Вскоре после этого я перебралась сюда, в Спиллинг. Здесь легче, здесь меня не знают и мое имя не вызывает косых взглядов, от которых я так страдала в Линкольне. Родителям я отправила письмо, указав в качестве обратного адреса абонентский ящик. Они так и не ответили. Наверное, мне следует чувствовать угрызения совести, но я их не чувствую. Я чувствую свободу. Я сняла дом в Блантир-парке, точнее, сторожку, сразу за воротами. Парк общественный, но уединения я не ищу. Напротив, в парк и сторожку я влюбилась потому, что поняла: меня здесь не свяжут и не замучают до полусмерти. Дурацкий довод, да? Только судьба вообще штука дурацкая. Во-первых, потому, что она снова пустила все под откос, послав Вас, Мэри, в галерею, где я прекрасно работала с Солом. Во-вторых, потому, что в день, когда я отправилась в полицейское управление на встречу с Чарли Зэйлер, в туфлю попал камешек. Я поранила ногу так, что едва могла идти. Ни вытащить камешек, ни взглянуть на него я не могла. Даже произнести слово «камень» вслух я не могу, поразительно, что сумела написать.
Да, в прошлую пятницу я была у Чарли Зэйлер. Она упоминала об этом? Она ведь расспрашивала вас об Эйдене. Дело в том, что Эйден признался: много лет назад он Вас убил. Он думает, что задушил Вас, по крайней мере, так утверждает. В полиции он сказал, что задушил Вас голой и оставил лежать на кровати в спальне. Вскоре после его «признания» я выяснила, что Вы – та самая женщина, что напала на меня в галерее Сола. Почему Эйден считает, что убил человека, который еще жив? Мэри, Вы ведь наверняка в курсе. Какой бы горькой ни была правда, я хочу ее знать.
Рут.
11
4 марта 2008 года, четверг
– Теперь твоя очередь! – заявляю я, когда Мэри отрывается от моего письма. – Ты обещала! Откровенность за откровенность. Где Эйден?
– Эйден Сид, – тихо повторяет она. – Ты абсолютно уверена, что я его знаю?
– Он убил Марту Вайерс? Или ты? Или вы вместе?
Картина по-прежнему стоит у меня перед глазами. Вряд ли я когда-нибудь ее забуду. Написать смерть в таких зловещих подробностях способен лишь тот, кто упивается, кто смакует ее, как ни абсурдно это звучит. Картина излучает торжество. Да, определенно... Вряд ли мне это почудилось. Увидеть бы ее снова, но подниматься на второй этаж страшно. Вдруг, вернувшись, я не застану Мэри? Пока она не ответит на мой вопрос, нельзя выпускать ее из поля зрения.
– Марту убила Марта, – закурив, отвечает Мэри. – Она повесилась. Похоже, ты считаешь меня извращенкой за то, что я изобразила ее в таком виде?
Я пропускаю вопрос мимо ушей. Ни слова не скажу, теперь ее очередь говорить правду.
– С горем справляются по-разному, – холодно продолжает Мэри, вероятно раздраженная необходимостью оправдываться. – Когда теряешь самое дорогое, нужно выплеснуть боль.
– Ты любила Марту?
– Очень, хотя следовало в сто раз сильнее.
– Ты могла ее спасти?
– Могла и должна была.
Я резко подаюсь вперед:
– Что произошло?
Который час, не знаю, но наверняка поздно. На улице темно. Шторы Мэри не задернула и то и дело поглядывает на серую от тусклого света фонаря улицу. Эйдена высматривает?
– Кто был до этого человека? – махнув письмом, спрашивает она и лукаво улыбается. – Мужчины? Мальчики? Девочки?
Сколько вопросов она задаст, прежде чем ответит на мои?
– Сперва я встречалась лишь с мальчиками из хороших католических семей. С сыновьями друзей моих родителей.
– Поразительно, что родители вообще позволяли тебе ходить на свидания!
– Лишь с тех пор, как я справила шестнадцатилетие, и лишь в общественные места вроде кино. Когда стала жить отдельно и избавилась от их неусыпного контроля, я переключилась на плохишей – диаметральную противоположность моих прежних знакомых. Некоторые из тех ухажеров на куски бы католических мальчиков изорвали!
– Зловеще и опасно!
– Да вовсе нет. Ведь серьезных отношений ни с одним из них я не заводила. Хотела доказать себе, что могу спать с кем попало, катастрофы не случится. Действительно, не случилось. Впервые сильные чувства я испытала к Нему.
– А как насчет Эйдена Сида?
– В смысле?
– Любишь его?
– Да...
Моя неуверенность вызывает у Мэри улыбку.
– Любишь мужчину, который твердит, что убил человека, но этот человек, то есть я, определенно жив. Мужчину, который не просто морочит тебе голову, а чуть ли не до безумия доводит...
Не желаю слушать. Не желаю!
– По-моему, определенный типаж просматривается, не замечаешь?
– Ты не психоаналитик! – осаживаю я Мэри.
