– Закатов! Что ты тут делаешь? – удивленно спросила она своим хорошо поставленным строгим голосом.
– Анна Сергеевна просила сходить за журналом, – брякнул он первое, что пришло в голову.
– Анны Сергеевны сегодня не будет, она заболела. И когда ты только врать начал? А ведь такой хороший мальчик был.
– Извините.
Юре стало стыдно. Он почти никогда не врал, а если и прибегал ко лжи, то старался на ней не попадаться. Математичка к нему хорошо относилась и доверяла как прилежному ученику, и от этого было стыдно вдвойне.
– Иди уж, – проводила она его строгим взглядом.
Юра осмелился позвонить только через два дня. Вечером, уединившись в коридоре, набрал номер Тани. Что ей сказать, он не знал. Сердце забилось учащенно, коленки начинали трястись.
– Я слушаю, – отозвался женский голос. Слишком взрослый для того, чтобы быть Таниным.
– Здрасте. А Таню можно?
– Ее дома нет. Кто ее спрашивает?
– Одноклассник. До свидания, – чтобы не услышать неудобного вопроса, какой именно одноклассник, Юра поспешил положить трубку. И так наврал, хватит. Назвать свое имя он не решился.
На следующий день он позвонил чуть позже, и все равно Таню дома не застал. Звонить после одиннадцати вечера было неприлично. Он и не звонил. Попытался позвонить субботним утром, но опять неудачно – Татьяна еще спала.
– Сейчас разбужу, – раздался бесцветный голос ее матери.
– Что вы, не надо!
– Ничего, пусть поднимается. Уже десятый час, хватит дрыхнуть!
Послышались шаги, голоса.
– Да, – услышал он.
Сердце подскочило к горлу, мысли в голове перепутались и забились в панике. Что, что сказать? Сказать хотелось так много: «Ты мне нравишься, Таня. Давай дружить». За этой фразой скрывалось столько смысла, надежд, переживаний. Язык онемел, Юра молчал, зажав микрофон пальцем, и слушал легкое дыхание любимой.
– Слушаю! – повторила Таня. Ответа не последовало. – Не хотите говорить, не надо!
Таня его не замечала. Зато заметили ее друзья. Вечер, дорога домой лежала от остановки через сквер. Из кустов, как из преисподней, вылезли четыре фигуры и перегородили дорогу. Самый высокий из них – Серый начал издалека.
– Ты, Суслик, как я посмотрю, совсем борзым стал, поляну не сечешь.
Двое вырубаются, третий в неудобной позиции – успеет нанести удар, определил расстановку сил Юра.
– Чего молчишь, ботаник? Очко играет? А не фиг на чужих чувих слюни пускать. Еще раз к Тайне сунешься, накостыляем.
– А может, вмазать ему меж глаз? – посоветовали Серому друзья.
– Слышь, Суслик? Народ требует зрелищ. Но я сегодня добрый. Вали, пока рыло не начистили.
Юра, не меняя темпа, и даже нарочно чуть медленнее, чем шел до этого, не оглядываясь, двинулся в сторону дома. Он все прекрасно понимал, от него требовали прекратить обращать внимание на Таню, иначе побьют. И занятия борьбой помогут едва ли – силы неравны. Но он не собирался слушаться эту шайку. Таня – не их собственность, она сама решает, с кем ей быть.
Он написал ей стихотворение. Долго подбирал слова. Правда, вышло не очень складно. Юра бросил ей самолетик на балкон. Попал только с пятой попытки, а до этого самолетик пролетал мимо. Застрял в ветках дерева, и пришлось делать новый.
Но надо быть начеку.
Серый и компания заловили его в классе перед уроком французского. Француженка еще не пришла, а немногочисленных одноклассников они попросили выйти. Серый вытащил из кармана смятый листок бумаги, в котором Юра узнал свой не долетевший до Таниного балкона самолетик.
– Твое сочинилово, Мандельштам хренов?
Нежный облик глазами лаская,
Без тебя не живу, не дышу.
Для меня ты – мечта неземная,
Я любимой тебя назову.
– Кто так пишет, придурок? Я тебя сейчас писать научу. Бери мел, пиши: «Я придурок, я дебил, я чмо». И без ошибок давай. «Я даун», – продолжал диктовать Серый. – И от себя что-нибудь добавь.
«Я серое убожество», – вывел Юра.
– Годится, – похвалил Серый. – Теперь подпишись.
«Завадский Сергей», – написал Юра.
– Что? Вот урод! Ну, ты меня достал!
Прозвенел звонок, зашла учительница, а за нею гурьба ребятни.
– Завадский! Что за приступ самоуничижения? Стирай свои заметки.
Учительница французского была одной из немногих, которую все слушались. И не потому, что она была злой, нет. Она отличалась невероятной женственностью: звенела изящными браслетами, на шее и в ушах носила изысканные украшения, высоко закалывала волосы, которые выбивались и падали на лицо. Преподаваемый ею предмет очень ей шел. Легкая блуза с рюшами, длинная юбка с высокой талией, шерстяной жилет, туфли на тонких каблуках. От нее исходило обаяние, которое чувствовали все – и коллеги-учителя и ученики. Никогда не повышала голоса, она говорила тихо, с завораживающей хрипотцой, усмиряя хулиганов одним лишь взглядом своих шоколадных глаз. Серый, привыкший дерзить учителям, с француженкой делался смирным. Он вообще робел перед такими вот женственными женщинами.
