— Ну хорошо, — отозвался Костов. — Предположим, у Абдулова нет алиби на тот вечер, когда состоялось убийство Соловей, хотя очень даже может быть, что есть. Мы пока этим не интересовались. У меня сразу возникает два вопроса. Соловей была не такая дура, а точнее, она была совсем не дура. Она была умненьким существом. Разве она не насторожилась бы сразу, как только к ней на панели подвалил клиент — да не кто-нибудь, а ее собственный шеф? И как бы она с ним пошла?
— Задаром, — твердо, без секунды колебаний ответила Надежда. — Естественно, задаром бы пошла. С его стороны, Антон Сергеич, игра очевидная. Обстава такая, что захотелось звезде поразвлечься, он идет в этот бар, в «Змейку», с целью снять проститутку. А на самом деле он идет туда, чтобы отправить на тот свет свидетельницу Алену Соловей, которая — он прознал — увлеклась проституцией. Девушке невдомек, она про его планы ни хрена не знает. И что происходит? Абдулов вроде бы направляется к понравившейся девке — Соловей ведь была в гриме, — потом происходит взаимное узнавание: «Ба! Алена!» — «Аркадий Николаич, что вы тут делаете?» и прочее. Почему она должна ему отказать — только потому, что они знакомы по основной работе?
— Да, — задумчиво протянул Костов. — Здесь они играли совсем другие социальные роли, чем в «Останкино». На панели он — не босс, она — не его сотрудница. Здесь она — проститутка, он — клиент. Что им мешает заключить обычную сделку, которую заключают в таких случаях?
— Вот именно, — подхватила Надежда. — Они договариваются, идут в переулок. Соловей ничего не опасается, подвоха не ждет. В конце концов, с ней ее собственный босс, с которым они друг друга недолюбливают, но все равно он свой, коллега, знакомый. Это ведь надежнее, чем первый встречный. Кстати, может быть, именно поэтому она и дала утащить себя трахаться под лестницу — доверяла Абдулову. В решающий момент он достает лезвие, и…
— А ведь при ране, которую нанес убийца Соловей, ему было трудно остаться не испачканным кровью… — задумался Костов. — Что делают с окровавленной одеждой? Отдают в химчистку (это опасно, работники могут сигнализировать в милицию). Сжигают (где? не у всех дома есть камины или русские печки). Выбрасывают (тоже опасно, потому что могут найти). Ты как бы распорядилась окровавленной одеждой?
Надежда уставилась на шефа — разговоры об окровавленной одежде были, как ей казалось, здесь неуместны. Она толкует о другом — о том, как злодей Абдулов заманил ничего не подозревающую невинную журналистку-проститутку в западню и расправился с ней. Она рисует картину преступления.
— Ну, — с неудовольствием отозвалась она, — я бы выстирала, а потом выбросила. Так вот, убив девушку, он садится в свою машину…
— Хорошая мысль! — воскликнул Костов. — Квалифицированная! Выстирать и выбросить… Но речь идет о мужчине. Будет он заниматься такой ерундой, как стирка! А в принципе… Хорошая мысль. Оставь, Надежда, свои экзерсисы об Абдулове. Ты лучше представь себе в красках, запахах и ощущениях, что это такое — зарезать девушку, к тому же знакомую. И не под воздействием внезапно нахлынувших необоримых чувств — гнева, ярости, отчаяния, а преднамеренно, обдуманно. Воткнуть нож в теплое человеческое тело. Она вцепляется тебе в плечи — пальцы не отодрать — и пытается что-то сказать. Кстати, возможно, она разодрала убийце рубашку на груди… Да, так вот, течет — а может быть, и бьет — кровь, глаза жертвы медленно застывают… Для обычного человека — чудовищный шок. Да Абдулов от одного вида крови в истерику впадет. Выбросить Лосского с шестнадцатого этажа — еще куда ни шло, хотя мы никак не доказали, что это сделал Абдулов, это достаточно чистое убийство. Вообще, поцарапанная щека — это, я тебе скажу, удовольствие ниже среднего, болит ужасно. Но зарезать… Нет, это сделал кто-то похладнокровнее, к тому же тот, кто умеет обращаться с ножом. А не этот развращенный неврастеник и патологический враль. А второй вопрос, который у меня сразу возникает, если речь зашла об Абдулове. Он — личность, известная в лицо огромному числу телезрителей. Если он выходит на улицу, в публичное место, ему практически невозможно остаться неузнанным, незамеченным. Он сразу привлекает к себе внимание окружающих, прохожих, зевак, к нему лезут за автографами, обращаются со всякими вопросами типа: «А как там у вас в «Останкино», буфет есть?» Некоторые просто стоят неподалеку и таращат глаза. Ну, и как он будет в таких негигиенических условиях совершать убийство?
