– Не сдюжим, однако, – озабоченно пробормотал Олег. – Поджимают: у «студера» мотор втрое!
– Может, остановимся все-таки? – заикнулась Женя.
– А потом что? Думаешь, сразу дадут позвонить моему генералу? Пока добьешься от этих столбов придорожных толку, мохом обрастешь. А если сдадут какому другому подразделению, худо выйдет мне, бедному! И вообще… что-то здесь не так, не мог сторож позвонить, не мог! – бормотал Олег, терзая педаль газа.
«Выскочи сейчас на дорогу кошка – и все, конец, – подумала Женя, с ужасом впиваясь глазами в бешено летящее под колеса гудроновое полотно. – Хотя откуда тут взяться кошке, в тайге? Разве что тигр, но он ведь не дурак…»
– Водитель «УАЗа» 28-40! – взревело опять, а потом вдруг прокатилась волна отборного мата, завершившегося словами: – А ну, стой, не то все причиндалы пооборву, сука!
– Несочетаемые родовые понятия! – усмехнулся Олег, но в этот миг правая «Волга» словно прыгнула вперед. Женя успела увидеть взбешенное усатое лицо, а потом «Волга» бортанула их так, что «уазик» завис на левых колесах и несколько бесконечных мгновений так и катил по шоссе, пока не плюхнулся вновь на правую половину, не выровнялся – и не понесся дальше еще быстрее, чем прежде.
– Андрюхин! – заревела ночь сразу на два голоса. – Стой! Стой, гадина! Стреляю!
– Ты не Андрюхин? – Олег мельком глянул на Женю. – Нет? И я нет! Значит, им нужны совсем не мы, а сторож, так, что ли? Не пора ли развеять недоразумение?
Он начал притормаживать, прижимаясь к обочине, но было уже поздно: погоня, похоже, преисполнилась ярости настолько, что оставила всякие компромиссы. Виртуозно извернувшись – на такой скорости это мог проделать только истинный каскадер! – первая «Волга» внезапно подрезала «уазик». Олег едва успел вывернуть руль и избежать столкновения.
Женя дико вскрикнула, ожидая, что сейчас они опрокинутся в кювет, но «уазик» только подскочил, опять накренился налево и, резко свернув, слетел с шоссе на проселочную дорогу, внезапно вывернувшуюся справа. По сравнению с ней ухабистая грунтовая рядом с дачным поселком казалась американским хайвеем.
– Fuck! Fuck! Ну и гад ты, Андрюхин! – прокаркал Олег – ничем иным звуки, вырывающиеся из его горла, нельзя было назвать. – Ссоришься с ментами, так хоть оба моста включи!
Да, «уазик» ощутимо оседал, однако по этим разъезженным колеям все равно мог дать «Волгам» солидную фору, и у Жени мелькнула некоторая надежда. Но через несколько мгновений сзади раздался звон, а потом звякнуло спереди – и Женя увидела точнехонько посередине ветрового стекла аккуратную дырочку, окруженную паутиной трещин. Поскольку теперь разглядеть хоть что-то сквозь стекло стало невозможно, Олег уткнулся в первый же ухаб, и «уазик» тряхнуло так, что бывшее лобовое стекло рассыпалось на тысячи крошек.
– Не трогай, порежешься! – крикнул Олег, когда Женя попыталась смахнуть их с колен, словно ядовитых насекомых. – Пригнись, сядь на пол!
Она не успела пригнуться, как мимо щеки что-то просвистело. Звона стекла она больше не услышала, потому что уже разбилось все, что только могло разбиться, но из «матюгальника» раздался довольный хохот:
– Андрюхин! Стой! Следующую в башку влеплю!
– Да пробей ты ему баллоны! – проорали из второй «Волги», и совет был принят к сведению: «уазик» подскочил, вывернулся на обочину, резко накренился на нос, словно готовясь к оверкилю, и в это мгновение Олег, перегнувшись, ударил по ручке дверцы и с такой силой выпихнул из машины Женю, что она какие-то мгновения летела по воздуху, прежде чем сырая, холодная земля мощно ударилась в ее распростертое тело.
* * *
«Проход по узкому карнизу над пропастью для многих совершенно невозможен. Если же на высоте груди человека протянуть шнурок, хотя бы настолько слабый, что он заведомо не сможет выдержать тяжести человеческого тела, то головокружение и страх исчезнут. Шнурок действует как контрвнушение, вызывающее чувство безопасности.
Совершенно по-разному ведут себя на высоте предсмертия люди религиозные и атеисты. Уверенность в посмертном воскресении или перерождении – хотя бы надежда на это! – как раз и исполняет роль того самого страховочного тросика, благодаря которому человек спокойно и с достоинством проходит над огнедышащей пропастью, лежащей между жизнью и смертью, чтобы увидеть и узнать: на том берегу… на том берегу…
Каждый увидит там свое, и никто не оглянется, чтобы дать напутствие идущим вослед!»