– Это не я писал, – буркнул он.
– Стирай, не рассуждай, – скомандовала она иронично.
Под хохот семиклассников, красный как рак, Сергей тер доску, кидая колючие взгляды на своего врага. Юра как ни в чем не бывало наблюдал за ним со своей второй парты.
– Спасибо, Завадский, можешь быть свободен, – выпроводила его учительница.
– Оревуар! – прошелестел Серый.
После этого случая Серый взбесился. Обуреваемый жаждой мести, вместе со своей шайкой он стал преследовать Юру. В школу ходить стало небезопасно. Юра воспринял происходящее как игру: он разведчик, орудующий в тылу врага. На шахматах их учили просчитывать партию, и Юра просчитывал. Он предупреждал действия Серого на несколько шагов вперед. Ему даже нравилось ускользать из-под носа преследователей, оставляя их в дураках. Наигравшись в кошки-мышки, Юра нарочно открылся, когда Серый был один. Увидев Завадского, сидящего во дворе на скамейке с ногами, как курица на насесте, он прошелся чуть в стороне от него, но так, чтобы тот его заметил. Серый наживку закусил – тут же соскочил со своего насеста. Он ринулся за Юрой вслед. Несколькими прыжками догнал его, положил руку на плечо, потянул на себя.
– Молись, Суслик! – говорил Серый уже в полете. Он не успел опомниться, как оказался на газоне. Попытка подняться и засветить сопернику в глаз не удалась – Завадский снова распластался на траве.
Серый ошарашенно смотрел на Юру – тонкого, как тростинка, мальчика, который был младше его на два года, ниже ростом и уже в плечах. И вот этот «суслик» справился с ним играючи, как с котенком. Серый, привыкший уважать силу, впервые посмотрел на Юру другими глазами. Теперь перед ним стоял не суслик, а достойный соперник.
Охота прекратилась, больше шайка Серого Юру не преследовала. Сказать, что хулиганы прониклись к нему теплыми чувствами, нельзя – встретив его, они кидали на парнишку косые взгляды, но не задирались – проходили дальше. Негласный пакт о ненападении сохранялся до дискотеки, посвященной началу осенних каникул, на которой Юра осмелился пригласить Таню на танец.
* * *
Бывают такие вечера – тихие, уютные, с сиреневым в оранжевую полоску небом. Они сочетаются с одиночеством и горячим глинтвейном или пахнущим мятой чаем. Таким вечером хочется укутаться в плед и жечь свечи. Свечи обязательно нужно поставить в подсвечник, глинтвейн налить в высокий бокал, а плед должен быть клетчатым, и хорошо бы еще, чтобы в доме пахло дождем. Весь день Таня бесцельно бродила по городу, выбирая тихие улочки и набережные. Они словно были созданы для неторопливых прогулок и размышлений. Особенно ей нравились Фонтанка и канал Грибоедова своим деревянным Банковским мостиком. Придя в старую дедову квартиру, Таня распахнула деревянные рамы, впуская в комнату свежесть. Вид из окон был, мягко говоря, не впечатляющий – двор-колодец он и есть двор-колодец: четыре бетонных стены с желтоглазыми окнами, чернеющее пятно арки и, если задрать голову вверх, будет виден прямоугольник неба. Зато со двора тянуло свежестью после опрокинувшегося на город дождя. Раньше Таня очень не любила мрачный дом своего деда, как и его двор и неприглядную Кадетскую линию, на которой он стоял. А теперь он ей казался милым, она нашла в нем особое очарование – этакую красоту в уродстве.
Таня заварила свежий с мятой чай, нарезала лимонный рулет, достала морошковое варенье. Поскольку чаепитие предстояло особенное, то и посуда для него должна соответствовать. Таковая нашлась – из старого бабушкиного сервиза, хранившегося на верхней полке буфета. Дед им никогда не пользовался – берег. Таня обычно пила чай из своей чашки, красивой, но заурядной – с рыжим сонно жмурящимся котом на пузатой стенке. Бабушкин же сервиз можно назвать произведением искусства. Фарфор с темно-синими жар-птицами и золотыми каемками. Таня взяла чайную пару и пиалу под варенье. Варенье упало на донышко янтарем, соблазняя своими цельными северными ягодами. Несмотря на фабричное происхождение варенья, оно у нее ассоциировалась с семейной идиллией. В дружных семьях всегда находится такая вот баночка варенья к чаю. Сначала все вместе ходят в лес за ягодами, а потом зимними вьюжными вечерами сидят за большим, уставленным выпечкой столом. Кто-нибудь из членов семьи, обычно тот, кто помладше, произносит сакраментальную фразу: «А нет ли у нас чего-нибудь сладенького? На что бабушка или мама тепло улыбаются и достают из буфета варенье, то самое, ягоды для которого они дружно собирали летом. Оно наливается в большую розетку, в которую каждый опускает свою ложку, чтобы зачерпнуть сладкую тягучую жижу. Эти ложки облизывают и снова тянут к розетке с вареньем, и никого такая антисанитария не смущает, напротив, от этого еще острее ощущается родство.
