Грач выдержал паузу и неожиданно выпалил:
– За рулем был Радченко, а сзади Дорис. У меня хороший фонарь. Я успел их разглядеть.
Чибис поднял голову и внимательно посмотрел на Грача, будто видел его впервые. Боб положил вещевой мешок в багажник и подошел ближе. Павел ждал ответа, но Чибис и Боб, переглянувшись, промолчали.
– Я не ошибся, – продолжил он. – Все точно. На Дорис белое свадебное платье. А Радченко весь в грязи и крови. Похож на черта, но узнать его можно.
Чибис насухо протер ствол тряпкой, поднялся на ноги и передал карабин Бобу. Тот осмотрел затвор, заглянул в окуляр оптического прицела и стал изучать через него участок дороги, хорошо просматривавшийся с этого места.
– Еще две машины едут. Автобус и легковушка. Нет, две легковушки. Народу много набилось. Ух, ты, у них ружья…
Чибис поднял к глазам бинокль, но увидел только светлый седан, который ехал последним. Остальные машины, скрывшись за холмом, пропали из поля зрения. Через пару минут они, подняв пыль, промчались мимо по дороге.
– Как думаешь, тетрадка у адвоката? – спросил он.
Грач молча пожал плечами:
– Хрен его знает.
– Тетрадка у него. Адвокат – настырный сукин сын. Он приехал сюда за дневником. И за Дорис. Он забрал все, что хотел, и теперь пытается смазать лыжи. Как думаешь, у него получится?
– Вряд ли, – бросил Боб. – Потому что у нас машина хорошая. А у него наказание, а не машина. Выезжаем.
– Что-то у меня плохое предчувствие, – не подумав, брякнул Грач, отупевший от холода и долгого ожидания. – В смысле, мне кажется, что Радченко плохо кончит.
До вечера Павел Муратов ждал, когда же его перевезут в следственную тюрьму, но в коридорах стояла тишина. Когда стемнело, понял, что ждать больше нечего: переезд откладывается. Тогда он разложил на столе бумаги и принялся сочинять новую жалобу на имя Генерального прокурора России. Уже два листка бумаги были исписаны аккуратным разборчивым почерком, как вдруг щелкнул замок, лязгнула задвижка.
В камеру втолкнули здоровенного мужика с фингалом под глазом. Майка была разорвана на груди, на ногах домашние тапочки. Мужик держал в руках пластиковый пакет с личными вещами. Не сказав ни слова, он освободил пакет, бросив вещи на верхнюю шконку. Затем уселся на другой табурет и стал наблюдать, как сокамерник что-то пишет. Еще через четверть часа порог камеры переступил другой мужчина, бритый наголо, невысокий и невзрачный. Руки длинные, как у обезьяны, а ноги, напротив, короткие. Тело похоже на мешок с костями, а физиономия – на ржавую сковородку.
Муратов привстал с табурета и сказал «здравствуйте», хотя не хотел ничего говорить. Человек не ответил. Он опустился на нижнюю койку, которую занимал Муратов, нагнувшись, вытащил из-под нее коробку с вещами и продуктами, что принесла жена, и стал рыться в ней. Нашел пачку печенья, открыл ее и съел все без остатка. Затем снова стал шарить в коробке.
– Послушайте, вы, – неожиданно заволновался Муратов. – Я к вам обращаюсь. Ты… Положи на место!
Тут первый мужик вскочил на ноги, зашел сзади, схватил подушку и ловко прижал ее к лицу Муратова, чтобы тот не мог закричать. Стало нечем дышать. Через секунду Павел оказался на полу, в падении больно ударившись о край стола. Он лежал на спине, кто-то стискивал бедрами его голову, а к лицу прижимал подушку. Муратов попытался вырваться, но получил такой удар в печень, что на мгновение лишился чувств. Он пришел в себя и подумал, что до тюрьмы на острове Огненный будет чертовски трудно дожить. Пожалуй, и до суда не дотянет.
Тут подступил новый приступ удушья. Это на голову натянули пластиковый пакет. Муратов сумел как-то извернуться, разорвал пакет зубами и укусил одного из нападавших. Набрав полные легкие воздуха, что есть силы крикнул:
– Я хочу на допрос… Суки, суки…
Через полчаса он сидел в подвале в следственном кабинете, освещенном люминесцентной лампой, и разглядывал все тот же убогий конторский стол, бетонные стены и окошко под потолком, загороженное куском жести, в котором пробили два десятка дырок. Вытирал бумажной салфеткой разбитый нос, трогал кончиками пальцев рассеченную надвое губу. Болели ребра и почки; эта боль поднималась выше, к шее и голове.
Девяткин вошел в кабинет, глянул на Муратова и, не сказав ни слова, принялся расхаживать от стены к стене, будто о чем-то думал или решал важную задачу. Наконец остановился и воскликнул:
– Господи, только посмотри, на кого ты похож! Что случилось? Ты что, с верхних нар на пол свалился?