Из дневника убийцы* * *
– Да ну, все с ней в порядке!
Голос врезался в уши, а под ребро врезалось что-то тупое, но настолько болезненное, что Женя не сдержала жалобного стона.
– Ну вот, я же сказал! – воскликнул тот же голос. – Живая и вполне пригодная к употреблению!
– Заткнись, Салага, – пробасил рядом другой голос, и Женя почувствовала, как грубые руки рывком заставили ее сесть.
Перед глазами прошла кровавая мгла, к горлу подступила тошнота, и в эту же минуту под левую грудь кольнуло, да так, что остатки беспамятства мгновенно схлынули. Женя осознала себя сидящей на земле, причем руки ее были высоко вздернуты и зажаты в тисках железных пальцев, обладателя которых она не видела, зато видела другого человека, который колол ее ножом, пристально заглядывая в лицо.
Встретившись с ней взглядом, он мрачно дернул углом рта:
– Ну вот и хорошо. Теперь вижу, что очнулась. – И, отведя нож, целомудренно одернул ее футболку, а потом кивнул напарнику.
Руки Жени упали, как плети, да она и сама упала бы лицом вперед, но невероятным усилием удержалась, сообразив, что всей тяжестью напорется на нож.
Угрожающе навостренное лезвие, чуть запачканное красным, поплыло влево, потом вправо. Женя сцепила зубы, силясь остановить головокружение. По животу щекочуще, липко змеилось что-то.
«Кровь, – поняла она, но не ощутила никакого страха. – Это ничего. Главное – не упасть».
И вдруг как током прошило: где Олег?!
– Не дергайся, – велел человек с ножом, уловив ее попытку обернуться. – Успеешь, наглядишься еще.
Женя уставилась на него, удивляясь, почему по немолодому, усатому лицу этого милицейского прапорщика бегают такие странные тени. Сзади тянуло жаром.
«Костер, – вяло подумала она. – Ну конечно, потому и светло».
И обмерла, внезапно догадавшись, что это горит.
Прапорщик отвел глаза:
– Сам виноват. Кричали же вам, стойте да стойте!
Женя медленно обернулась и как-то враз охватила взглядом глубокую черноту леса, на фоне которого поблескивала белыми боками видавшая виды «Волга» с синими и красными полосами, ярко освещенная уже догоравшим костром.
Догорал «уазик»…
Женя рванулась с криком, но прапорщик вцепился ей в волосы, повернул к себе:
– Сидеть! Ничего там не осталось, так бабахнуло, что…
Слова доходили как сквозь вату, а смысл их Женя и вовсе едва улавливала. Все было бессмысленно, все: эти слова, выражения лиц. Огненные сполохи промелькнули в черной тьме вверху – нелепые содрогания жизни рядом с огромной, спокойной, непостижимой смертью.
Она больше не кричала. В глазах помутилось. Женя слепо потянулась вперед, нашарила руку прапорщика, ощутив острую боль в ладони, потянула к себе эту руку с зажатым в ней ножом, но тотчас пощечина сшибла ее наземь.
– Да ты что, Сидоров? – недовольно заблажил Салага. – Пускай! Раз сама хочет, нам же легче!
– Заткнись! – угрюмо бросил Сидоров и новым рывком заставил Женю сесть.
– Поддержи ее, – скомандовал напарнику, и тот упер колено в спину Жени, мешая завалиться навзничь.
Прапорщик сгреб футболку у горла и стиснул, не давая упасть вперед. Напряженно глядя в лицо, спросил:
– Где Андрюхин? Куда вы его дели? Где товар?
Женя смотрела незряче, слезы ползли по щекам. Новых пощечин почти не ощутила: просто Сидоров почему-то качнулся из стороны в сторону. Наконец кое-как справилась с прыгающими губами, выдавила:
– Где… Олег?
– Сама видела, – огрызнулся Сидоров. – Хочешь, к нему брошу?
Она кивнула.
– Живую? – Сидоров передернулся. – Потом, ладно… А пока говори: где Андрюхин? Где товар?
Женя качнула головой:
– Не знаю.
Салага с силой вцепился ей в волосы:
– Вы что, с неба в его «УАЗ» упали? Говори, был товар в машине?
– Да, – выдавила Женя, не понимая, о чем ее спрашивают.
– Мать твою! – ошеломленно вызверился Сидоров. – Это же на десять тысяч баксов сгорело добра! Ну, Андрюхин…
– А сам, сам он где? – надсаживался Cалага, все сильнее дергая Женю за волосы, но даже эта мучительная боль не могла пробиться сквозь оцепенение, владевшее всем ее существом. – Где Андрюхин? Сторож с Маньчжурки.
– Дома, – с трудом пробормотала она.
– Живой, что ли?! – недоверчиво ахнул Салага.
Женя попыталась кивнуть, но только слабо дернула головой.
– Живой Андрюхин, слышь! – обрадовался Салага. – То-то мы его сейчас за жабры! Сколько баксов живьем погорело!
