— Здорово, это просто замечательно, — сказал отец.
— Он настоящий бомбардир, — сказала Гитель.
Рабби посмотрел на часы.
— Ого, позже, чем я думал. Пора идти в синагогу на Авдалу[60]. Хочешь пойти, Джонатан? Тебе придется переодеться.
— Хорошо. Я быстро. Ты подождешь? Ты мне поможешь снять свитер, Гитель?
— Конечно. Пойдем, дорогой.
Рабби перелистал карманный календарик.
— Если мы улетим через неделю, в следующий понедельник, мы попадем назад ровно через три месяца. Я бы этого хотел. Может, позвонишь завтра в авиакомпанию и узнаешь, можем ли мы купить билеты?
Когда рабби с сыном ушли, Гитель сказала:
— Знаешь, Мириам, у меня не было времени сказать тебе раньше, и я не хотела говорить при нем, но твой Дэвид произвел большое впечатление на Авнера Адуми и… и на меня тоже. Он оказал огромную услугу Стедманам, но это очень хорошо и для Израиля.
— Но не так хорошо для доктора Бен Ами, и мне жаль его. В тот раз, когда ты отвела меня к нему, я очень волновалась, а он был добр, мягок и очень мне помог. Что с ним будет?
— С доктором Бен Ами? Ничего с ним не будет.
— Ничего?
— Конечно, нет. Адуми — не полиция. Шин Бет работает в основном независимо, как я понимаю. А если он и должен как-то отрапортовать, то может просто сказать, что по его убеждению Рой не был связан с террористами, и дело с концом.
— Но он не может проигнорировать то, что сделал Бен Ами.
— А что ужасного он сделал? Эта история в России? Нет никаких доказательств, только рассказ Мимавета. Когда принимаешь служебное решение, человек, которого оно задело, всегда думает, что у тебя зуб на него лично. В любом случае то, что произошло в России много лет назад, не имеет никакого отношения к Адуми.
— Но он убил Мимавета, — возразила Мириам.
— Да, но твой Дэвид доказал, что это был несчастный случай и что Бен Ами действовал в порядке самообороны. Должно быть, так оно и было, потому что Бен Ами вряд ли узнал одного бывшего заключенного из тысяч, с которыми он имел дело, — это Мимавет его запомнил. Что еще? Он не сообщил о найденной бомбе? Он пытался; он обезвредил ее и позвонил Адуми, чтобы сказать об этом.
— Но потом он опять включил и взорвал ее.
— Да, но по существу без всякого вреда, потому что Мимавет был уже мертв. Он повредил здание, что и говорить, но это здание принадлежит его брату. И я сомневаюсь, что тот захочет подать жалобу, даже если и узнает, что произошло. Нет, я уверена, что к возвращению Бен Ами Адуми придет к такому же мнению и не станет возбуждать дело против него, скорее всего, даже вообще ничего ему не скажет. Вот увидишь, когда Бен Ами вернется, он сразу займется лечением Сары.
— Меня не будет здесь, чтобы увидеть это, Гитель. Мы уезжаем и возвращаемся в Штаты примерно через неделю.
На этот раз уверенность и самообладание Гитель покинули ее.
— Но мне казалось, ты говорила…
— Что Дэвид хотел остаться? Я уверена, что он хочет, но он знает, что должен вернуться. В глубине души он всегда понимал это.
— Мне стало одиноко, когда Ури ушел в армию, — уныло сказала Гитель, — и я надеялась, что наконец у меня будет семья, — чтобы прийти в гости, помочь. А теперь вы уезжаете, Ури женится, и я буду еще более одинока, чем когда-либо.
Мириам порывисто подошла к Гитель, села рядом и обняла ее.
— Не грусти, Гитель, мы постоянно будем приезжать — чтобы расслабиться и набраться сил.
— Мне грустно, — признала Гитель, — но я грущу о вас. Грустно думать, что вы возвращаетесь в Изгнание, когда могли бы остаться здесь, в Земле Обетованной. Но езжайте здоровыми и здоровыми вернитесь. Твой Дэвид — умный человек. Может быть, в следующий раз он останется.
— Когда я получила твою телеграмму, я была уверена, что ты везешь домой какую-то девушку, — сказала Бетти Дойч, умело выведя машину из аэропорта и выбравшись на шоссе, которое вело домой, в Барнардс-Кроссинг. — Ты написал: «Мы прилетаем» вместо: «Прилетаю». Совершенно несвойственное тебе мотовство — написать лишнее слово, но потом я подумала, что таким образом ты меня предупреждаешь, что приедешь с девушкой, которую подцепил — или которая подцепила тебя.
Стедман рассмеялся.
