Юлиан пил взвар прямо из кувшина, запрокинув голову, потом отдышался и утерся рукавом, глядя с улыбкой на друга.
– Нашел я ее, нашел! – проговорил Юлиан и вдруг заорал от счастья, сжав кулак: – А-а-а!
– Оглушил, ей-богу, – ворчливо произнес Постник. – С утра так орать… переполошишь соседей. Кого нашел-то?
– Как! Ты запамятовал? Шлюху, что батюшку моего убила. Да, нашел. Теперь не уйдет от меня, выследил я ее! Знаю, где живет, кто такая… все про нее знаю, все. Почитай, три ночи подряд не спавши провел, однако не зря. Нынче с ней встречу устрою.
Он смеялся, будто отыскал клад, зарытый еще при монголах. Постник закинул руки за голову и глядел с оскорбительным сочувствием на растрепанного друга, который допил взвар, крякнул громко, после чего плюхнулся на стул. Он не смотрел на Постника, погрузился в свои мысли, видимо, представлял встречу и что из этого выйдет. Глупая физиономия Юлиана напоминала блаженных.
– Кто она? – полюбопытствовал Постник.
– Э, нет, – расхохотался друг. – А как слово еще кто услышит? До времени нельзя его вслух говорить, я то наверное знаю. Но тебе скажу, как дело слажу. Ух, Вася, быть мне богачом, она за все заплатит, возвернет то, что у меня отняла.
– Богачом? – усмехнулся Постник. – Ты, видать, умом тронулся? Полагаешь, у шлюхи есть состояние? Чего ж она на панель ходит?
– То мне неизвестно, за какой надобностью на панель выходит, но состояние у ней имеется, поверь.
– Ох, Юлик, глуп ты без меры. Шантаж – дело грязное и подлое, как правило, выгоды шантажист не получает. Ну, а ежели не даст она тебе денег?
– Не даст? – хихикнул тот. – Даст. Даст и еще сверху положит. За убийство батюшки расплачиваться надобно, я ей полицией пригрожу, она и даст. А подлость… Нам, маленьким человекам, благородство не по карману-с. После стану благородным, когда денег с нее возьму. Мы с тобой завтра же отметим мою удачу в лучшем ресторане. Шампанское пить будем, так-то.
– И ушел, – закончил Постник довольно равнодушно, будто ему нисколько не жаль погибшего друга. – Приплясывая ушел, дурья башка. А на следующий день меня арестовали. Стало быть, его, как папеньку?..
Виссарион Фомич утвердительно кивнул:
– Одним ударом-с. – Он подумал с минуту и задал последний вопрос: – Юлиан ни намеком не обмолвился, где живет гулящая девица?
– Ни намеком, – ответил Постник. – Вы никак думаете, она его убила?
– А у вас иное соображение на сей счет?
– Нет у меня соображений. Неужто девица легкого поведения способна убить? Я, признаться, такого не слыхал. Юлиан слаб был, однако с женщиной справился бы. Нешто он не видел намерения его убить?
– Благодарю вас, господин студент, – поднялся Зыбин.
Он галантно предложил руку Марго, которая не ожидала от него подобной учтивости. Она с удивлением положила руку в перчатке на ладонь Зыбина и поднялась. Второй раз он держал ее руку, но на балу она не чувствовала его силищи, а сейчас, опираясь, почувствовала, хоть он и не сжимал ее пальцы. Этот старик обладал недюжинной физической силой, равно как и внутренней, а ведь при первом знакомстве мнение о нем одно: толстая развалина, неуклюжий увалень, скучный и ехидный. На службе он строг, суров, криклив, грубиян, брюзга, но все это маскировка, догадывалась Марго. Идя к карете, она исподволь наблюдала за его лицом, видя преображение. Это был новый человек, углубленный в мысли, серьезный настолько, что позабыл о спутнице. Его мимические морщины слегка разгладились, в глазах пульсировали искры предвкушения, когда близко завершение важного дела. Он был самим собой, естественным. Когда карета тронулась, Марго не пришлось задавать ему вопросов, Виссарион Фомич заговорил сам:
– Итак, подозреваемая живет у Оболенцевой.
– Подозреваемая? Вы сомневаетесь, что она убила? В рассказ Постника укладывается и Казарский, который тоже искал встречи с этой женщиной.
– Вину, ваше сиятельство, надобно доказать, а до той поры девица легкого поведения – подозреваемая. Вот теперь можно и Неверова допросить.
– Не сегодня, вы его не застанете, вечера Орест проводит вне дома – в клубах, салонах, с друзьями. Он светский человек.
