ее в машине за углом детского садика, я скрылся во дворах. Чирок уже ждал меня на лавке дворового скверика. С достоинством пожав протянутую мной руку, информатор не стал растекаться по древу, а сразу начал вываливать добытую информацию. И надо сказать, информация эта была стратегического значения. Даже по криминальным меркам республиканского пошиба. А то и союзного.
- Ты понимаешь, Егорыч!.. Выходной контроль, он, само собой у них свой и пропустит все, что Муха велит! Но ведь и экспертизы, когда комбинатовских на чем-то ловят, тоже всегда назначают по одной и той же методике! Что ОБХСС, что следователей всегда интересует только избыток в фарше крахмала, костной муки или лишней воды и соли! Но никто и никогда еще не проверял содержимое сосисок или колбасы на присутствие целлюлозы! Нет пока еще такой методики!
Мой гениальный Блондин едва не подпрыгивал на лавке от крайней степени возбуждения. Его речь не соответствовала уже привычному для меня имиджу асоциального гражданина Черняева. Я слышал речи не дважды сиженного притоносодержателя и мелкого грабителя, но мудрого инженера-технолога.
- Эти ребята каждый день по две тонны бумаги завозят! И, соответственно, потом по две тонны неучтенного дефицита в виде колбасно-сосисочных изделий ежедневно вывозят и реализуют! Пять тысяч рублей каждые сутки, Егорыч, они в карман кладут только на колбасе и сосисках! В день, Егорыч!
Бедолага Черняев завистливо исходил слюной от уже подсчитанных им барышей отчаянных комбинатовских аферистов. Доходчиво, на уровне колбасных обрезков, объяснив мне одну из масштабных схем воровства, Блондин посеял в моей душе нешуточную тревогу.
Распрощавшись с агентом, я возвращался к машине и ломал голову, как я буду реализовывать столь масштабную оперативную информацию. Такую инфу преобразовать в уголовное дело и довести его до суда, есть очень немалая проблема. Ладно, доводить до суда, то не мой вопрос. Моя задача в том, чтобы запустить процессы и сделать их необратимыми. И желательно, чтобы еще самому уцелеть и выжить при этой реализации. Получается, что проблема уже двойная, а то и тройная!
В данном случае, безусловно, имеет место быть хищение государственного имущества в особо крупных размерах. А это ни много, ни мало, а статья 93 прим. тутошнего УК. Самая страшная после измены родине статья. И наказывается она вплоть до высшей меры. Опять же, это при том, что комбинатовские ухари хищают долго, системно, да еще и в составе организованной группы лиц. Так что, мимо баночки с зеленкой и расстрельной стенки эти ребята никак не прошмыгнут. Самая страшная беда в том, что и они это знают не хуже меня. И собственная жизнь им дорога совсем не как память. Соответственно, обороняться они станут без каких-либо сантиментов. Жестко будут отбиваться! Особенно, на начальной стадии своих доследственных взаимоотношений с младшим лейтенантом Корнеевым. Ох, как кроваво они будут защищать свои жизни! Без малейших скидок на сиротство наивного мамлея и на глупость его юных лет.
Главный парадокс заключается в том, что реализация данной информации является единственным путем к моему спасению. Иначе, мне просто не выжить. Даже при всем своем желании, я не имею возможности отступить. Теперь, если не я их, то они меня. Выбора у меня не было.
Глава 20
Софья Львовна исправно дожидалась меня в автомобиле. Находилась она в состоянии крайней задумчивости. Высокий лоб ее красивого лица пересекала продольная морщинка. Наверное, все еще никак не могла понять, зачем заместителю понадобились ее башмаки. А, может, она по другому поводу впала в мечтательность, но в любом случае, сидела Соня на удивление смирно.
- Ну, что Софа, поехали в твой любимый Волжский орган внутренних дел? – начал я выводить из транса обороненную мной от коварного похитителя даму. – Как ни крути, но мы с тобой обещались оперу приехать и допроситься еще до того, как они сводку в УВД подавать будут. Пора нам, солнце мое! И, мало ли, вдруг тебе еще раз несказанно свезло и он там, на шмоне у злодея Изевлина, первую пару твоих туфель нашел?
- Да, хорошо бы, – как-то безучастно отреагировала она, – Сергей, скажи, а какие у нас с тобой отношения? – неожиданно и без всякого перехода ударила меня свинцовым вопросом по темечку вдова.
И вопрос этот, несмотря на всю его кажущуюся безобидность, мне очень не понравился. Ощущение того, что это шах и до мата остается один, максимум, два хода, неприятно овеяло мою, доселе свободную душу. Как же так! Я ведь сделал все, чтобы мудрая еврейская родня жестко вразумила Соньку. Не могли же папенька с теткой не объяснить Софе, что не пара я ей. Должны же были они доказать ей на пальцах, что в одну телегу впрячь не можно осла и трепетную лань! Безродный мент-антисемит, да еще с безбашенной ересью антисоветчины в голове! Такой зять, ну никак не для рафинированной еврейской семьи. Семьи, где вся родня, сплошь люди приличные. Все, как на подбор, либо профессора, либо доктора наук, либо просто достойные торговые люди. А тут, нате вам, мало того, что сирота безродный, еще и контуженный гой из общаги!
Видимо, что-то не сработало. Но демонстративно отрекаться от влюбленной Софьи, обижая ее сейчас, вот так, сходу, мне тоже не хотелось. Во-первых, она хороший человек. Очень хороший! И даже ее вздорная тетка Пана Борисовна Левенштей, тоже вполне себе славная женщина. Вон, как она лыбинского гуся вкусно изготовила! А во-вторых, папа у Софы состоит в должности ректора именно в том университете, который мне все-таки надо бы как-то окончить. Н-да…
- У нас с тобой, душа моя, очень хорошие отношения! Лучших отношений и быть не может, Софа. Чем те отношения, которые у нас с тобой. Опять же, ноги у тебя не так, чтобы очень кривые, и горб не так, чтобы уж слишком большой! – привычно нес я околесицу, пытаясь сбить с толку подругу будней моих милицейских.
К разговору, затеянному заневестившейся вдовой я оказался не готов и теперь пытался перевести диалог в пошловато-шутливую колею. Но попытка эта не проканала, Софья на мое пустословие не отреагировала никак. Ни кулаком в бок
