— Но, может быть, просто глупость? — улыбнулся Сорин.
— Да, — согласилась она. — Или незнание обстановки. Вот и все. Сколько бы вы мне еще вопросов ни задавали, ничего нового я не скажу.
— Подождите минутку, — сказал Сорин. — Я просто отпускать вас не хочу, мерзкие физиономии коллег так надоели, что пропадает всякое желание работать… Володин, вот что сделаем… Час ночи, девчонка с чемоданом на Мясницкой… Явление, скажем так, забавное.
— Понял, — подхватил майор. — Такая фигура могла привлечь патрульную машину. И вообще с этой дамой что-то могло произойти и даже наверняка произошло. Обзвоню ближайшие отделения милиции.
Он быстро прошел на кухню к телефону.
— Какого роста была девушка? Примерно?
— Высокая. Но не слишком. В баскетбольную команду ее бы не взяли. Думаю, где-то около метра семидесяти пяти. Ваши службы ее быстро найдут. Такой рыжей гривы в Москве не часто…
— Мог это быть парик? — прервал ее Сорин, и она засмеялась.
— Господи, какая я все же дура! И еще учила чему-то детей в школе двадцать восемь лет! Конечно же, парик! Отличный заграничный парик!
Внимательно слушавший ее Седов тут же подскочил к письменному столу, выгреб из ящика с полдюжины париков и вывалил их на ковер.
— Из таких?
— Пожалуй. Во всяком случае, из этой коллекции.
Совершенно очевидно, что она рассказала все, что видела, однако Сорин с тоской подумал, что придется расспрашивать ее в расширенном диапазоне, придется выжимать из нее информацию, поскольку она пока единственный свидетель, жилец этого дома и, судя по всему, многолетний. Вот и получалось, что человек пришел добровольно, из чувства гражданского долга, а сейчас его начнут допрашивать, вытягивать не только факты, но и предположения о жизни соседа. Сорин всегда ненавидел эту фазу расследования, когда методика дознания заставляла людей говорить то, что им совершенно не хотелось, не согласовывалось с понятием их совести и попросту порядочности. Но другого пути нет.
Чувствуя, как его корежит от собственных слов, Сорин спросил небрежно:
— Вы давно живете в этом доме, Анна Николаевна?
— Всю жизнь, — с готовностью ответила она.
— А Княжин?
— Лет тридцать из своих пятидесяти.
— Были знакомы?
— Не более того, как знакомы соседи. Чуть больше, быть может.
— Какой у него был круг знакомств?
Она засмеялась.
— Боже, о чем вы спрашиваете?! Человек в эстрадном мире! Порой у нас на дворе, можно сказать, были целые демонстрации! Весь эстрадный бомонд наведывался к нему в гости! Легендарная Алла, бессмертный Иосиф! Днем видишь их у нас внизу, а вечером — поют по телевизору. Про двор я говорю в том смысле, что выгуливаю собаку, ну и невольно вижу, кто приходит, кто уходит.
— Понимаю. В последнее время кто посещал Княжина… Как бы сказать, чаще всех?
— У него все время менялись те, кого он патронировал… В последнее время, — она слегка замялась. — Пожалуй, чаще других были люди из фирмы грамзаписи «Граммофон XXI век», руководит очень известный в Москве человек, Агафонский… Из ансамблей, насколько я понимаю, Аким Петрович ныне раскручивал… Мерзкое слово, правда, — раскручивал?
— Да уж. Механическое.
— Так вот, Княжин раскручивал «Мятежников», очень хорошие ребята. В отличие от других хотя бы пристойно выглядят на сцене. Не делают этих мерзких телодвижений… Месяц назад зачастила было Виктория, знаете, эта дива с черной гривой волос, чрезмерно патриотичная.
— Знаю, но плохо, — сознался Сорин.
— Еще приходила восходящая звезда из Прибалтики, как ее, — женщина неожиданно смутилась до легкого, светло-розового старческого румянца. — Видите ли, я, к сожалению, начинаю сплетничать. Аким Петрович был неуемен как… мужчина, вы меня понимаете? И часто невозможно было определить, приходят к нему девушки по работе или… В общем, эстрадный мир был его жизнью. Виктория не появляется уже с месяц, видимо, разругались, я даже слышала, что дело дошло до суда. Зато неделю назад чуть не каждый день приезжали ребята из ансамбля «Золотой колос», они поют в стиле кантри.
Сорин удивился:
— Вы хорошо знаете нашу эстраду?
