Катя сидела на кровати и улыбалась. Паша что-то увлеченно ей рассказывал. И что я так перепугалась? Возможно, яд вообще не действует. Ну ничего, голубки, все равно не долго вам осталось веселиться.
– Ой, Зой, спасибо. Хочешь водички, Катюш?
Та отрицательно помотала головой, и он поставил стакан на стол.
– Дай мне, я выпью. Полезно. (И никто ничего не заподозрит.)
– Точно, поддерживать силы нужно всем, а не только будущим матерям. Ладно, девчонки, завтра утром заскочу перед работой, а сейчас мне пора. Поздно уже. Ты, Катюш, выспалась, а я чего-то устал. Даже голова немного кружится.
* * *
На следующее утро Паша не пришел. Он появился ближе к вечеру. Бледный, с темными кругами под глазами.
– Катюш, что-то я плохо себя чувствую. Голова кружится, тошнит и вообще...
– Наверное, съел чего-нибудь несвежее. На жаре продукты быстро портятся.
Ему и вправду было совсем худо. Сначала он пытался как-то разговаривать с Катей, но сил не хватало.
– Кать, извини. Мне совсем плохо. – Паша прилег на диван и стал проваливаться в туманное забытье, где рои зеленых мух звенели в ушах, густо наполняли рот и маячили перед глазами.
Когда поздно ночью с работы вернулся дядя, Паша спал. Поговорив с Катей, Алексей потрогал его холодный липкий лоб и решил, что завтра с утра надо непременно вызвать врача.
Зоя за весь вечер ни разу не появилась. Она сидела в своей комнате в полнейшей прострации, слушала редкие приглушенные голоса за стеной и сама не заметила, как ресницы сомкнулись, голова опустилась на подушку, и она провалилась в беспокойный сон, в котором серые тени мачехи, матери и отца сливались и спутывались, пугали ее, протягивая длинные руки, норовя схватить за волосы, за шею, за одежду; заходились громким угрожающим смехом и дышали в лицо с искаженными гримасами. Еще слова. Они постоянно повторялись и оттого запомнились. Они наплывали отовсюду и звенели, как металлические лязгающие предметы, и пробирали до мурашек:
«Мы приготовили тебе сюрприз. Ты останешься довольна».
События, произошедшие утром, казались ей продолжением муторного изматывающего сна. Однако были реальностью. Когда Зоя проснулась, светило солнце, но тишина, стоящая в квартире, была не доброй тишиной. Сам воздух изменился. Стал злым. Приписав возникшее ощущение последствиям сна, она осторожно вышла в коридор, зашла в гостиную, заглянула к Кате в комнату – никого. Хлопнула входная дверь. Зоя выглянула – в прихожей снимала обувь Лиза.
– А где все?
– Беда. Паше плохо совсем стало. Утром захожу в гостиную, а он как мертвец лежит – зеленый весь и холодный. Я его давай тормошить – ни слова, голова болтается только. Я к Алексею Дмитриевичу. Он быстрей шофера своего вызвал – говорит, «Скорую» нет времени ждать, – и в больницу. Доктору знакомому позвонил. Ждет уже их. Пришлось тащить Пашу до машины, даже ходить сам не может.
– А Катя?
– Поехала с ними. Уж уговаривать ее остаться времени не было. Уперлась – и ни в какую.
– И что теперь?
– Остается ждать, когда Алексей Дмитрич позвонит.
* * *
– Гони, гони быстрей! Не видишь, парню совсем худо. – Алексей подгонял водителя.
– Да уж куда быстрее, Алексей Дмитриевич. И так на пределе еду.
Москва задыхалась. Небольшие порции прохлады, которую приносили открытые настежь окна машины, исчезали моментально, как только приходилось останавливаться на светофорах или немного сбавлять скорость.
– Катюш, ты как?
Видно было, что ей тоже совсем тяжело. Она сидела красная, мокрая, но не жаловалась. У нее на плече находилась Пашина голова, которую надо было все время поддерживать. В конце концов Кате самой стало не под силу ее держать, и она устроила ее между животом и коленями.
Теперь Паша полулежал в странной скрюченной позе. Но не испытывал неудобств. Он ничего не чувствовал и ничего не соображал. Он пребывал в полной потере сознания и летел вдаль по черной бесконечной спирали. Сначала в ватной тишине, а потом сопровождаемый далекими ритмичными ударами, стуком сердца своего ребенка.
Уложив Пашу на колени, Катя откинулась на спинку сиденья. Ей становилось все хуже. К горлу подступала тошнота, и ее могло вырвать прямо в машине, потому что не хватало сил даже сказать о том, как ей плохо. Красное лицо постепенно бледнело, и начал нарастать звон в ушах. Она пыталась глубоко дышать.
– Катенька, потерпи, совсем немного осталось. Почти приехали. – Дядя сам вытирал платком пот со лба. – Поднажми еще немного, не видишь, ребятам плохо совсем, – говорил он водителю.
