– Голубушка, подайте мне чашку чая. (Никакой реакции.) Милая, вы слышите? Принесите чай…
– Она не слышит вас, – сказал вошедший следом фон Левенвольде.
– В этом доме принято появляться так внезапно? – пролепетала Марго, скрывая замешательство.
– Просто вы не привыкли к нашим особенностям. Кухарка глухонемая. Чтобы добиться от нее чего бы то ни было, надо оказаться перед ее глазами. – Он перешел так, чтобы кухарка его видела, и, подкрепляя слова выразительными жестами, сказал: – Две чашки чая. В гостиную.
Повернувшись к Марго, галантно поклонился, приглашая ее в зал. Она расположилась в кресле у камина, который горел здесь постоянно, почему-то не давая тепла, будто в нем не огонь был, а нарисована картина. Левенвольде устроился в кресле рядом, закинув ногу на ногу, и в упор, как товар на полке, рассматривал Марго, отчего та поежилась. Кухарка принесла чай, раздала господам. Левенвольде пил, продолжая оценивать Марго. Она уж собралась было преподать ему урок учтивости, как вдруг баронет произнес дружелюбно:
– Вы красивы, сударыня…
– Благодарю вас, – холодно отреагировала на комплимент графиня.
– И ваш брат недурен. Вы одобряете его выбор?
– Я приняла бы любой его выбор, – уклончиво ответила Марго.
– Означает ли это, что моя кузина вам не по нраву?
– Не означает, сударь.
– Вы лукавите, – усмехнулся баронет, в общем-то разгадав отношение Марго к женитьбе брата. – Странные убийства нанесли удар нашему семейству и кузине, как никому. Кажется, пристав ее подозревает.
– А вы? Тоже подозреваете?
– Проткнуть горло, думаю, ей не под силу…
– Вы недоговариваете, – подметила она.
– Потому что сомневаюсь даже в ней! И во всех. Сомнение – гадкое чувство, сударыня. Разъедает изнутри, точит, как червь плод. Знаю, что такого не может быть, а где-то в сознании притаилось сомнение… Скверно.
– Но… – Марго шокировали его слова. – Чтобы совершить столь тяжкий грех, нужны основания. А ваша кузина, судя по ее страданиям, любила мать.
– Ссорились они часто, – вздохнул он. – Но это не повод убить. С покойной герцогиней все ссорились – и я, и ее брат, и Шарлотта. Один де ла Гра находил с ней общий язык, но потому что не родственник. Тетка была суровой женщиной, не принимала чужую точку зрения. И понятия у нее были весьма своеобразные.
– Например? – ненавязчиво выпытывала Марго.
– А вы оглянитесь вокруг. Не дом, а кладбище с живыми мертвецами. В нашем крошечном герцогстве запрещалось жить, здесь можно было только существовать. Барон нашел способ оживлять себя водкой, а Шарлотта бунтовала. Хотя… водка ведь тоже бунт, барон пил назло сестре и привык.
– И вы бунтовали?
– Изредка. Когда совсем невмоготу становилось.
– Отчего же не уехали отсюда?
– В миру, сударыня, не лучше. То же кладбище живых мумий, волчьи законы и заблуждения, что живешь по воле духа, на самом же деле плывешь по течению.
– Вы пессимист?
– Реалист. Пессимист не принимает мир вообще, мрачен и вечно брюзжит, даже в удовольствиях находит изъяны. У него одна мерка: вот если бы не так было… А как – не догадывается, в его понимании все измениться должно само по себе и в единый миг. Я же довольствуюсь тем, что есть, потому что знаю: мир не переделать. И тетку принимал такой, какая есть… то есть была. А была она уязвимой.
– И в чем вы видели уязвимость?
– Она была несчастной, а несчастные люди всегда уязвимы. Ими управляют заблуждения, которые ведут к ошибкам. Главной ошибкой тетки явилось решение похоронить себя здесь. Противоестественное решение! Она отравила жизнь себе и остальным, причем прекрасно понимала это и страдала, но из упрямства не желала отступать от заданных ею традиций. Последнее время она быстро старела. Мне не представлялось возможным бросить ее и Шарлотту, хотя жить здесь не нравилось. Когда не выдерживал, уезжал. Но возвращался. Возвращался из-за кузины. Я бы и сейчас увез ее потихоньку, несмотря на сомнения. Но она предпочла мне вашего брата. Уж простите, мне ее выбор не по душе.
– Вы противоречивы.
– Сразу видно: вы, сударыня, никогда не любили. В том-то и весь ужас: разумом понимаешь, что к чему, а внутри отвергаешь понимание. Должен сказать, любовь – не самый удачный подарок бога. Так что остерегайтесь увлечений.
– Вы досадуете на Шарлотту?
– Разумеется. При всем при том я спокоен. Ваш брат не женится на ней, а я помогу кузине пережить разочарование.
– Отчего же не женится?
– Видите ли, секрет не мой, а теткин. Теперь, раз ее нет, Шарлотта должна решать, когда и что говорить. Я не хочу становиться ее врагом из-за болтливости, ибо намерен стать ей мужем. Поверьте, наши семейные тайны не понравятся ни вам, ни вашему брату.
