А потому он был просто счастлив отвести двух своих дам в Салон и заказать для Патриции мартини «Танкерей», крепкий и очень холодный, а для Сьюзен — ром с кока-колой (возможно, тем самым она пыталась напомнить ему о тех временах в Чикаго, когда он только начал ухаживать за ней?). Себе же он заказал мартини с джином «Бифитер», льдом и парой оливок, вот так, прошу вас, будьте любезны!
— Ваше здоровье! — сказали дамы, взглянули друг на друга со смертельной ненавистью в глазах и чокнулись.
Вечер еще только начался.
Джилл Лоутон знала, где будет сегодня вечером ее муж, поскольку незадолго до смерти Мелани успела рассказать ей о плане ограбления. Она знала, что старина Джек, знаменитый грабитель музеев, будет в «Ка Де Пед», готовый похитить бесценную чашу — ну, может быть, бесценной она была только для Миклоса Панагоса. Ведомо было ей и о том, что где-то между половиной первого и часом ночи тип с совершенно несуразным именем Зейго подгонит туда моторку, заберет Джека и сообщников и увезет всю эту компанию в дом, снятый на острове Санта-Лючия.
Джилл планировала появиться в этом доме после того, как все остальные уедут. Знала она и адрес: дом под номером 26 на Лэндз-Энд-роуд — спасибо тебе и за это, Мелани, вот только зря ты действовала столь импульсивно и опрометчиво. Под дулом пистолета она отберет у Джека чашу, а потом пристрелит. Ведь теперь она знала, как пользоваться «вальтером». Правда, воспользоваться им пришлось лишь раз, но если любишь кого-то от всего сердца — и одного раза достаточно. Достаточно убить хотя бы одного глубоко любимого человека, а уж дальше все пойдет как по маслу.
У нее была лишь одна проблема.
Если она не ошибалась, «Шевроле»-седан, успевший запарковаться на противоположной от ее дома стороне улицы еще до наступления сумерек, все еще находился там. И двое мужчин, сидевшие в этой машине, определенно следили за ее домом.
Кэндейс Ноулз и Джек Лоутон являли собой изумительно эффектную и красивую пару, так, во всяком случае, им казалось. Кэндейс выглядела просто сногсшибательно в длинном холодного голубого оттенка платье, столь выгодно подчеркивающем ее формы. Сбоку на левом бедре имелся глубокий разрез, позволяющий полюбоваться ногами и не лишающий возможности залезть, когда придет час, в прибывшую за ними лодку. Лакированные синие туфли на высоких каблуках, длинные белокурые волосы завиты, зачесаны набок и спадают эдакой небрежной волной, в ушах сверкают серьги из фальшивых бриллиантов — о Господи, да не было мужчины, который бы не обернулся ей вслед. Джек выглядел не менее ослепительно в черном изящном смокинге с черными шелковыми лацканами и в легких черных лакированных туфлях. Перекрашенные светлые волосы как-то игриво и по-мальчишески спадают на лоб, очки с плоско-выпуклыми линзами, приобретенные в ближайшей аптеке, придавали ему очень интеллигентный, изысканный и совершенно неотразимый вид — о, да все девушки на свете, казалось, жаждали его!..
Они осмотрели чашу, притворяясь, что она их мало интересует, затем прошли в Салон Луи П. Ландемана, где заказали в баре по бокалу «Перрье» с долькой лимона, потому как ограбления следует совершать исключительно на трезвую голову. В одном из помещений, где некогда была бальная зала, уже гремели звуки джаза. Всего половина восьмого. Весь вечер еще впереди.
— Твое здоровье! — сказал он.
— Твое здоровье! — откликнулась она, и они чокнулись.
Очевидно, никто никогда не говорил им, что чокаться бокалами с безалкогольными напитками — плохая примета.
По внутреннему дворику расхаживал Гарри Джергенс, тоже в смокинге, делая вид, что с наслаждением затягивается сигаретой, но на самом деле он вышел посмотреть, где находятся охранники.
Как и говорила Кэндейс, охранников было двое. У одного на поводке доберман. У обоих — фонарики на длинных ручках. И оба, как и он, с удовольствием затягивались сигаретами, здесь, в благоуханной флоридской ночи, под пальмами, освещенными луной.
Охранники примутся за настоящую работу только тогда, когда гости разъедутся по домам и музей закроется на ночь.
К этому времени оба они должны быть мертвы.
И их гребаный пес — тоже.