— Да, — она снова смутилась. — Я только два года как на пенсии. А когда работала педагогом, то пыталась понять, чем живет сегодняшняя молодежь. Чтобы понять ребят, скажем, моего поколения, нужно было знать футбол, бокс, конечно, кино. Теперь, чтоб докопаться, чего сегодня хотят и чем живут юноши и девочки, надо знать эстраду. Я была излишне старательным педагогом и утонула в этом мире с головой. На концерты, конечно, не бегала, там ужасная атмосфера, но следила за эстрадными новостями достаточно внимательно. Княжин иногда помогал мне ориентироваться.
— Вы просто неоценимы для нас, — сказал Сорин, слегка улыбнувшись.
— Не думаю. Мои знания чисто формальные. А чем и как живут музыканты — это сложный, запутанный и порой жутковатый мир. Вы же слышали, многие употребляют наркотики, пьют, да и с моралью, с моей точки зрения, у них не все красиво.
— Простим им это. Профессиональная специфика, — заметил Сорин, а учительница вздохнула.
— На специфику профессии можно много что списать. Вы ведь, наверное, списываете со счетов совести, когда вам приходится убивать людей?
— Да, — ответил Сорин. — Списываю.
Он с неприязнью подумал, что многие из таких вот чистеньких, интеллигентных старушек уверены, что у каждого работника правоохранительных органов руки непременно в крови. Пусть так — не переубедишь.
Из кухни появился Володин, и по его сияющему лицу следователь понял, что у оперативника появились неожиданные и радостные новости. Сорин хотел подкинуть ему и свои, чтоб майор имел представление о фигурантах начального этапа расследования. Он громко и отчетливо, в расчете на Володина, подытожил:
— Итак, Анна Николаевна, если я вас правильно понял, то в последнее время наиболее частыми посетителями у Княжина были солистка Виктория, деятели фирмы «Граммофон XXI век» во главе с Агафонским, рок-ансамбль «Мятежники», группа «Золотой колос» и еще прибалтийка, как вы се назвали?
— Прибалтийка? Ах да, ансамбль «Сакта», и она тоже Сакта. Но, Всеволод Иванович, была масса и других людей, порой просто проходной двор! Так что иногда Княжин сбегал от них и месяцами жил на даче, адрес ее держал в секрете.
Сорин подумал, что про дачу им уже известно и сейчас там идет тщательный обыск под прокурорским надзором.
— Если нам еще понадобятся ваши знания эстрады, Анна Николаевна, вы не будете так любезны просветить темных милиционеров? — и тут же получил твердый отказ, который его смутил.
— Больше я не хочу с вами общаться, Всеволод Иванович. Я сообщила вам факты, которые должна была сообщить. А вы, со своей стороны, начали выпытывать сведения… как бы сказать, унизительного для меня свойства. Сейчас я чувствую себя этакой стукачкой. Простите, но мне неприятно.
— Извините, такова наша работа, — Сорин потерялся, хотя нередко сталкивался с подобной ситуацией. Доносительство — позор для российской интеллигенции еще больший, чем ябедничество в детской среде или стукачество среди уголовников.
— Ничего, — ответила учительница, подхватила свою собаку и поднялась с кресла. — Я сама виновата. Пришла без вашего зова, вот и окунулась в грязь. Ох, извините.
— Ничего, грязь — это наша работа. Мы в ней с удовольствием купаемся, — выдавил из себя улыбку следователь, хотя выражаться ему хотелось крайне неприличными словами.
Она ушла, и Сорин не мог понять своего отношения к Анне Николаевне Дворецкой, заслуженной, хорошей учительнице, любительнице современной эстрады.
Он повернулся к Володину, тот едва дождался, чтобы сообщить:
— Фантастическая удача, какая выпадает сыщику раз в жизни!
— Что такое? — подозрительно спросил Сорин.
— Мужики из Сокольнического отделения милиции засекли эту рыжую! Взяли ее в парке, где она грелась у костра! Взяли вместе с чемоданом, но потом она сбежала!
— Как сбежала? — удивился Сорин, а появившийся Седов захихикал от удовольствия — он наслаждался, как гурман, нелепыми проколами в работе коллег.
— А вот как! Попросилась в туалет и вместо туалета дернула на улицу. Не догнали.
— Так в чем же тут удача?
— Так чемодан в наших руках! Я велел его сюда везти! Сейчас прибудет.
— С чемоданом не ходят убивать, — сказал Сорин. — Ладно, покопаемся в чемодане, может, что и прояснится.
Утро Надя провела на Курском вокзале, умудрилась там приспнуть в кресле, ей приснилось, что за ней по улицам Москвы гонится окровавленный Княжин, а за ним целый отряд милиции. Когда она проснулась от громкого голоса вокзального информатора, то подумала, что сон ее весьма недалек от действительности. Княжин, понятно, гнаться за ней никак не мог, а вот про милицию этого не скажешь.