– Почему вы сейчас со мной разоткровенничались?
– Вам не по душе Шарлотта, значит, вы станете моей союзницей… – улыбнулся он. – Прощайте, сударыня.
– Спокойной ночи, – отозвалась Марго.
Она долго сидела у камина и думала о Левенвольде, о бароне и де ла Гра. Если первые два в какой-то степени были понятны, то последний представлял загадку. В одном они имели схожесть: лишены непринужденности, угрюмы. Но этого мало, дабы записать одного из них в убийцы, тем более что двое из них неравнодушны к Шарлотте – де ла Гра тайно, Левенвольде открыто. Для полной неразберихи не хватало тайной страсти дяди к племяннице. Нет, подозрений нельзя снимать ни с одного.
Клонило в сон. Не хватало заснуть прямо здесь и… никогда не проснуться. Марго решительно встала, огляделась, потому что чувствовала себя неуверенно, и вдруг… ощутила, что не одна в комнате. Графиня беспокойно огляделась.
Внизу, у лестницы, заметила силуэт, припавший к перилам с другой стороны. Он был нечеткий, размытый полумраком, заметить его было не так уж легко. Силуэт не шевелился, оставался просто темным пятном, казался мумией, вынутой из склепа и приставленной к перилам, чтобы не упала. Убийца выжидает, чтобы броситься на Марго? Набравшись храбрости и приготовившись поднять визг, который услышит даже брат на том берегу озера, графиня сделала пару шагов к лестнице… Силуэт бесшумно спрятался в тень.
– Кто здесь? – глухо выкрикнула Марго.
Из-за лестницы вынырнул фон Бэр. По мере того как барон приближался, она отступала, желая остаться на недосягаемом для него расстоянии.
– Вы?! Вы подглядывали за мной?
– Любовался. Вы очаровательны.
Комплимент вызвал у нее оскомину пополам с негодованием. А барон прошел к буфету, достал графин с темной наливкой и плюхнулся в кресло. Уставился на испуганную женщину с лукавым прищуром – мол, как я вас, а?
– Нехорошо, сударь, подглядывать. Стыдно.
– Ой, – покривился барон, наливая в рюмку наливку. – Жить, мадам, тоже нехорошо, ибо знаешь, каков все равно конец у хорошего. Не желаете ли рюмочку?
– Я по ночам не пью.
Марго передумала уходить, ведь поведение барона указывало, что он будет болтлив. И точно: начав говорить, он как будто не мог остановиться.
– А я пью-с. И по ночам, и днем, когда сестра не видела. Ух, как она лютовала! Скажу по совести, сестра нас всех ненавидела, будто мы виноваты, что она погребла себя в этих стенах.
– Почему же она вас ненавидела?
– Черт ее знает! Дочь называла исчадьем ада и истеричкой, но так, вскользь или походя. Меня звала болваном, племянника – дураком.
– А де ла Гра?
– Его ценила. Он обходителен, уважителен, услужлив. И вкрадчив! Не люблю вкрадчивых. Лгуны-с. Она давала ему деньги на опыты, и магистр медицины…
– Он профессор, – поправила Марго.
– Какая разница? Здесь как ни назови, от того ни холодно ни жарко. Наш профессор возомнил себя светилом, копошится в лаборатории сутками, да только без толку. А сестрица моя богата до чертиков, от мужа перепало ей огромнейшее состояние. Но она из тех, кто не умеет пользоваться божьими дарами, потому что сама была порядочной дурой. Вбила себе в голову про долг и упивалась до полного отупения собственным самопожертвованием. Противно вспоминать.
– Почему же вы не уехали?
– Куда, голубушка? На воле хорошо жить с деньгами, а у меня их нет в необходимом количестве.
– Как думаете, кто ее убил?
Барон выпил, выпятил нижнюю губу и поднял плечи. После и руками развел, из которых не выпускал ни рюмку, ни графин.
– Но должны же быть причины, – настаивала графиня.
– А вы слышали, как некто, кого называют оборотнем, варварски убивает людей? Какие существуют причины, способные объяснить убийство крестьянина? Их нет-с. Есть злоба на род людской, есть тяга к крови.
– А так бывает? Тяга к крови?
– Полагаю, человек – неудачное творение господа, стало быть, способен на разные разности. Хотите, открою секрет? (Марго закивала.) Мне иногда мерещилось, будто убивала моя сестра от ярости за неудавшуюся жизнь. Но раз ее убили, то это не она.
– Как можно так дурно думать о родной сестре!
– Она частенько награждала пощечинами то меня, то племянника, да и Шарлотте доставалось. Выплеснуться-то нужно было, вот и выплескивала злобу. А человек – будь то герцогиня или мужичка, неважно, – распускающий руки, уже преступил порог добродетели. А вдруг в миг ярости под руку попадется пистолет или ножик? Удержится ли человек от искушения пустить оружие в ход, когда он уже распустил себя?
