Элли выбирала моменты, чтобы вставить беспокоившие ее вопросы в поток излияний.
— Вы не заметили, что ваша дочь страдает расстройством питания?
— Почему вы спрашиваете об этом? Она худая от природы.
Ну да, конечно. Особенно это видно по ее пухлым щекам на подростковой фотографии.
— Вам не приходило в голову, что у вашей дочери могут быть причины чувствовать себя одинокой и брошенной?
— Детектив, вы слышали, что я вам сейчас рассказывала?
Вы сами-то себя слышите, леди?
— Я полагаю, эта записка написана почерком вашей дочери?
— Почерк можно подделать.
Вы насмотрелись сериалов.
И хотя Кэтрин Уитмайр больше часа распространялась о своей дочери и их семье, она ни разу не упомянула о том, что шестнадцатилетняя, страдавшая булимией Джулия, оставив записку, умерла в ванне от потери крови, вытекшей через перерезанные сосуды запястья.
Иногда бывает легче оспаривать неоспоримые факты, чем признать мучительную истину. Элли знала об этом лучше, нежели кто-либо другой.
Когда они вышли из особняка, Хэтчер вдохнула полной грудью свежий воздух, словно насыщенная кислородом кровь могла разогнать нежеланные мысли. Она все силилась представить, каково жить с Биллом и Кэтрин Уитмайрами в качестве родителей.
— Ничего себе домик, а?
Во время беседы с Кэтрин Роган обменялся с ней всего несколькими фразами и теперь с завистью рассматривал четырехэтажный особняк.
— Ее отец — Билл Уитмайр, музыкальный продюсер. — Элли перечислила несколько наиболее громких его проектов.
— Ты и эта громкая музыка белых парней! По мне куда лучше Принс. Я хочу быть твоим… любовником!
— Давай-ка поторопимся. — Хэтчер взглянула на часы. — У меня судебное заседание. Я тебе говорила, что успею только в том случае, если ты меня подбросишь отсюда до здания суда.
— Помнится, ты сказала, когда к нам поступил вызов, что твои показания не имеют особого значения и что, по мнению сотрудников окружной прокуратуры, в случае необходимости они смогут обойтись и без тебя.
— Я не вижу никакой необходимости здесь задерживаться. Ты же сам сказал, что никто не сообщил ни о каком необычном происшествии, что могло случиться тут за уик-энд.
— Но полицейские все еще опрашивают соседей, — сказал Роган.
— Раз они еще не нашли свидетелей, значит, уже и не найдут.
— Тебе известно, что произойдет, если мы провалим это дело?
— Кэтрин Уитмайр выйдет из себя, разойдется и взорвет собственный дом?
— Серьезно, Хэтчер, что с тобой? Раньше мы раскрывали дела, которые, казалось, навсегда останутся нераскрытыми. Ведь мы обычно никогда не отступаем.
Он был прав. Сколько времени каждый год тратили они на расследование гангстерских перестрелок, когда не было ни единого свидетеля! Но эти дела были совершенно иного рода.
— Как трогательно, Роган. Некоторые люди заводят детей исключительно ради того, чтобы удовлетворить свое проклятое самолюбие. Этой девочке стукнуло шестнадцать, и ей пришлось стать взрослой только потому, что ее родители слишком высокого мнения о себе и слишком нетерпеливы в своем желании иметь детей. Она принимала противозачаточные пилюли уже на протяжении двух лет. Она явно страдала булимией, а ее мать даже не замечала этого. Она общалась с уличными ребятами, чтобы привлечь внимание собственных родителей.
— Черт возьми, не надо меня путать. Хочешь сказать, мы что-то упускаем из виду?
— Нет, Роган, все предельно ясно. Причина, по которой девочка перерезала себе запястье, вполне очевидна. Это был последний крик о помощи, а ее мать этого не признает. Делай что хочешь, а я отправляюсь в суд.
Теперь им нужно ждать отчет судмедэксперта. Данные аутопсии. Результаты из лаборатории. Все эти выводы будут звучать куда более официально и неоспоримо, нежели интуитивные догадки полицейских и санитаров. Но в душе Элли не оставалось никаких сомнений. К концу недели Кэтрин Уитмайр будет проинформирована о том, что ее дочь покончила с собой. Может быть, тогда она посмотрит правде в глаза.
«Вторая попытка: Признания бывшей жертвы, преодолевшей трагедию»
«Прощение»
Прощение. Такое простое слово, но как трудно найти в себе то, что оно обозначает.