– Да все уже. Вон ворота. Хорошо, открыты. – Водитель прибавил газу, и машина, громко взвизгнув шинами об асфальт, на предельной скорости въехала в поворот, ведущий к воротам больницы.
Яркий луч солнца выстрелил из-за крон деревьев и ослепляющими бликами заскакал по переднему стеклу. Совсем рядом взвыла сирена «Скорой помощи».
Все закончилось через мгновение. Погасло солнце, затихли звуки, мир оделся во тьму. От удара в столб ворот погибли все пассажиры. Паши и Кати не стало, когда не справившийся с управлением водитель «Скорой помощи» врезался в машину сзади. Восьмимесячного ребенка удалось спасти. Это была девочка.
Она снова открыла глаза в этом частном кукольном музее, в маленькой комнате со спертым воздухом, на кровати с железными спинками и сетчатой железной сеткой, точно такой, какие стояли в пионерском лагере. Сначала сознание мутилось от того, что обещание не давать ей воды было приведено в исполнение. Воды не было долго, очень долго. Потом ее снова тошнило от этого ужасного пойла, которое приходилось пить, тошнило от еды, от этих унизительных банок, в которые она ходила в туалет, и непроходящей вони, как в палате лежачих больных, и не было никаких спасительных мыслей в голове, только слезы злости. У нее совсем не оставалось сил, она не знала, какой сейчас день и день ли вообще. Но ей было все равно. У нее не было времени думать о том, что произойдет, если ее застанут врасплох. Она вообще ничего не чувствовала, кроме вселенской ненависти к тому, что с ней происходит. Голова кружилась, и ноги дрожали, она разглядывала этих прекрасных и одновременно ужасных кукол вокруг нее. Те казались живыми. Она смотрела на них и думала, как сделать так, чтобы не она умерла первой. И кажется, придумала. Времени оставалось очень мало, и она была так слаба.
Но ее ненависть дала возможность подняться и дойти до полок с фарфоровыми людьми. Она выбирала тех, у которых длинные волосы. Выдирала сзади по несколько волосков, и нити немного резали пальцы. Выдирала и аккуратно сажала кукол на место. Она плела крепкую тоненькую косичку и планировала, что, когда настанет время очередного визита, она скажет, будто что-то попало в глаз, и попросит посмотреть, и тогда она соберет оставшиеся силы, накинет на старческую шею косичку, затянет ее и будет держать до тех пор, пока хватит сил. Может быть, ей повезет. Ведь везет же пока. Никто не заходит в комнату. Девушка положила косичку под подушку и легла на железную кровать. Ей было невыносимо жарко, сердце долбило в барабанные перепонки. Кто-то из них должен умереть первым.
Москва. Наше время
Приступы кашля прошли, и на следующей неделе ее уже выпишут домой. Было ранее утро выходного дня. Врачи и медсестры дремали по своим ординаторским. Старуха стояла у подоконника в больничном коридоре. Серые весенние тучи заволокли небо, и моросящий дождь, рисуя тонкие дорожки на стекле, делал изображение за окном расплывчатым. Еще голые деревья что-то корябали своими ветками на грубом полотне пасмурного неба. С кухни доносились запахи пригоревшей каши и дешевого кофе.
– Вот моя жизнь и близится к завершению.
Зоя Владимировна уже давно сделала себе операцию на глазах, и зрение ее не сильно беспокоило, но вот приступы кашля становились все сильнее с каждым годом, и уже несколько раз ей приходилось ложиться в больницу. Из театра она ушла давно. Врачи запретили ей соприкасаться с клеем, красками и почти со всем остальным, с чем была связана ее работа.
Старуха жила в коммуналке на пенсию. Пенсия была хорошая, да и сбережения кое-какие имелись. Что ей нужно? Чай да хлеб. Комната ее напоминала склад. Почти вся она была заставлена сундуками и коробками. Эту больницу ей посоветовала соседка. Очень хвалила врача. Пришлось сунуть медбрату на «Скорой помощи».
– Я так и не совершила то, для чего предназначила свою жизнь. И теперь она мне больше не нужна. Я не жалею, что скоро умру, и не боюсь этого. Я цеплялась за жизнь ради того, чтобы моя цель когда-нибудь осуществилась и чтобы не терять и совершенствовать мастерство. Все мои поиски и ожидания оказались тщетны, и надежды больше нет.
Она смотрела на скучный больничный двор. «Вот и наступает мой час, уже начались видения», – подумала она, когда в конце аллеи увидела свою бывшую одноклассницу, не старуху, схожую с ней, в старухе она бы ее не узнала. По дорожке шла молодая девушка, и ее длинные белые волосы развевались на промозглом ветру. На голове берет, немного сдвинутый набок, глухо застегнутое коричневое пальто и в тон ему сапожки на шнурках, чуть выше щиколотки. Старуха не удивилась призраку из прошлого. Она жила этими мыслями все годы – ничего странного, что они воплощаются в видения.