Она ненавидит Эйдена, всей душой ненавидит! Эта догадка рушит теорию заговора, в который, как мне казалось, вступили Мэри и Эйден. Я вздыхаю с облегчением: помимо заговоров и махинаций, я прощу все, но передышка длится недолго. «Досадно, – говорю себе я. – Как досадно, что я не способна простить ему любой поступок!»
– Я могла бы стать психотерапевтом! – заявляет Мэри. – Мне и специальная подготовка не нужна. Нужен лишь опыт, а он есть, и мозги, которые тоже есть.
– Мы же договорились! Я рассказала все...
– Нет, не все.
Откуда она знает? Я мысленно перебираю то, о чем умолчала, – «Врата в искусство», «пророчество» Эйдена о девяти картинах, его требование принести «Аббертона» в доказательство. В доказательство того, что он не убивал Мэри... Если уверен, что задушил человека, зачем доказательство того, что он жив? Полное недоумение стало для меня нормой, но порой я слишком увлекаюсь и забываю, что вообще-то у всего на свете есть причина. А сейчас вспоминаю об этом в очередной раз и словно впервые ужасаюсь нелогичности нынешней ситуации.
– Мы договорились, – повторяю я.
Мэри выдыхает сквозь стиснутые зубы – получается очень похоже на змеиное шипение.
– Ты здесь, потому что хочешь узнать правду об Эйдене. Считаешь, я могу все объяснить. Тебе нужна только правда, пусть даже горькая и страшная.
– Совершенно верно.
– У тебя еще есть выбор. Можешь уйти, забыть Эйдена, Марту и меня. Рут, этот вариант самый безопасный.
– Мне не нужна безопасность. Мне нужна правда.
– Я не знаю Эйдена Сида, – глядя сквозь меня вдаль, заявляет Мэри.
Нет, это невозможно!
– Раньше знала, но это было давно.
* * *
– Я не видела Эйдена со дня гибели Марты. То есть с десятого апреля 2000 года. – Мэри склоняется над моим письмом, отбрасывает волосы с лица. – В каком году ты стояла у постамента и?..
Уточнять нет необходимости. Слово «постамент» теперь означает для меня лишь одно.
– Позже. – Я заставляю себя сообщить Мэри еще один факт своей жизни. – Началось все двадцать второго апреля.
– Совсем близко, – кивает Мэри, и ее лицо превращается в маску. – Эйден был рядом с Мартой, когда она шагнула в никуда.
– Он ее не остановил, – выдыхаю я. – Ты тоже рядом была?
– Трое – это компания, – нараспев произносит Мэри. – Первый – горелый, второй – золотой, третий – умытый, золотом покрытый. Вряд ли Эйден желал Мартиной смерти, он о моей смерти мечтает. Хотя, может, и желал. Если так, то перестал желать, когда Марта спрыгнула со стола. Мы не успели. Растерялись, наверное. Все случилось слишком быстро. – У Мэри дрожат руки. – Я не сумела ее приподнять, не хватило сил. Я пробовала... – Мэри осекается. – Вот Эйден мог бы, но даже не попытался. Он вызвал «скорую». Рванул к телефону. Бросил меня одну. Он видел мои отчаянные попытки, но не помог. – От жутких воспоминаний у Мэри садится голос. – Эйден словно окаменел. В страшных ситуациях убеждаешь себя, что это не реальность, а страшный сон. Я именно так себе говорила.
– Почему же он мне ничего об этом не рассказывал?
– А ты рассказывала ему о трагедии в «Приюте ангелов»?
– Нет.
– Почему?
– Не смогла, – призналась я. – Ни ему, ни кому-то еще. Пока не пришлось, разумеется.
– Наверное, он слишком дорожит твоей любовью, – говорит Мэри. – Любила бы ты его, зная, что он не спас умирающего?
– Эйден твердит, что убил тебя. Зачем?
Мэри трет губы большим пальцем.
– Эйден желает моей смерти. Он хочет убить меня и наверняка попытается. В общем, это угроза.
– Нет, Эйден не убийца!
– Хотя бы себе не ври! – смеется Мэри.
– Это же полнейшая ерунда! Угрожают обычно самому человеку, а не через третье лицо!
– Эйден не дурак! Я бы просто обратилась в полицию. Насколько мне известно, угрожать убийством – преступление.
– Не знаю... В голове ужасная каша.
– Еще бы, как же иначе. И Эйдена призвали бы к ответу, чего он, разумеется, не хочет. Считает, что и так настрадался.
– Настрадался? Когда он страдал?
– В детстве, – отвечает Мэри, явно полагая, что я в курсе.
Мне становится стыдно. Эйден никогда не рассказывал о своей семье, впрочем, я ведь о своих родителях тоже говорить не хотела. «Не можешь рассказать – не спрашивай» – вот мой девиз.
– Потом Эйден все-таки попытался ее спасти, – бормочет Мэри.
– Он пытался спасти Марту?
– Да, после того, как вызвал «скорую». Эйден не слабак, хотя для тебя это вряд ли новость. Перерезал веревку и положил Марту на пол. Наверное, по телефону ему подсказали, что нужно поднять человека или, наоборот, перерезать веревку. Главное, предотвратить удушение.