— А он… — замялась на секунду Надежда, — загримировался до неузнаваемости.
— Ну вот, приехали. — Костову уже надоело играть в эту игру. — Абдулов, загримированный, подходит к Соловей. Та, не заметив парика, накладной бороды и латексных морщин клиента и его поразительного сходства с Абдуловым, идет с ним под лестницу, засунув полученные баксы в тайничок, устроенный в каблуке туфли…
— Какой тайничок? — насторожилась Надежда. — Мы проверяли одежду Соловей. Не было там никакого тайника в туфлях.
— Это я так, вообще, — отмахнулся Костов. — Я хочу сказать, что все в жизни бывает проще. Не верю, да и никто среди ментов не верит в заговоры, двойников… и прочую чушь. Лучше скажи, ребята обыск у Соловей до конца доводили — ничего интересного не нашли?
— Нет, — отрапортовала Надежда. — Нет ни писем, ни фотографий особенно интересных. Автоответчик прослушали — ну, там звонки из «Останкино» от коллег, спрашивают, куда она подевалась, от родителей, администратор что-то насчет кассет с последней съемки и прочее. Да, Соловей оказалась крутой — у нее обнаружили сразу два мобильных телефона.
— Проверяли, что за аппараты?
— Да, один ей выдали на работе, зарегистрирован на телекомпанию. А второй принадлежит какому-то бизнесмену, имени-фамилии не помню, но он не имеет никакого отношения к Соловей, к «Останкино» и вообще к телевидению. Интересно, что в последние дни она интенсивно пользовалась именно вторым, чужим телефоном — один номер она вызванивала особенно настойчиво. Он у нее раз шесть зафиксирован.
«Второй телефон — это загадка, — размышлял Костов. — Зачем ей еще один? А впрочем, все может объясниться очень просто: Соловей посчитала, что пользоваться служебным мобильником, когда она в амплуа проститутки, — это неосторожно и хлопотно. Стоит она на панели, то есть сидит в «Змейке» или «Ореоле», а ей на служебный номер постоянно звонят из «Останкино»: «Где ты?» да «Когда появишься?», «Куда дела кассету с последней записью «Культурных новостей?», «Ты будешь наконец камеры заказывать?» и прочее. Отвлекает от хобби, клиенты косятся, пугаются. Клиенты народ нервный. Собственный мобильник она к тому времени отключила — ей все «Останкино» безуспешно пыталось дозвониться. Вот она и выпросила второй телефон на время у своего приятеля. В общем, она была права — она, как я уже неоднократно замечал, была умненькая девушка».
Самое неприятное, что работа на девяносто процентов состоит из рутины. Он сам с удовольствием предался бы аналитическим фантазиям, как это делала Надежда, но технология их работы диктовала другое. Проверить сто окурков, найденных вблизи места преступления, идентифицировать двадцать отпечатков пальцев, установить принадлежность пятидесяти номеров телефонов из записной книжки… Почти наверняка все псу под хвост, но делать надо — нудно, тупо и по возможности бесстрастно.
— Ты вот что, — сказал Костов. — Уточни, с кем она так часто созванивалась по второму телефону за несколько дней до смерти. Это не может быть случайностью. Не верю я в такие случайности.
После убийства Олега Лосского прошел месяц, а Костов по-прежнему блуждал в тумане. Версия с убийством из-за долга лопнула. Вариант с Абдуловым ему самому никогда не казался убедительным. Все остальные версии — даже не версии, а главным образом фантазии Надежды по поводу Соховой — были изначально смешны. Последняя вариация на тему «кровавой Алины» у Надежды выглядела так: у Соховой есть третий любовник, настоящий — не Лосский и не Абдулов, — с которым они и задумали убрать Лосского с целью завладеть его состоянием. Вскоре третий любовник — он, возможно, даже бывший уголовник или авторитет, — наблюдая за развитием отношений Соховой с Абдуловым, заподозрил, что девушка водит его за нос и собирается, выйдя замуж за Абдулова, кинуть его и с денежками Лосского, и с любовью. И третий любовник пытается отомстить возлюбленной, стреляя в нее около супермаркета… Вот такая сага о третьем любовнике. Звучит, кстати, роскошно — как название бульварного романа. «Третий любовник»… Костов вынужден был признать, что Надежда очень высокого мнения о хрупкой тележурналистке, если в своем воображении наделяет ее такими грандиозными планами и такой волей к претворению их в жизнь. В версии Надежды был изъян, на который Костов не преминул напарнице указать, — в эту канву не вписывается убийство Соловей. И, как следовало ожидать, Надежду своим замечанием он не смутил. «А Соловей убил маньяк, — лишь на секунду замялась та. — И это убийство не имеет никакой связи со смертью Лосского».