– Ну, завтра с утра допрошу.
– Объясните ему, что и его жизнь в опасности, ежели он встречается с Камелией. Думаю, после этого он расскажет вам о ней.
Зыбин повернулся к Марго всем корпусом, вновь его физиономию окрасила насмешка, а тон – ехидство:
– А вы что же, ваше сиятельство, со мной к Неверову не поедете?
– Разумеется, нет, – с сожалением вздохнула она, не обратив внимания на неприятные перемены в нем. – При мне он не станет говорить.
Зыбин шевельнул бровями: мол, как знаете. Но Марго была права, к тому же она отдавала отчет, где ей можно появляться, а где – ни в коем случае. Это качество графини Виссариону Фомичу пришлось по душе, многие дамы на ее месте не упустили бы возможности покрасоваться, представляясь важной особой, которой даже начальник следственных дел потакает. Всю дорогу до своего дома он молчал, и только когда карета остановилась, вдруг сказал:
– Что же это за предмет?
– О чем вы? – осведомилась Марго.
– Коим убивают? Ну да ладно, возьмем девицу – узнаем. Благодарю вас, ваше сиятельство, уважили старика, до дому доставили.
И чмокнул ручку, затем, плутовски сощурившись, легонько похлопал по ней. Марго в ответ улыбнулась, сжав его пальцы:
– Я всегда рада оказать вам услугу, Виссарион Фомич.
Зыбин по-медвежьи выбрался из кареты, помахал на прощанье. Марго была довольна: постепенно ей удавалось приручить старика. Не так уж он плох, а что до его скверного характера… Виссарион Фомич умело обманывал окружающих, не показывая себя истинного, потому что хитер и умен, ведь людям открывать слабости нельзя, они обязательно воспользуются ими для достижения своих целей.
Остаток ночи пролетел как миг, и было еще темно, когда Афанасий Емельянович начал одеваться. Ему следовало вернуться затемно, ведь нехорошо выйдет, если кто-нибудь из домашних увидит, как он забирается в окно собственного дома. Одевался на ощупь, поглядывая на ту, которая всегда пряталась за темнотой, у него росло желание видеть ее глаза, губы, тело, но показываться она отказывалась. Елагин оставил попытки увидеть ее – всему свое время, а оно привязывало их друг к другу, что с каждой ночью чувствовалось все острее.
Афанасий Емельянович повязал галстук, надел жилет и, застегивая пуговицы, упал локтем на подушку, чтобы быть ближе к лицу незнакомки, ведь она так и осталась неизвестной, без имени. Она лежала безмятежно, будто спала, но он знал, что не спит. В этой чарующей тишине, когда молчание являлось залогом понимания, неуместна громкая речь, поэтому голос Елагина был едва слышен:
– Вы обещали подумать о моем предложении, но ничего не говорите.
– Я подумала, – ему в тон ответила она, коснувшись ладонью его щеки. – День оставляю вам, а ночь беру себе.
– Означает ли это отказ?
– А зачем нам день? Он не принесет вам исполнения тех желаний, которыми вы так бредите. Да и нужно ли вам разрушение, которое неминуемо?
– Разрушение? – не понял Елагин.
– Да. Вы разрушите себя и тех, кто рядом с вами. Нынче у нас нет обязательств, но, согласись я, они появятся. В скором времени все станет обыденным, мы – другими. Потом придет скука, за ней разочарование и стыд. Сейчас вы свободны, я тоже, каждый из нас может прекратить свидания, когда пожелает.
– Я не прекращу… я люблю вас.
Она вздрогнула, словно ее ужалили, приподнялась и замерла. Во время минутной паузы у Афанасия Емельяновича не проходило ощущение, что она разглядывает его – не странно ли? Что она видела в темноте, которую слабо разбавлял тлеющий фитилек лампы? И вдруг невинный поцелуй. Так целует мать ребенка – в лоб, а то, что она сказала, находилось за пределом разумного:
– Вы очень хороший, но любить не нужно, не связывайте себя.
– Как? Вы не хотите, чтобы вас любили?
Елагин опешил. Всякая женщина грезит о любви, поклонении, заботе, прочном положении, что так же естественно, как снег зимой, а дождь весной. Почему же ей это не нужно? Что вообще она хочет? Пока он находился в растерянности, ее голос звучал ровно, без красок, это была одна баюкающая интонация:
– Любовь – это наваждение, обман себя, но когда об обмане даже не догадываются. Она проходит, и проходит довольно скоро, у некоторых людей остается привязанность, а у многих и этого не бывает. Не хочу, чтобы вы обманывались, не хочу и я обманываться.
