не обиделся, – отвечает адвокат, а сам встает и вроде собирается уходить.
Это я определил по тому, как яростно он стал стаскивать резиновые перчатки.
– Тогда почему – я? Потому что инвалид?
– Потому что ты снабжен отличной компьютерной техникой, потому что тебе всего десять лет, а мозгами ты стоишь двух моих секретарш.
– А при чем здесь возраст? – спросил я немного сурово, потому что старался скрыть очередную подкравшуюся скверну – распиравшую меня гордость.
– А при том, что ты неподсуден. Надеюсь, до четырнадцати лет ты успеешь это выяснить?