Он хотел еще что-то добавить, но передумал. Вместо этого вдруг громко засмеялся. Муратов долго глядел на него мутным тяжелым взглядом, потом неожиданно для себя тоже засмеялся. Он смеялся долго, до колик в желудке, до боли, до спазмов в горле. А потом, без всякого перехода, горько заплакал.
Дорога норовила выскочить из-под колес «Блейзера», но Чибис, сидевший за рулем, был спокоен, как удав. Впереди маячили задние фары автобуса, старой развалюхи с помятыми боками. Сегодняшним утром на нем на свадьбу привезли музыкантов из районного центра.
– Я бы не стал мешать этим людям, – сказал Чибис. – Они охвачены гневом. Они хотят отрезать голову этому Адвокату, а заодно и американке. Я не возражаю. Пусть режут, пусть снимут скальпы с этих уродов, пусть скормят их мясо дворовым собакам. Это облегчит мою задачу. Но…
– Что «но»? – быстро спросил Борода.
– Но я не уверен, что в предстоящей потасовке тетрадка останется целой. А если и останется, потом трудно будет ее забрать.
Чибис прибавил хода, уселся на хвост автобусу, потом обошел его по обочине и снова выехал на дорогу. Сидевший рядом Боб перекрестился и что-то пробормотал себе под нос, потом открыл люк в крыше, вытащил из-под ремня пистолет и забрался с ногами на переднее сиденье. Над плоскостью крыши показалась его голова, а потом и плечи. Чибис стал медленно снижать скорость.
Теперь отставший автобус нагонял «Блейзер». В салоне горел свет. Сквозь ночь и пелену пыли Боб видел людей, сидевших впереди. Это были празднично одетые мужчины в темных костюмах. Водитель, человек плотного сложения, в белой рубашке и галстуке, еще ничего не понимая, тупо разглядывал иностранную машину и Боба, высунувшегося из люка.
Боб тоже смотрел на водителя автобуса. Глаза слезились от пыли и ветра; он протер их кулаком, но стало только хуже. Затем поднял пистолет и, обхватив рукоятку двумя ладонями, нажал на спусковой крючок. По крыше «Блейзера» запрыгали и пропали в темноте стреляные гильзы. Правое стекло автобуса продырявили три пули, но лишь одна из них достала водителя, прошив левую ключицу. Две пули полетели в салон, полный людей, и там кого-то зацепили.
Автобус вильнул в сторону. Но Чибис тут же повторил этот маневр, и снова «Блейзер» оказался перед автобусом. Расстояние небольшое, всего метров пятнадцать, но машину трясло так, что трудно было попасть в цель и с пяти метров. Водитель автобуса включил фары дальнего света, стараясь ослепить Боба, но он и так почти ничего не видел за густым облаком пыли. Кажется, автобус снова хотел вильнуть, чтобы обойти «Блейзер». Было видно, как водитель крутил головой и что-то кричал.
Чтобы меньше трясло, Боб уперся грудью в край люка, прижал локти к крыше, протер ладонью слезящиеся глаза и, крепко сжав пистолет, нажал на спусковой крючок. На этот раз две пули ушли в темное небо, и только одна пробила ветровое стекло. Но это было попадание в яблочко. Пуля вошла прямо в грудь водителя, под пятое ребро. Мужчина уронил голову и повалился на руль.
Автобус резко повернул вправо, затем влево, поднимая пыль, описал полукруг и повалился набок. Пассажиры свалились в кучу. Но кто-то сумел выбраться из-под человеческих тел и попытался ногами выдавить лобовое стекло. Что получилось из этой затеи, Боб не увидел, автобус пропал в темноте. Он спустился, сел на переднее сиденье, смочив водой из фляги носовой платок, протер лицо.
Чибис прибавил газу и вывел машину на дорогу.
Радченко гнал «уазик», прислушиваясь к неровному гулу мотора и постукиванию камешков о днище. Если с машиной что-то случится, если она встанет и дальше придется идти пешком, то шансы на спасение останутся мизерные. В этом месте местность довольно ровная, а ночь светлая. В небе висит луна, заливающая светом бесконечное пространство степи. Беглецов можно легко преследовать на машине, следы найдут даже без помощи собак. Дальше думать об этом не хотелось.
Дима решил, что надо сворачивать с дороги в степь и попытать счастья там. «Уазик» со своим слабым двигателем, но высокой проходимостью может выиграть гонку. Он повернул руль вправо, выключил габариты и крикнул Дорис:
– Держись крепко! Очень крепко!
Тряска началась такая, что удерживать руль надо было изо всех сил. Радченко подбрасывало вверх, временами он касался головой потолка и летел вниз, на жесткое продавленное сиденье. Машина стала забираться на откос с пологими склонами. Одолев его, спустилась на равнину, почти плоскую.