— Ты была близка к истине, Бет, но это не про девушку; это был Рой. Я думал, мы на недельку приедем сюда. Но Лаура встретила самолет в аэропорту Кеннеди, и Рой решил сначала поехать с ней домой.
— О, я бы так хотела, чтобы он пожил у нас. Ты знаешь, как я отношусь к нему, Дэн.
— Ну да, он твой единственный племянник…
— Когда своих детей нет, племянник становится чем-то большим, чем племянник, даже чем единственный племянник.
— Ладно-ладно, он с удовольствием приедет к тебе надолго, когда устроится, — пообещал Дэн.
— Замечательно. Он, должно быть, здорово поработал, чтобы так рано сдать экзамены. Он сдал их?
— Не совсем. Кое-что помешало…
— С ним все в порядке, а? — быстро спросила она. — Он не заболел, не…
— Нет-нет. Он здоров. Я все расскажу, когда доберемся домой. Нет смысла повторять это еще раз при Хьюго. Кстати, как он?
Она предпочла бы и дальше говорить о племяннике, но хорошо знала своего брата и знала, что силком из него ничего не вытянешь.
— Хьюго в добром здравии. Он всегда в добром здравии, — добавила она, — но иногда может достать.
Бетти Дойч была глубоко предана мужу, но видела его недостатки, и хотя никогда не заговорила бы о них с посторонним, без стеснения признавалась в них брату, который, в конце концов, был кровным родственником и, следовательно, в некотором смысле даже более близким, чем супруг.
— Трудно быть замужем за раввином; они слишком много времени проводят дома. Они постоянно вертятся под ногами. И неизвестно, когда он сбежит на какое-то важное заседание, или на замену неявившемуся лектору. Ты готовишь вкусный обед и собираешься после пойти в кино, а в итоге обедаешь одна и смотришь потом телевизор. А то приходит поговорить какой-нибудь паренек, у которого неприятности, — или он думает, что у него неприятности. И конечно, надо немедленно поговорить, потому что иначе он убежит из дома, или покончит с собой, или сбежит с какой-то совсем неподходящей девчонкой, а ты сидишь над остывающим обедом и ждешь, раздумывая — начинать без него или еще немного подождать, и прислушиваешься к голосам в кабинете, пытаясь угадать, заканчивают они уже, наконец, или еще есть о чем поговорить.
Стедман засмеялся.
— За все это время ты, конечно, могла бы и привыкнуть.
— К некоторым вещам никогда не привыкаешь. Когда мясо пережарилось, воспоминания о том, что оно пережарилось и на прошлой неделе, не помогают. Но я хотела сказать, что все это не идет ни в какое сравнение с тем, когда живешь с раввином, у которого нет кафедры. Когда Хьюго ушел на пенсию, он был полон замыслов: он собирался отредактировать свои проповеди и издать их отдельной книгой; потом должна была появиться книга заметок консультанта; следующей была книга о еврейских праздниках. Он был полон замыслов, полон замечательных намерений, которые собирался осуществить теперь, когда у него наконец-то появилось свободное время. Он капитально отремонтировал свою пишущую машинку, запасся бумагой и копиркой, купил запасную ленту и особую бумагу, с которой не надо вытирать, если сделаешь ошибку. И ровно три дня он уходил к себе в кабинет сразу после завтрака и проводил там пару часов. На четвертый день он решил сначала пойти прогуляться. Я пошла в его кабинет — не шпионить, как ты понимаешь, просто убрать и вытереть пыль. И там было только несколько листков бумаги, на которой он напечатал что-то вроде «быстрая коричневая лиса» и «восемьдесят семь лет назад» — и тому подобное.
— Иногда бывает немного трудно начать.
— Он никогда и не начинал, Дэн, — мягко сказала она.
— Я думаю, всем, кто уходит на пенсию, надо немного времени, чтобы приспособиться.
— Но раввину намного труднее, — настаивала она. — Он многого лишен. В общине о нем сложилось определенное представление, которому он должен был соответствовать. Другие люди, уйдя на пенсию, могут каждый день играть в гольф и каждый вечер в карты. Могут ходить в кино или читать детективы. Но от раввина требуется более высокий уровень — по крайней мере, он так думает. Можно иногда сыграть в гольф, но если его будут видеть на поле каждый день, люди начнут удивляться. Мы обычно ходили в библиотеку пешком, потому что от нашего дома до нее было около мили. Это хорошее расстояние для приятной прогулки по свежему воздуху, и у нас была какая-то цель. Мы ходили вдоль полок, время от времени он показывал на какой-нибудь детектив и просил, чтобы я взяла его на свой абонемент. Бедняга не хотел, чтобы библиотекарь знал, что он читает что-то несерьезное. Он мог взять на свой абонемент книги по социологии и сравнительной религии, всякое такое. Но читал он только те, которые просил взять меня.
