Что хуже всего, ее страсть ласкаться разбудила в моем синдроме Туретта жажду разрушительства. Курочка подставляла свою узкую, акулью мордашку, и я начинал с силой водить по ней пальцами. В ответ она терлась мордой о мою ладонь и изгибала спину. Но тут меня схватывал тик, и я рывком убирал руку. А иногда я начинал искать ее по всей квартире и находил, когда ей хотелось поиграть в прятки или устроить мне засаду. Я хватал ее, хотя очевидно, что она – как любая другая кошка – сама предпочла бы подойти ко мне. Бывало, я прямо-таки испытывал ее терпение – например, мне приходило в голову проверить, будет ли она по-прежнему мурлыкать, если я начну гладить ее против шерсти. Позволит ли схватить ее священный хвост, когда я буду чесать ей за ушком? А что, если я попробую неожиданно прервать ее послеобеденный сладкий сон? Я пытался вселить в нее свою туреттовскую душу, словно она была восковой куколкой колдуна. Мне хотелось, чтобы эта кошка стала туреттовской кошкой. В результате у Курочки окончательно сдали нервы, она даже как-то уменьшилась и превратилась в шипящий комочек, готовый мгновенно выпустить когти. Через шесть месяцев я вынужден был найти ей новых хозяев – отдал ее в одну доминиканскую семью, жившую в соседнем доме. Они смогли вернуть ей истинную кошачью невозмутимость, но лишь после того, как бедняжка некоторое время провела, прячась от окружающих под плитой.
Большой кот-нацист продолжал точить когти о мои штаны. Киммери поставила у моих ног стаканы с водой, принесенные из кухни. Несмотря на то, что в комнате царил полумрак – в прихожей от тусклого светильника, висевшего у нас над головами, было не больше света, чем в комнате, по полу которой гуляли отблески городских огней, – Киммери впервые сняла очки, и я увидел, что у нее небольшие глаза с ласковым, ищущим выражением. Она села напротив меня, прислонившись спиной к стене, так что мы с ней стали похожи на стрелки часов, а серединой циферблата при этом оказались наши туфли. Судя по времени, которое мы с ней показывали, было четыре часа. Я попытался «перевести время» на полночь.
– Ты давно тут живешь? – поинтересовался я.
– У этого жилья такой вид, будто я расположилась здесь на однодневную ночевку, – промолвила Киммери, – но я живу так уже около месяца. Я недавно порвала со своим парнем, да это и заметно, правда?
– С тем самым торговцем ореосами? – Я живо представил себе загорелого, видавшего виды ковбоя, сидящего на лошади на фоне заходящего солнца и подносящего ко рту печенье, как сигарету. А потом, повинуясь тику, я вообразил, как этот же тип сквозь микроскоп разглядывает крошки от печенья, пытаясь разглядеть на них серийные номера.
– Ну да, – подтвердила Киммери мою догадку. – А потом одна моя подруга сказала, что выезжает из квартиры, и предложила мне переехать сюда. Но мне здесь очень не нравится. Я стараюсь поменьше бывать тут.
– И где же ты проводишь время? – полюбопытствовал я. – В «Дзендо»?
– Или в кино, – кивнув, уточнила девушка.
Вообще-то тики не слишком одолевали меня у нее дома. По двум причинам. Первой была сама Киммери – неожиданный бальзам на мою истерзанную за день душу. Второй – беспорядочный поток ключей к разгадке тайны, мой катастрофический визит в «Дзендо». Синдром отступил перед лихорадочной работой мозга – я должен был разобрать разрозненные бусины и нанизать их на одну нитку, пытаясь не перепутать их строгий порядок: Киммери, швейцары, Матрикарди и Рокафорте, Тони и Семинол, важные монахи, Джерард Минна и убийца. Убийца Минны.
– Ты заперла дверь? – спросил я у Киммери.
– Да ты и в самом деле боишься, – удивилась она, широко распахивая глаза. – Ах да, вспомнила. Ты же опасаешься гиганта.
– А ты разве не видела его? – поинтересовался я. – Здоровяка, который вытащил меня из «Дзендо»? – Я уж не стал говорить о том, что произошло после этого. И так стыдно, что Киммери пришлось ввязаться в эту историю.
– Так он настоящий гигант?
– Ну а как еще назвать его?
– Интересно, гигантизм передается по наследству?
– Я бы сказал, что да. Он не приложил никаких усилий к тому, чтобы стать таким высоким. – Одной рукой я прикоснулся к здоровенной шишке на голове, а вторую ладонь старательно прижимал к ноге, силясь не повторять движений кота и не возить ногтями по штанине. Вместо этого я переложил руку на домотканую подстилку с грубыми, кривыми швами.
– Кажется, я все-таки не видела его, – призналась Киммери. – Ты же помнишь, я ведь сидела.
