– Я имею в виду друзей семьи…
– Не так чтобы очень… В основном это друзья мужа. Охотники… – в ее голосе прозвучала едва уловимая ирония.
– Вы знакомы со всеми охотниками?
– Одно время мы довольно часто встречались… Праздники, юбилеи, вылазки на природу…
– Сейчас это… в прошлом?
– Можно и так сказать.
– А отчего так случилось?
Не знаю… Потеряли интерес друг к другу, возникли всякие обстоятельства… Знаете, когда люди слегка чужие – это удобнее. Никто не пытается перейти некую грань, каждый остается на своей территории, не нарушает границы ближнего… А чуть сблизятся – почему-то решают, что вправе судить о чужой жизни, о чужих поступках, следуют выводы, советы, предостережения…
– Другими словами, у вас не со всеми сложились отношения?
– Если точнее, то у меня со всеми не сложились, – улыбнулась женщина.
– С охотниками?
– Скорее с их домочадцами. Охотники проще… И потом, им есть чем заняться, о чем поговорить, как выразить себя…
– Вас осудили? – прямо спросил Ксенофонтов.
– Что-то вы уж больно… в лоб, – женщина насмешливо посмотрела на Ксенофонтова.
– Я тоже переступил грань?
– Пока нет… Но мне кажется, вы можете это сделать.
– Ошибка. Не переступлю. Единственное, что я себе позволю, – это повторить вопрос.
– Осудили ли меня? Я ведь уже ответила… Выводы, советы, предостережения.
– Вы знали Асташкина?
– Конечно.
– Он был хороший человек?
– Странный вопрос…
Почему? – Ксенофонтов с таким вниманием склонил голову, что казалось, для него нет сейчас ничего важнее, чем узнать мнение этой женщины об Асташкине.
– Это как-то перестало иметь значение – хороший человек, плохой человек… Сейчас другие показатели – нужный, полезный, влиятельный… А Асташкин… Да, можно сказать, что он был хорошим человеком.
– А полезным был?
– В каком смысле?
– Ну… Как директор гастронома?
– А, вы об этом… – в голосе собеседницы прозвучали снисходительность и облегчение. – Просьбами мы его не утруждали, но если сам догадывался… Не отказывались.
В это время из прихожей раздался звонок. Женщина поднялась, быстро и легко прошла мимо Ксенофонтова. Из прихожей послышался ее голос. Он показался Ксенофонтову неожиданно теплым, как бы ожившим. Через минуту в комнату вошел мальчик.
– Это Кирилл, – сказала женщина. – Знакомьтесь, – она улыбнулась, и Ксенофонтов опять похвалил себя за проницательность – у женщины оказалась красивая улыбка, ровные белые зубы. И только потом он взглянул на мальчика, настороженно стоявшего рядом. Его веснушчатая мордашка была необыкновенно румяной.
– Привет, малыш! – сказал Ксенофонтов без тени превосходства. – Как поживаешь?
– Хорошо поживаю.
– Молодец! Я рад, что мне удалось познакомиться с тобой. Ты отличный парень.
– Я знаю.
– О! Да ты еще лучше, чем я думал. Скоро в школу?
– Через год. Я пойду с шести лет.
– А спортом занимаешься?
– Мы его в бассейн водим, – сказала женщина. И после этих ее слов в душе Ксенофонтова защемило что-то, он даже чуть слышно простонал от прозрения.
– Не боишься воды? – спросил Ксенофонтов, потрепав мальчика по жестким рыжеватым волосам.
– А чего ее бояться? Она теплая.
– Красивый ты парень… Весь в мать.
– А папа говорит, что я в отца.
– Наверное, и папа прав.
– Ладно, хватит болтать! – сказала женщина с неожиданной резкостью. – Иди мой руки, будем ужинать. У вас еще что-нибудь? – обернулась она к гостю.
– Нет-нет, у меня все. Я пришел немного некстати, простите великодушно. Всего доброго!
– Что-нибудь передать мужу?
– Скажите, что приходил тот длинный детина из прокуратуры и продолжал задавать свои бестолковые вопросы. Да, и последнее… Чтоб я уж пришел не совсем зря… Что вы думаете об убийстве? Кто мог пойти на это?
Вопрос произвел на женщину совершенно неожиданное впечатление – она отшатнулась к стене, прижала ладонь ко рту и смотрела на Ксенофонтова чуть ли не с ужасом.
– Асташкин давно был у вас в гостях?
– Простите, – женщина с трудом взяла себя в руки. – Давно. Обычно мы собирались у Хуздалевых… У них квартира большая… Извините, Кирилл проголодался…
На улице совсем стемнело, но мелкий дождь продолжался. Над дорогой вспыхнули фонари, машины шли с включенными подфарниками. Появилось больше прохожих – люди возвращались с работы. Привычно подняв воротник и сунув руки в карманы плаща, Ксенофонтов размеренно зашагал к своему дому.