Я слышала, как люди говорили, что невозможно излечиться, не простив того, кто причинил тебе боль. Но я не могу простить человека, который изнасиловал меня. Не следует ли ему заглянуть себе в душу, чтобы понять, почему он делал это? Не следует ли ему спросить себя, как он мог лишить меня всего — не только в физическом смысле, но также веры в людей, душевных сил, чувства собственного достоинства?
Может быть, ему следует попытаться простить самого себя. Не я должна делать это.
Помимо всего прочего, он лишил меня матери. Я так долго хранила молчание, позволяя этому человеку ночь за ночью приходить в мою спальню, из страха за нее. Из-за моей любви к ней. Моей преданности ей.
Она всегда была моим единственным родителем. Отец ушел еще до того, как я успела составить о нем впечатление. Мать оставалась одна часто и надолго. Не совсем одна. У нее была я. Но одна как женщина. Теперь же мужчина, которого она научилась любить и которого привела в наш дом, приходил ко мне по ночам и грозился убить нас обеих, если я что-то расскажу ей.
Но я никогда не винила ее за его присутствие в моей жизни. «Она ни о чем не догадывается», — говорила я себе. В присутствии других он надевал маску добрейшей души человека. Каким образом она могла распознать чудовище внутри него?
Нет, я потеряла мать не из-за того, что подверглась насилию. По иронии судьбы именно моя абсолютная, неоспоримая вера в нее со временем возобладала над страхом, который он в меня вселил. Я всегда с нетерпением ждала дня, когда он работал допоздна, чтобы провести вечер вдвоем с матерью, как в прежние времена. Мы делали эти смешные пальчиковые сэндвичи, какие я ела в детстве, — куриный салат, намазанный на кусочки хлеба «Уандер». Их размеры и смешное название доставляли мне огромную радость. «Мы будем есть пальчиковые сэндвичи?» — обычно кричала я.
Шли часы, и я начинала ощущать темноту его неминуемого возвращения. Веселый вечер скоро заканчивался. Он обнимал мать и говорил, как счастлив снова оказаться дома. Когда она ложилась, он говорил, что не может заснуть и спустится вниз, чтобы немного почитать. «Я не хочу, чтобы тебе мешал свет, дорогая».
Это происходило достаточно часто, и я могла представить, как он входит в мою спальню. Я даже начинала рисовать в воображении разные варианты. Будучи пьяным, он был более неуклюжим. Тогда это причиняло меньшую боль, но продолжалось дольше. Будучи усталым, он спешил и старался сделать это скорее. Когда он душил меня своим ремнем, это, похоже, помогало ему двигаться быстрее. Мои месячные не останавливали его. Он оставлял меня лежать на окровавленной простыне, наказав сменить к утру постельное белье.
И однажды я рассказала ей.
Я все еще помню, с каким выражением лица она сидела, поднеся ко рту кусок хлеба «Уандер». Она положила его обратно на красивую тарелку, которую мы доставали по случаю свободного вечера, — подарок, преподнесенный мне соседями по случаю моей конфирмации.
— Может быть, тебе это приснилось?
— Мама, мне кажется, я могу отличить кошмарный сон от яви. И это происходило не один раз.
— Что будем делать?
— Я могу обратиться в полицию. Надеюсь, они сумеют защитить нас.
— Я не это имела в виду. Что мы будем делать с тобой?
— Мама
Я не знаю, какой знак препинания нужно поставить после этого единственного слова, но оно все еще отдается эхом в моей голове. Вопросительный знак? Восклицательный знак? Многоточие?
И тогда она взяла тарелку и вывалила оставшиеся сэндвичи в мусорное ведро.
— Я не представляла, как сильно ты меня ненавидишь. Так лгать! Я прощаю тебя, но больше никогда не рассказывай мне подобные истории.
Она простила меня .
Вы можете подумать, что я ненавижу свою мать. Нет. И никогда не ненавидела. Я просто лишилась ее — вместе со всем остальным, чего лишилась из-за этого человека. И не упрекая ее в ошибках, совершенных ею как матерью, я возлагаю всю вину на него, но не на нее. Я считаю, что, точно так же, как этот человек сломал меня, он сломал и ее. Мы обе были его жертвами.
Мне кажется — хотя уже слишком поздно говорить ей об этом, — моя мать знает, что я простила ее.
Прощение. Такое простое слово.
Читатель огляделся, чтобы удостовериться, что никто за ним не наблюдает. После того что случилось в прошлый раз, надо быть осторожнее. Сегодня он сидел за компьютером в переполненном спортивном зале на Бродвее. Обезумевшие от наплыва посетителей служащие за стойкой не сумели остановить группу людей с мобильными телефонами, проскользнувших мимо них, махнув рукой в знак признательности. В крайнем случае они могли сказать, что забыли в зале кроссовки. Настало время напечатать комментарий к последнему посту в блоге.