– И никогда прежде ты его не встречала?
Девушка отрицательно помотала головой.
– Но ведь и тебя до вчерашнего дня я ни разу* не видела, – проговорила она. – Наверное, мне следовало попросить тебя не приводить подобных типов в «Дзендо». И не устраивать там шума. А теперь выходит, что я пропустила почти всю лекцию.
– Неужели после того, как я… как меня, – поправился я, – вывели, лекция продолжалась? – изумился я.
– Конечно, а почему бы и нет? После того, как ты и твой гигант ушли оттуда.
– А почему же ты не осталась?
– Потому что я еще плохо умею концентрироваться, – с горечью ответила Киммери. – Если ты настоящий дзен-буддист, то должен сидеть, не обращая внимания ни на что – как Роси. И Уоллес. – Она закатила глаза.
Меня так и подмывало напомнить ей, что она все-таки отодвинулась в сторону, чтобы ее не раздавили, но это было всего лишь одно возражение против тысяч других.
– Ты не понимаешь, – сказал я. – Я не приводил великана в «Дзендо». И никто не знал о том, что я собираюсь туда.
– Значит, надо полагать, что он следил за тобой. – Киммери пожала плечами, не желая вступать в спор. Для нее было очевидно, что мы с гигантом тесно связаны друг с другом. Я стал причиной его появления в «Дзендо», а значит, несу ответственность за его существование.
– Послушай, – обратился я к девушке. – Я знаю американское имя Роси. Он не тот, кем ты его считаешь.
– Никем я его не считаю, – пожала плечами Киммери.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я же не говорила, что Роси – это в действительности Майкл Джексон. Я просто сказала, что не знаю.
– Ну хорошо, только имей в виду, что он вовсе не учитель дзен-буддизма, – пояснил я. – И он наверняка имеет отношение к убийству.
– А вот это глупо. – Голос ее звучал строго, словно я отпустил неуместную шутку и ей приходится ставить меня на место. – К тому же, по-моему, каждый, кто учит дзен-буддизму, и есть учитель дзен-буддизма. Даже если такой человек – убийца. Точно так же, как каждый из тех, кто приходит в «Дзендо» сидеть, – это ученик. Даже ты.
– А чем я хуже других?
– Ничем не хуже, – отозвалась Киммери. – Во всяком случае, с точки зрения дзен-буддизма. Вот и все.
– Ясно.
– Да не будь ты таким кислым, Лайонел! Я же просто шучу. Ты уверен, что тебе не мешает кот?
– Разве у него нет имени? – Кот-Гитлер тем временем нахально устроился у меня между ног и, топчась на матрасе, громко мурлыкал, только что слюни не пуская от удовольствия.
– Его зовут Шелф [15], но я никогда к нему так не обращаюсь.
– Шелф? – переспросил я.
– Знаю, что кличка нелепая, – кивнула Киммери. – Но это не я дала коту имя. Я просто временно ухаживаю за ним.
– Итак, это не твоя квартира, не твой кот.
– Ну, знаешь, у меня сейчас временный кризис. – Киммери потянулась за своим стаканом воды, и я с благодарностью сделал то же самое – моему тику было необходимо повторить ее движение. Ко всему прочему, я хотел пить. Шелф не шевельнулся. – Поэтому я и стала посещать «Дзендо», – продолжила Киммери. – Хотела обрести беспристрастность.
– Перестать чувствовать раздражение из-за квартиры и кота? И какой же степени беспристрастности ты можешь достигнуть?
Мой тон был необъяснимо горек. Меня охватило разочарование – непонятное, необъяснимое. Думаю, я просто представлял себе, как мы прячемся в этой крохотной прихожей Киммери, в ее вест-сайдской квартирке, – как три бездомные кошки. Теперь я понимал, что Киммери одинока, ей негде укрыться от враждебного мира. Ее настоящий дом – жилище торговца ореосами или, может быть, «Дзендо» – в точности как офис «Л amp;Л» стал домом для меня, а где-то есть дом и у Шелфа. Ни один из нас не мог отправиться сейчас к себе домой, так что мы собрались тут втроем, избегая большой комнаты и целого леса небоскребов.
Не успела Киммери мне ответить, как я громко выкрикнул:
– Бесстрастная прекрасность! – Я попытался сдержать тик, поднеся ко рту стакан с водой, но дело кончилось тем, что по поверхности воды лишь побежали круги от моего крика. – Пристрастная опасность!
– Ого! – воскликнула Киммери.
Я ничего не сказал, лишь принялся судорожно перебирать пальцами ткань грубого матраса, чтобы спрятать в этом движении свою туреттовскую сущность.
– Ты действительно говоришь всякую ерунду, когда сердишься, – заметила девушка.