***
Открывая дверь, Ксенофонтов услышал в квартире настойчивые телефонные звонки. Не раздеваясь, он бросился к трубке.
– Поздно гуляешь, дорогой, – он узнал голос Зайцева.
– О правосудии пекусь. Тебе дай волю – всех пятерых посадишь. И будешь прав.
– Прав? – изумился Зайцев. – В каком смысле?
– В прямом. Одного – за убийство, остальных – за недоносительство. Ты еще сажаешь тех, кто не доносит? А то в газетах по этому поводу разное пишут…
– Не понял…
– Приходи, поговорим.
– А ты… это… уже знаешь?
Зайцев! – величественно произнес Ксенофонтов. – Ты напоминаешь обманутого мужа! Все знают, кроме тебя.
– С твоими шуточками… – не находя слов, Зайцев уже хотел было повесить трубку, но Ксенофонтов его остановил.
– Обижаться будешь в кабинете прокурора. Когда он вызовет, чтобы сообщить о твоей отставке. Приезжай. Убийцу в самом деле знают все. Даже я. Не забудь прихватить пива. В киоске, недалеко от твоей конторы, я видел баночное.
– Ты что, ошалел?! Одна банка стоит моей недельной зарплаты!
– Для правосудия я сберег не одну неделю твоих бестолковых метаний. – Больше Ксенофонтов произнести ничего не успел – в трубке раздались частые короткие гудки.
Зайцев пришел так быстро, что стало ясно – он звонил из ближайшего автомата, а до этого бродил вокруг ксенофонтовского дома. В его движениях все еще чувствовалась оскорбленность. Плащ он повесил на угол двери, чтобы не намокли вещи на вешалке, а пройдя в комнату, со значением поставил на стол пиво.
– Как все меняется, старик, – печально заметил Ксенофонтов. – Когда-то ты приходил ко мне с целой сумкой пива, с пакетом вяленой рыбы… Неужели придут времена, когда вот эту жалкую баночку мы будем вспоминать с восторгом и умилением… Сколько в ней, бедной?
А! – Зайцев махнул рукой. – Триста граммов. – Он сковырнул алюминиевую пластинку, и из отверстия поднялось легкое пивное облачко. А когда он разлил пиво по стаканам, в каждом оказалось не более половины. – Двадцать рублей стоит такая баночка… А эту я конфисковал у спекулянта.
– Он не возражал?
– Он был бы счастлив подарить мне сотню банок. Но тогда пришлось бы не только отпустить его на волю, но и отпускать впредь.
– Старик, ты поступил мужественно. Я бы так не смог, – сказал Ксенофонтов и одним долгим глотком выпил свое пиво. – Если бы все поступали так… Но это, к счастью, невозможно.
– Я тебя слушаю.
– Ты хочешь узнать, кто убийца? Скажу. Но доказывать его вину тебе придется самому. Хотя я и не уверен, что мне хочется наказать этого человека… Возможно, он поступил правильно, хотя и слишком уж категорично.
– Так кто же?!
– Васысь.
– Не может быть! Я почти доказал, что это…
– Не надо, – остановил его Ксенофонтов. – Не срамись. Понимаешь, Зайцев, здесь главное – найти причину. Теплая многолетняя компания положительных, обеспеченных людей… Дружба и взаимовыручка, даже взаимовыгодность… И вдруг – заряд картечи в спину… Должна быть причина.
– Ты ее нашел?
– Еще там, на берегу. Причина стала мне ясна, как только ты сказал про перышко в шляпе Асташкина.
– Скажите, пожалуйста! – с усмешкой воскликнул следователь.
– Да, Зайцев, да! Когда пиво стоит двадцать рублей стакан, а достать его можно только преступным путем с помощью следователя по особо важным делам… С людьми начинают происходить чудовищные превращения… Но поскольку эти превращения происходят со всеми, они остаются незамеченными. И мы с тобой тоже представляем двух чудовищ, которые по старой памяти притворяются хорошими ребятами. У нас искажена нравственность, Зайцев! Мы испорчены духовно! Мы злобны и завистливы, мы готовы проклясть человека за банку пива. Ровно минуту назад я произнес, внутренне, конечно, самые жестокие слова, которые только нашлись, по адресу спекулянта голландским пивом. Разве нормальный человек сможет проклясть незнакомого ему парня из-за этого вонючего пива? А разве ты, служитель Закона, должен был выпрашивать эту баночку взамен на хорошую камеру или благожелательный протокол задержания?
