Мосол и Колорадский Жук кивали, отступая к двери. В следующую минуту наверху мягко заработал двигатель «Жигулей», и машина укатила.
— Ну, если брешешь!.. — Кашалот поднес к носу Резаного увесистый свой кулак. — Тебя на куски порежу. Понял?
Ждать пришлось недолго. Уже через час Мерзляков был в подвале. Шагнул к пленнику (Резаный так и сидел на ящике, опустив голову), рывком вздернул его за окровавленный подбородок, спросил с ходу, начальственно:
— Этот, что ли?
Вдруг нахмурился, вгляделся в лицо азербайджанца, отступил назад, к двери, затравленно озираясь на плотно окруживших его боевиков Кашалота.
— Ну, чего ты? Чего испугался? — ласково спрашивал Кашалот, нависая над Мерзляковым. — Знакомый, что ли?
— Да нет… Они, черные, все на одно лицо… — лепетал тот. — Так вы его в киоске поймали, да?
Это… это мы сейчас оформим, протокольчик и вое такое прочее… Или… что надо-то, Борис Григорьевич? Я что-то не врубаюсь!..
— Давай, Резаный, говори, — велел Кашалот. — Рассказывай все с начала. Как он пришел к вам, что говорил…
Гейдар дернулся от проколовшей его боли в позвоночнике (кто-то хорошо достал ему ногой), заговорил, комкая слова, морщась:
— Вот этот мент, капитан Мерзляков, приходил к нам в гостиницу, сказал, что ты, Кашалот, хочешь кого-то из нас убить для острастки, чтобы другие боялись… и взять город. Он потребовал за эту информацию у Мамеда пятнадцать «лимонов»…
— Было, капитан? — жестко спросил Кашалот.
— Да брешет он, брешет! — закричал Мерзляков, и красное его, распухшее от вина и хорошей жратвы лицо, казалось, вот-вот лопнет, как перезрелый помидор. — Я эту падаль первый раз вижу! Это же чудовищно — такое говорить! Такая грязь на сотрудника милиции!.. Борис Григорьевич, это же провокация, неужели ты не понимаешь?! Он специально это говорит. Как только у него язык поворачивается! Мало вы ему дали…
С этими словами Мерзляков выхватил вдруг из внутреннего кармана теплой кожаной куртки как оказалось, взведенный уже «Макаров» и выстрелил Гейдару Резаному прямо в сердце.
В подвале на какое-то время все онемели, потеряли дар речи и способность что-либо делать и говорить. Молча смотрели на лежащего и дергающего ногами азербайджанца, на черную дырочку пистолета, из которой в любую секунду так же вот могла вылететь смерть и положить рядом с Резаным любого из стоящих вокруг этого решительно настроенного милицейского капитана Лишь один Койот не растерялся: он спокойно, бесшумно, подошел сзади к Мерзлякову, велел ему:
— Брось пушку.
Мерзляков почувствовал прикосновение металла к своему затылку, разжал пальцы. «Макаров» звонко тюкнулся о бетонный пол. Колорадский Жук подхватил пистолет, подал его Кашалоту.
Кашалот, поигрывая «Макаровым», усмехнулся:
— Значит, свидетеля убрал, капитан? Лихо сработал, ничего не скажешь. Я и ахнуть не успел. Молодец. Но учти: мы все — свидетели. В случае чего, не сумеешь отказаться.
— Чего отказываться, Борис? — хрипло выдавил из себя Мерзляков. — Мы тут все свои. Похерить надо все это… Ты же все равно собирался мочить его… Или Мамеда… Так ему и надо, этой твари. Чтобы каждая сволочь брехала тут… Бил таких и буду бить! Мы, русские…
— Да русские-то мы русские, — Кашалот озадаченно почесал кончиком ствола переносицу. — Только поторопился ты, капитан. Надо было поговорить, понять, что к чему… Наговорили тут на тебя. А ты — скорей за пушку. Другие-то мамеды остались, а? У них можно спросить. Или ты их тоже сейчас мочить пойдешь?
— Вот именно — наговорили, грязью облили… — бормотал Мерзляков, лихорадочно, видно, соображая, как же ему теперь выпутываться из этой истории. — Я что: я тебе правду говорю, Борис. Оговорил меня этот гад. Был я у них, да, но речи о тебе не шло. Я по своим делам, оперативным. Надо было кое-что уточнить, проверить… ну, обычная наша ментовская работа… ты же знаешь…
Кашалот не слушал его, думал. Ситуация повернулась неожиданной стороной. Говорить с Мерзляковым сейчас было бесполезно — он от всего будет отказываться, это ясно как Божий день. Подтвердить слова Резаного могут, видно, его корешки из «Горного гнезда». Но не пойдешь же к ним, не спросишь… И с трупом теперь чтото надо делать.
— Ладно, братва, Резаного больше нет, надо спрятать его… — Кашалот смотрел на Мерзлякова. — Как думаешь, капитан? Твоя же работа!
— Верни пистолет, Борис Григорьевич. Он казенный, с меня спросят.
