— Очень опытный эксперт. Своё дело сделал блестяще.
Чем, увы, не могу похвастаться я.
— Та-ак, — протянул Иван Васильевич. — Вы исследовали письмо?
— Написано Залесскоп. Это подтвердила и повторная графологическая экспертиза.
— Кажется, в этом сомнений не было.
— Веду следствие, словно до меня его никто не проводил, — напомнил я с улыбкой слова самого Ивана Васильевича при получении крылатовского дела.
Он же серьёзно сказал:
— Лишняя проверка, конечно, не помешала. Особенно после повторной судмедэкспертизы. Но буквально меня понимать не следовало. Нужен совершенно другой взгляд на событие, на взаимоотношения людей. Истина, казавшаяся для всех неоспоримой, может быть на самом деле не истиной. Я недавно одну любопытную статейку про художников прочёл. Какой, например, цвет тумана?
— Туман есть туман. Белесый… Нет, скорее серый. — Я вспомнил московские осенние утренники, серую промозглую мглу.
— Самые туманные туманы в Лондоне, это уже истина.
Значит, самые серые. Так их и изображали художники.
Даже был в Англии певец лондонских туманов Джозеф Тернер. А Моне взял и написал его розовым. И что ты думаешь? Пошумела критика, газеты, и все-таки признали.
— У художников есть свои излюбленные цвета. Врубель, например, тяготел к голубому и синему.
— Нет. В Лондоне действительно туманы розовые. И по очень простой причине. От красного кирпича, из которого в основном были построены здания. И от печного отопления.
Уголь, искры. Казалось бы, Моне, импрессионист, фантазия красок. На поверку — открыл реальную зависимость. А лучше сказать — увидел.
— Мне трудно спорить, я не знаток.
— Думаешь, я знаток? — засмеялся Иван Васильевич. — Поневоле начнёшь кое в чем разбираться, когда тебя это окружает. — И неожиданно спросил: — Кстати, ты не можешь достать набор цветных японских фломастеров? Может, кто из знакомых бывает за границей?
Я хотел сказать: только бывший муж моей будущей жены…
— Нет.
— Жаль. Отличная, говорят, вещь для набросков. Особенно на холоде. Мама увлеклась зимним пейзажем. — На его лице промелькнула извинительная улыбка. — Видишь, что теперь меня занимает?
— Это огромный мир, — сказал я многозначительно.
Но Иван Васильевич понял не так:
— Не говори! Достать хорошие кисти, холст, заказать нужный багет… Одним словом, серьёзное мероприятие.
Бывший зампрокурора задумался. Мне начало казаться, что ничего путного из нашей встречи не выйдет. Его мысли совсем о другом. Какое там убийство, какое следствие…
Иван Васильевич поднялся:
— Ну пот что. Чувствую, разговор будет большой. Пойдём-ка на кухню, чайку попьём. И спокойненько потолкуем. — Потом добавил, словно перед кем-то оправдываясь: — Не маленький, приеду на два-три часа позже…
На кухне мы разговорились по-настоящему.
— Сомнительно, стоило ли приплетать к убийству Залесской Данилова-Савчука, — сказал он, выслушав до конца.
— Почему же. Он подозревается в убийстве, ведёт себя странным образом…
— Естественно. Человек скрывается, боится своей собственной тени.
— Исчез на следующий день…
— Элементарно сдрейфил. В деревне что-то случилось.
И он дал тягу. Свистните посреди улицы в милицейский свисток. Кто попытается скрыться? Преступник. Хотя, может быть, совершил преступление десять лет назад. Это и, довод.
— Он бывал у Залесских…
— Ну и что? Голубчик мой, представь себе ситуацию:
беременная женщина, вот с таким животом. Ну что может быть между ней и этим парнем? Глупость. Я понимаю, убить с целью грабежа. Нет его, грабежа-то.
— Так ведь и официантка в Алма-Ате убита не с целью ограбления. Может, он просто психопат.
— Нет и ещё раз нет, — категорически отрезал Иван Васильевич. — На убийство в психопатическом состоянии это не похоже. Вы плохо слушали лекции по судебной психиатрии. Более того, Яшин все разложил вам по полочкам.
Обратите внимание, как убийца все рассчитал, стервец. Милицию обманул, врача, следователя. А ты говоришь — психопат, истерик…
Мой бывший шеф был в ударе. И хотя говорил резко, такая беседа меня устраивала.
Но проверить все-таки надо было, — попытался оправдаться я.
— Надо. Проверил, не сходится — со счётов этого Дапилова-Савчука. Поехали дальше. Теперь об этих двух гаврпка.х, крепко спавших в ночь убийства. О Коломойцеве и Залесском. Алиби. Ничего не поделаешь. — Иван Васильевич посмотрел на меня выжидательно.
