И через силу я все же взялась за дело, меня интересует определенная область, все издания и информационные административные «листки», что выходят в районе поселений устья Маны и Енисея; взяла года дальние: 1970 и выше, такое у меня сложилось впечатление, что началось все давно. Нашла подшивку местной газеты, это не газета даже, а «листовка» на одну полосу, и информационные ленты тоже нашлись в толстых, никем, по-моему, до сих пор невостребованных папках, просидела часов пять и результат кромешно тяжелый вырисовался. Действительно, можно сказать, есть факт пропадающих девчонок, как это было не замечено до сих пор совсем неясно, может, разброс мест исчезновения слишком широкий или за годы все забывается? Может, это только мне сейчас видится что это факт, потому что я подгоняю все под свою версию? Но за десять лет — семь пропавших в возрасте от пятнадцати до двадцати трех лет, в газете даже были фотографии некоторых девушек, и тут мое потрясение было уже полным! Стертые низким качеством и временем снимки вкупе с описаниями давали однозначный ответ, все пропавшие девушки — малорослые, подросткового вида блондинки, то есть все принадлежат к одному типу…
До меня все еще не доходил масштаб этой истории, как каменная прошла к копировальному аппарату размером с советскую кухню в хрущевке, пока документы тиражировались, не могла прийти в себя — как такое явление до сих пор не заметили? Или заметили, но не захотели этим заниматься? Если бы власти обратили внимание на то, что пропадают девушки, да еще одного типа, то версия была бы однозначной: это серия, маньяка должны были искать, всех должны были предупреждать, его уже нашли бы! Но он вполне себе процветает, меня же он убил, и ни разу про его существование я и не слышала! И вот вопрос, на Олю Караулову тоже напал он? Что пошло не так, почему он потерял осторожность? Ведь у нас в лагере даже таких слухов нет, и не было, а если бы пропала я, уже поднялся бы шум небывалый, может, в этом была моя роль? Может, я должна была погибнуть, чтобы это «дело» наконец-то раскрутили? Возможно, маньяк действительно из местных, тот, кто обитает среди нас, и я его хорошо знаю!? Он готовил покушение именно на меня, он хотел видеть меня там, где погибла Лиза? Сколько же тогда ему лет, если он имеет отношение к истории тридцатилетней давности? Возможно, захоронение показалось ему интересным местом для «охоты», нападая на жертву из своего окружения, он посчитал, что так проще всего спрятать труп? И правда, могила и могила, он даже дерном все прикрыл, только все растеклось, но кто ж мог знать, что пройдет такой тропический ливень в тайге, дождя и в прогнозе-то не было.
В любом случае выродок знал о захоронении и знал, что я там буду, в той ночной тусовке такая «типажная» блондинка была только одна, но получается, этому выродку повезло, что я выжила. Егор бы меня все равно нашел, и маньяка поймали бы по горячим следам, он сильно наследил наверняка! Но все же, причем тут захоронение? Егор, Зоя и моя мать, столько лет искали следы экспедиции по тайге, и даже я ходила в некоторые такие походы, а ребята нашлись рядом. Точно знаю, что это и есть «экспедиция», получается, погибли они вместе, в один день, и кто-то упокоил их как положено, а могилы оказались почти у нашего лагеря, и это логично, ведь ребята шли к староверам. Почему я так привязалась к этому захоронению? Потому что тогда истоки преступлений нужно искать очень давно и это жутко осознавать. Может, все же это какая-то другая, смежная история? Представить невозможно, что выродок убивает тридцать пять лет, но все девочки похожи на нее, на Лизу, разве бывают такие совпадения?
Как можно было не заметить маньяка, не оповещать возможные жертвы — самое страшное; я провела в архиве всего несколько часов и такой результат! Если бросить на это все силы, поднять документы всех местных советов, организаций, колхозов — вон, сколько студентов и туристов приезжают дикарями — и учесть возможные жертвы среди них, то это что получится? Бойня? Как с этим жить? Девчонки оказалось не нужны никому, с ними расправляются как с бездушными куклами, их жизнь обесценили даже в смерти, о судьбе пропавших неизвестно ничего! Как мы все вообще еще живы, если так относимся друг к другу, как Земля нас все еще терпит? Каким чудом мы все еще тут?