— Ствол тебе больше по службе не понадобится, капитан, — веско произнес Кашалот. — В ментовке тебе делать нечего. Какой из тебя начальник угрозыска, если ты сам людей без суда и следствия шмаляешь? Скажешь, что потерял. По пьянке.
Начинай запой с сегодняшнего вечера. Завтра на работу явись в подпитии, рапорт напиши, во всем честно признайся: шел домой, был выпивши…
Проснулся в каком-то подъезде, ствола нет… Кобура есть? Так носил? Ну, тем более. Выскользнул из кармана, а кто-то подобрал. Это случается с такими, как ты. Не ты первый. Пожурят, покричат и выгонят. Зачем в ментовке такой оперативник?
— Меня посадят, Борис!
— А за что тебя сажать? Подумаешь, пушку потерял! То, что ты поддавал, на работе знают?.. Ну вот. Значит, поверят. А остальное… Мы — могила, сам понимаешь, стучать на тебя не собираемся. У самих рыльце в пуху. И ты тоже будешь язык за зубами держать. Мы тебе теперь со всех сторон опасные. Если ты и правда в гостинице у Мамеда был и язык там распустил…
— Не распускал я, Борис! Слово офицера!
— Да из тебя офицер, как из моего хрена огнетушитель! — заорал Кашалот. — Помолчи уж, не позорься!.. «Офицер»!.. Выгонят когда с работы, ко мне придешь, я тебя, может быть, охранником возьму. Или дворником, снег будешь возле офиса грести… А вякнешь — замочим. Из твоей же пушки. Ты меня и моих парней знаешь.
— Себе дороже, какой тут «вякнешь»?! — буркнул Мерзляков.
— Вот и я про то же. — Кашалот одобрительно кивнул. — Полежишь на дне, помолчишь. Время пройдет, все утихнет… Если станешь у меня охранником, назад пистолет получишь. Понял?
— Чего не понять?! Надо сейчас пулю поискать, Борис. Резаный, кажись, навылет убит. Пуля — улика.
— Это деловой разговор… Так, мужики, ищем пулю. И Резаного потом хороним, не хрен ему тут, в подвале, оставаться…
Труп Гейдара Резаного закопали в сугроб, прямо на улице, недалеко от шинного завода. Снегу этой зимой много, убирают его в городе плохо, лежать Резаному до весны, не иначе. Кому придет в голову, что в каких-то ста метрах от автобусной остановки, в сугробе, — труп?!
Это Мерзляков подсказал, бывший милицейский капитан. Голова у него, конечно, работает.
Вон что придумал!
Глава 21
ЧЕЛНОК СТАНОВИТСЯ АГЕНТОМ
Белая «Ауди» опасно подрезала «жигуленок» оперативников, Андрею Омельченко пришлось круто брать вправо, прижиматься к сугробам, загромоздившим проезжую часть, и машину, едва не развернув, с силой притерло к твердым глыбам снега. Но Андрей был классным водителем, с управлением справился, к тому же на машине стоязоз ла шипованная резина, и через пару минут их послушная «2107» догнала «Ауди».
В тачке сидел один водитель, молодой, коротко стриженный парень (он был без головного убора), гнал он «Ауди» уже по спуску к Вогрэсовскому мосту, где, к счастью, транспорта в этот вечерний час оказалось немного.
Брянцев, сидевший справа, знаком велел парню остановиться, но тот лишь ухмыльнулся и прибавил газу: в заднем стекле «Ауди» мелькнул красный треугольник с буквой Ш, и следовательно, тачка эта гололеда и вообще скользкой дороги не боялась. Белый лимузин стал удаляться в сумраке вечера, но на «семерке» оперативников стоял форсированный двигатель, потреблявший высокооктановый бензин, и сразу же за мостом, под вой сирены, Омельченко прижал «Ауди» к бордюру.
Сирена малость остудила пыл владельца «Ауди», он, не дожидаясь приглашения, вылез из машиныл трусцой, как и подобает вести себя провинившемуся перед представителями власти водителю, побежал к «семерке», в полной уверенности, что его тормознули гаишники, то есть менты.
Но Омельченко показал ему красное удостоверение с двуглавым орлом и текстом, из которого автохулиган уяснил, что имеет дело с сотрудниками управления ФСБ.
Гонор с парня вмиг слетел, он залопотал испуганно, что, мол, не видел, не хотел, просит его извинить. При этом он как-то прятал глаза, и, конечно, это обстоятельство не ускользнуло от наблюдательных офицеров.
— Да ты что голову-то роняешь? Пьян, что ли, а, Литовкин? — спрашивал Брянцев, глядя то в документы хозяина «Ауди», то ему в лицо. — Посмотри на нас, чего стесняешься?
Литовкин поднял глаза, и оперативники сразу все поняли: парень накачан наркотиками. Глаза желтые, зрачки расширены, взгляд отсутствующий, дикий.
— Э-э, гражданин хороший, — протянул Омельченко. — Да ты, похоже, кайфуешь, а?