— Думал, не беспокойтесь, — сказал я, упреждая новый натиск. Но натиска не последовало.
Он раздумчиво произнёс:
— Мотивы… Какие у них могли быть мотивы? Но ведь и не придумаешь.
— Выдумывать нельзя. Надо знать точно.
— Все это верно. — Иван Васильевич продолжал обдумывать какую-то мысль.
— Один-алкоголик, опустившийся человек…
— Безвольный Коломойцев человек. Трусоват. Аню побаивался.
— Это ничего не значит. Есть такие, терпят, терпят, а потом с отчаяния натворят бог знает что. На пьяную голову мелочь может показаться чуть ли не смертельной обидой. Сколько случаев, когда пьяные не помнят, что совершили.
— А кровь? На одежде, на руках.
— И отмоют, и затрут, и выстирают, но все равно не вспомнят. Игорь Андреевич, — вдруг встрепенулся он, — ты не поговорил с его хозяйкой, не было ли у него когда-нибудь что-то вроде сомнамбулического состояния?
— Разумеется, спрашивал. Как выпьет-сразу доберётся до постели и спит.
— Не бродит, не возникает идеи сделать что-нибудь?
— Спит, как мыша, — вспомнил я выражение Матюшиной.
— Не лечился от запоев?
— Пока нет. Думаю, допьётся…
— А что в совхозе смотрят?
— Там ли только?
— Верно, верно… Да, жаль, — сказал он. И было трудно понять, относилось это к тому, что Коломоицева не подвергли принудительному лечению, или к тому, что парень не страдал навязчивыми идеями при патологическом опьянении, что давало бы возможность развить эту версию…
— А пу-ка посмотрим, что супруг любезный? Говоришь, ветреный человек? Без царя в голове?
— Летун, — подтвердил я. — Но свои грехи не очень-то пытается скрыть. Может быть, даже перед цем-то и гордится. Если прячут — хуже.
— Что в лоб, что по лбу. Подать свои пороки покрасивее — это, конечно, мозгами шевелить надо. Но суть остаётся.
— Любила его Аня.
— Не характеристика человеку. Любят и подлецов, и проходимцев, и даже убийц. Как ОН к ней относился, вот в чем дело.
— Подумайте, зачем Залесскому возвращаться к жене через столько лет? Никто его за уши не тянул.
— Разумеется, Может, она стала ему мешать?
— Допустим. Тогда он ноги в руки и подался в бега.
У него это недолго.
— А второй ребёнок?
— А первый? — в тон ему спросил я. — О первом он не думал. Более того, ну, убил он жену и этим только бы связал себе руки. Мальчик-то на его шее…
— У родителей.
—Так ведь возраст у них какой? Ну, ещё пять-десять лет, а там скажут: сын твой, тебе и воспитывать.
— Кстати, где сейчас Залесский?
— В Одессе.
— Какие у вас личные впечатления?
— Я его сам ещё не допрашивал.
Иван Васильевич внимательно посмотрел на меня:
— Объясни. Это интересно.
— Я вызвал его в Крылатое, но он лежит в больнице…
Может, и хорошо…
— Хорошо, что лежит?
— Нет, что мы пока не встретились на допросе.
— Чем он болеет?
— Нервное потрясение… Понимаете, Иван Васильевич, он очень реальная фигура на роль убийцы.
— Понимаю, — кивнул бывший зампрокурора республики. И улыбнулся: — А я думал, боишься, что его папаша снова телегу накатает.
— Не этого я боюсь. А что папаша адвокат — принимаю во внимание. Сын далеко не глуп. И по-моему, искушён в юриспруденции. У него — алиби…
— Отлучиться из дома своего дружка среди ночи — пара пустяков.
— Но у меня нет никаких фактов!
— Допрос, если его с умом…
— Нет, Иван Васильевич. Я думал об этом. С Залесским надо разговаривать, имея очень веские и убедительные улики. А их нет! У меня такое ощущение, что, если я сейчас решусь на его допрос, он увидит это. Не хочу рисковать. Если хотите, не имею права.
— Так-так, — задумался Иван Васильевич. — А за что он мог её убить?
— Думаю…
— Ревность исключаешь?
— Совершенно исключено.
Он подумал. Кивнул:
— Я согласен. Не та птица… Но возможно, ещё что-нибудь? — неуверенно спросил он.
Я улыбнулся:
— Вот над этим «ещё что-нибудь» я и бился столько времени. И нет ничего. Более того, я глубоко убеждён, что Аня очень подходила ему. Не знаю, подходил ли он ей, а если любила, выходит, жаловала и могла позволить Валерию и дальше любые чудачества, за это я ручаюсь. С другой стороны, в Крылатом за ним измен не знают. Прикладывался — это да…