Вышла в сквер с папкой под мышкой, теплое солнце, крики ребятни и холодная, несовместимая с этим счастьем правда у меня внутри: как можно отдать своего ребенка этому бездушному людскому миру, стоит ли вообще пропускать свое потомство в этот кошмар? Как отпустить новорожденную душу на такое заведомое истязание, это уже не «духовные уроки», это истребление жизни, с такой болью «малорослой» душе не выжить. Как процветать, зная, что в какой-то момент алчное существо захочет построить свою жизнь на твоем теле, забросив тебя и все твое бесценное в жернова, призывая всех считать тебя врагом, недостойным жизни, чтобы оправдать свои преступления? Почему такой выбор до сих пор видится кому-то выгодным? Ведь это абсурд, линейное время условность, тигель нашего развития, мы всегда «одно», все мы «одно» тело, «одна» общая на всех жизнь, как можно калечить и уничтожать самого себя? Да, так было всегда в истории, но и сейчас ничего не изменилось? Но тогда такое «низкорослое сознание» не может стать прототипом вечной жизни, значит, этот мир не должен быть рожден? Мир не может быть рожден, пока люди убивают себе подобных, убивают детей, убивают невинность, самое тонкое высокочастотное сознание просто не может здесь выжить… А без «высшего сознания» мы никто, случится «выкидыш», и мир так и не будет рожден, неужели он обречен и в нем не осталось героев? Именно тот, кто появился на свет воином, чтобы оберегать невинность и давать ей жизнь — убивает ее, пользует потребительски в своих нуждах, низводит до ничтожества, меняет на пустое и не считает беззащитность достойной сострадания. Мир обречен.
Меня убивают, убивают постоянно, и я ничего не успеваю дать миру, но даже если бы могла, нужна ли я ему, ведь я не фокусник, не совершаю чудес, являюсь чудом, но миру я такая не нужна, я не сделаю все за людей, и чудо такое, «самодельное», никому не нужно… И мое большое вселенское сердце до края наполнено вязкой нестерпимой стонущей болью, уже без молитв и прошений, это уже агония, прощание, желание прекратить все, остановить и уйти в вечную тень, наполниться ее покоем, я все еще «бегущий по лезвию», но это моя последняя попытка исправить здесь хоть что-то, мир давно принадлежит не мне, а всем нам, и что тогда я могу одна? Нет смысла стучаться в «небеса», вся жизнь давно сосредоточена здесь, все давно здесь, но человек так и не понял, что только он отвечает за все. Сквер укутывает счастливым эхом детских воплей, теплом летней беспечности, заставляет набраться мужества, продержаться еще немного, дать себе шанс не исчезнуть совсем, утратив жизнь мира-ребенка, и я за пределами этого измерения исчерпаю себя, поэтому я все еще здесь. Девочка лет трех мчится вдогонку за небесно-голубым шариком, он тормознул на моих коленях, белокурое чудо залилось смехом от счастья, от того, что шарик не улетел в небо безвозвратно, она лихо забралась ко мне на колени, обняла крепко-крепко и сказала: «Спасибо!». Схватила шарик и побежала обратно к маме, а я пошла в сторону автобуса, мне пора найти то место, где жила Алена, мне нужно идти, двигаться, делать, только не стоять на месте и не знать того, что я знаю.
Вышла на остановке у кафе, где мы встречались с Аленой осенью, тогда она в подробностях мне рассказывала, как много денег ее мужчина тратит на нее, какую шикарную квартиру они снимают, и как много он ей обещает на будущее, и ни слова, кто он на самом деле, и где находится эта треклятая квартира! А я и не расспрашивала, не хотела расстраивать ее, не хотела обострять неудобные моменты, если она так счастлива и получила то, что хочет. Зачем лезть? Конечно, меня задела ее фраза: «Посмотрим теперь, на кого будет пялится Валевский, самые классные шмотки у меня, теперь я самая крутая». Да, меня задело, но это не собственничество по отношению к Ромке, у меня и мысли тогда не было, что он вообще меня видит, меня смутило, как Алена относится к этому вообще-то ее парню, что он не объект ее чувств, а средство их достижения. Мне стало жаль тогда Аленку, ведь я по своей еще детской наивности считала, что эта цена неоплачиваемая, разве можно после такого подлога душу вернуть на место? Но Алена никогда не слушала меня, обычно она обесценивала все мои представления о жизни, вот я и радовалась вместе с ней ее радостям; это ее жизнь, ей виднее, на какой опыт ее тратить. Сейчас, сидя за тем же столиком в кафе, я пыталась по шагам, по ощущениям вспомнить наш разговор, все его оттенки, сейчас мне сгодится все, и вот вдруг, в тот момент, когда девушка-официантка, чуть ли не та же самая, обратилась ко мне, я вспомнила! Тогда Алена обмолвилась, что дом стоит вдоль парка, и я тут же выскочила из кафе, пока эта волна памяти держала меня; оставив денег на столике явно больше, чем нужно, я устремилась к предполагаемому кварталу престижных дворов вдоль набережной.