Он никогда так и не поймет, что заставило Патрицию сказать ему об этом именно сегодня. Зато после того, как она выдала новость, наконец понял, почему она так настойчиво просила пригласить Сьюзен. Они кружились в танце по гладкому паркетному полу под мелодию «Танцующие в ночи», или «Буду бродить один», или «Ты заставила меня полюбить тебя», или же под одну из тех баллад 40-х, которые, на вкус Мэтью, звучали совершенно одинаково, и уже позже их сменили песни, наполненные большим смыслом. Богачи, собравшиеся в зале, дружно отплясывали то, что, по их мнению, называлось фокстротом. Но Мэтью с Патрицией изображали нечто другое, тихо покачивались и кружились в тесных объятиях, и тут вдруг она принялась говорить ему, как замечательно сегодня выглядит Сьюзен, какой она вообще прекрасный человек и как она, Патриция, рада, что Мэтью пригласил ее сегодня (что на самом деле он, между прочим, сделал только по ее настоянию). А потом, как гром среди ясного неба, вдруг заявила:
— Почему это ты считаешь, что у Чарлза нет чувства юмора?
— Какого еще Чарлза? — спросил он.
— Ну Чарлза Фостера. Ты прекрасно знаешь, какого Чарлза.
— Прости, сразу не понял. Нет у него юмора, вот и все.
— Нет, есть!
— Даже намека на чувство юмора не ощущается.
— А я собираюсь выйти за него замуж, — сказала Патриция.
— Ужин подан! — громко объявил чей-то голос.
Зейго, наверное, раз сто проверил моторку, убедился, что бак полон, убедился, что ничто не помешает умчаться сразу же, как только чаша окажется у них в руках. Он ждал и прямо-таки не мог дождаться этого момента — когда они на бешеной скорости будут пересекать воды залива от причала возле музея и дальше прямиком к острову Санта-Лючия. Там он их высадит, возьмет причитающиеся ему деньги, и прощайте, господа!
Нет, все-таки это самое худшее…
Ожидание.
До двенадцати тридцати появляться у музейного причала ему запрещено.
Ночь обещала быть долгой.
С того места, где на улице сидели в «Шевроле» детектив Хэзлит и его напарник детектив Роулз, было прекрасно видно, как Джилл Лоутон вышла из дома и торопливой походкой направилась к гаражу, возле которого был запаркован ее белый «Додж».
— Смотри-ка, зашевелилась, — заметил Роулз.
— Вижу.
Они ждали.
«Додж» завелся, выехал из ворот на улицу. Она направлялась прямо к ним. Они быстро сползли вниз по сиденьям, сжались и затаились, так чтобы не было видно из окон. Выждали, пока «Додж» не проедет мимо. Вот он замигал красными габаритными огнями уже в самом конце улицы. Роулз завел мотор, и они двинулись следом.
Подстерегавший у перекрестка в красном «Меркурии» Питер Донофрио увидел сперва, как белый «Додж» Джилл Лоутон притормозил на углу и повернул направо. А затем увидел едущий следом «Шевроле» с двумя парнями, в которых нутром чуял легавых. Стало быть, за ней следят.
И Донофрио присоединился к этому кортежу.
— Смотри, не упусти ее, — сказал Хэзлит.
— Хочешь сесть за руль?
— Да нет. Только смотри, не упусти.
Джилл ехала на восток, в сторону континента. Белая машина, за ней было очень удобно следить даже в сумерках. Вот она свернула к югу, проехала по мосту Уиспер-Кей, затем повернула направо, к Хвосту, и продолжала двигаться на юг по направлению к Сарасоте. У светофора на углу 41-й и Рейнтри она свернула влево, а затем — резко вправо, к Рейнтри-Молл. Там, возле парка, находилась заполненная автомобилями стоянка. Они сбросили скорость.
— Паркуется, — пробормотал Хэзлит.
— Вижу, — кивнул Роулз.
Они проехали мимо нее, и в этот момент она выключила мотор.
— Смотри, глаз не спускай, — сказал Роулз.
— Вижу ее, — сказал Хэзлит.
Роулз припарковался — теперь «Шевроле» отделяли от «Доджа» несколько машин. Как это типично для всех женщин, ей понадобилось куда больше времени, чем мужчине, чтоб выйти из машины. Выключив мотор, она достала помаду, подкрасила губы, взбила волосы, словом, приготовилась произвести впечатление. Затем наконец вышла из «Доджа». Сидя в машине, детективы наблюдали за ней. На Джилл были синие джинсы, голубой хлопковый свитер, тапочки. Она вошла в парк. Они последовали за ней.
— Черт, не иначе, как собралась на сеанс в девять тридцать, — пробормотал Хэзлит.
— Что ж, мы тоже, — сказал Роулз.
Мэтью пил слишком много вина.
Наверное, потому, что было очень трудно получать удовольствие от ужина, когда справа от тебя сидит женщина, тщательно избегающая твоего взгляда. Женщина, которая только что сообщила, что собирается замуж за человека, напрочь лишенного чувства юмора. Сидит рядом за длинным столом, и на губах ее играет глупая улыбка, а слева сидит другая, которая говорит, что им ни в коем случае не надо было разводиться, что никогда ни с одним мужчиной ей не было так хорошо в постели, как с Мэтью, пусть даже порой он вел себя как последний сукин сын. Нет, это действительно было очень трудно. Случались в жизни Мэтью моменты, когда он искренне сожалел, что вышел из комы.
